Тимофей Чернов - В те дни на Востоке
Китайцы безбоязненно могли проходить мимо зданий военной миссии и жандармерии. Не страшились больше, что на голову обрушится бамбуковая палка за неуважение порядков «великого Ниппона».
Владычеству японской империи пришел конец.
На третий день после высадки десанта к Харбину по Сунгари подошли корабли Краснознаменной Амурской Флотилии.
…Бурлил, ликовал Харбин. По улицам под звуки оркестра, с развернутыми знаменами шли колонны советских солдат, автомашины, пушки. Звенела популярная среди воинов-дальневосточников песня:
Разгромили атаманов,
Разогнали воевод
И на Тихом океане
Свой закончили поход.
Никогда еще не видел Харбин такого разлива людских рек, не слышал радостных голосов. «Заклятые враги», как называл советских людей Родзаевский, никого не убивали и не бросали в застенки. Люди сразу увидели это и от души приветствовали освободителей.
Маша Пенязева со своими подругами дарила солдатам, цветы, восторженно кричала:
— Слава Красной Армии! Слава освободителям!
Не усидела дома и Надежда Петровна Винокурова. Она стояла в толпе со своим сыном, глядела на проходивших бойцов и утирала слезы. Какой чужой и далекой им она казалась самой себе! Восемь лет ее муж служил японцам. И хотя в этом она не принимала участия, но постоянно чувствовала себя виноватой. Теперь у сына будет родина, а у нее? Как она объяснит свое пребывание здесь?
Но больше всех радовались китайцы. На шляпы и рукава они повязали алые ленты, а в руках держали красные флажки. Хором кричали:
— Хао! Хао!
— Хао пенью![12]
Звуки оркестра и солдатские песни доносились до каждой улицы, до каждого дома. Долетели они и до больницы, в которой лежал Померанцев. Шесть дней назад Иван пришел в сознание и впервые узнал о начавшейся войне. Тогда у него была надежда на победу Японии. Об этом кричало радио. А потом, как гром средь ясного неба, пришла страшная весть — император согласился на капитуляцию. Правду говорил Винокуров, что «японцев раздавят, как козявку»… А что будет с ним? Как назло, долго не заживает голова. Пока лежит, боль не чувствуется, а как встанет, все идет кругом. Недавно у него был Кутищев, говорил, что подастся с Охотиным к чанкайшистам. Разве он бы отстал от них, если бы не болезнь?
Однако, осматриваясь в этом замкнувшемся темном кругу, Иван находил слабые просветы, которые еще оставляли надежду на жизнь. Напрасно он так сокрушается: никто же не знает, что он находится здесь. Только бы не встретиться с однополчанами. Но в этом людском море навряд ли такое может случиться. Значит, надо ждать выздоровления и бежать.
Глава двадцатая
Пока высаживались десанты, полк Миронова шагал по Маньчжурской равнине. Позади остались трудные перевалы Хинганского хребта, размытые пути и горные потоки. Теперь была ровная грунтовая дорога. Солнце хотя и стояло в зените, но не чувствовалось в нем сухого испепеляющего дыхания. Далеко окрест видны поля, разбитые, разделенные на участки владельцев, засеянные кукурузой, гаоляном, чумизой. Среди них, словно гнездовья, поселения, похожие друг на друга — с узкими улочками, глинобитными фанзами, огороженные такими же глинобитными стенами, за которыми зеленеют огороды.
По дорогам — узким и тесным — в рваной одежонке, босиком идут мужчины и женщины, старые и малые, несут мешки, узлы, корзины. Двигаются двуколки, запряженные осликами, быками, везут домашний скарб. Это жители возвращаются в родные места. Долгое время они скрывались где-то, боясь расправы японцев.
Если бы можно было в этот день окинуть всю Маньчжурскую равнину, то глазу предстал бы гигантский человеческий муравейник, в котором двигались в разных направлениях миллионы людей — гражданских и военных… Советские войска шли к намеченным рубежам, чтобы отрезать пути отступления японцам. А те брели куда попало, стараясь уйти от плена. Но уйти было некуда. Началась повсеместная капитуляция.
В полку Миронова первыми узнали о ней связисты, слушая по своей рации Хабаровск. Полк еще шел, а радостная весть неслась по ротам и взводам. В воздух полетели ракеты, заговорили винтовки, автоматы.
Был сделан привал.
По подразделениям первого батальона полетела команда «Всем — на политинформацию!»
— Дорогие товарищи! — начал Дорохов торжественно. — Сегодня командующий Квантунской армии отдал приказ своим войскам о прекращении боевых действий. Слава нашей армии!
— Ура-а! Ура-а! — загремел батальон. Дорохов продолжал:
— Прекратил сопротивление гарнизон Хайларского укрепрайона. Генерал Номура вывел из подземелья четыре тысячи солдат и офицеров. Это все, что осталось от его дивизии. Сдались многотысячные гарнизоны в Бухэду, Чжалантуне и других городах. Но, товарищи, победа не должна притупить у нас бдительность. Еще не все японские части сложили оружие и не все вняли голосу разума. Самураи будут еще устраивать засады, открывать огонь и бросаться в атаку…
Снова затопали, запылили батальоны по маньчжурским дорогам.
Впереди был Чжалантунь. Все уже знали, что в этот город вошли наши передовые части. Поэтому бойцы шагали не спеша, разглядывали поля и огороды. Заводили разговоры о земле, мирной жизни. Бойцов удивляли здешние огурцы — необычно длинные, темно-зеленые, в пупырышках, иные согнутые, будто бычьи рога. Старков, как бывший председатель колхоза, рассматривал странный огурец, пробовал на вкус.
— Кожура толще и не такой сочный, как у нас.
— Барахло, товарищ старший сержант, — морщился Степной. — У нас и духовитее, и красивее.
— Зато не водянистые и не пустые. Крепче наших. На засолку хороши. Надо семян достать да у себя развести…
Арышев ехал на коне рядом с Быковым, слушал неторопливые житейские разговоры бойцов, но они не задевали его души. Он был во власти другой думы — тягостной и горькой. Ночью ему приснился нелепый сон: привиделось, будто солдаты укладывают в братскую могилу рядом с Веселовым Таню. Ему же кажется, что она жива, лишь уснула, и он хочет разбудить ее. Тогда один из солдат поднял плащ-накидку: у Тани были отрезаны ноги. Анатолий вскрикнул от ужаса и проснулся. И теперь он мучительно думал: неужели Таня не выжила?
— Смотри, какое-то село, — тронул его за руку Быков, всматриваясь в даль.
Арышев очнулся, поднес к глазам бинокль. Дорога впереди опускалась в широкую низину, поросшую травой и кустарником. За низиной на возвышенности виднелось большое село. Солнце, скатываясь к горизонту, косыми лучами озаряло его, а низина куталась в тени.
— Вот бы где на ночевку остановиться, коней покормить! — мечтательно проговорил Быков.
Арышев что-то хотел сказать, но тут рассыпалась дробь пулемета. Над колонной засвистели пули. Последовала команда развернуться фронтом, залечь, окопаться на тот случай, если начнется артиллерийский обстрел.
Но снаряды не летели. Головная застава вела сильный огонь. Противник тоже не уступал: на помощь одному японскому пулемету пришли еще два. Трудно было понять: отдельные смертники это или какая-то бродячая часть.
«Вот тебе и капитуляция. — подумал Арышев. — Коварны самураи. Никак нельзя им верить».
Бронебойщики окапывались на краю правого фланга. Заросли орешника и диких яблонь хорошо маскировали солдат. Арышев решил осмотреть местность с фланга. Он отошел недалеко, остановился около яблоньки, сорвал подрумяненный плод. Впереди хрустнула ветка. Арышев взглянул и похолодел: в нескольких метрах цепью шли японцы, держа винтовки наперевес.
— Самураи-и! — что было сил закричал он, выхватывая пистолет. Тут же к нему бросились два самурая. Впереди бежал невысокий японец, в очках, с оскаленными зубами, выставив вперед винтовку. Еще два-три прыжка — штык бы пронзил Анатолия. Арышев выстрелил, японец упал. Арышев перевел пистолет на второго, как его левое плечо прожгла пуля. Все же он успел выстрелить. Самурай в трех шагах ткнулся в землю и затих.
Арышев, зажав рукой рану, прислонился к яблоне. По соседству трещали автоматы, метались люди. На противоположной стороне дороги тоже разразилась сильная стрельба. Японцы, видно, устроили засаду.
К Арышеву подбежал Данилов.
— Вы ранены, товарищ старший лейтенант?
— Плечо задело… Перевяжи.
— Сейчас, — солдат полез в вещмешок за пакетом.
Подошел Вавилов. Они вдвоем сняли с Арышева полевую сумку, бинокль, гимнастерку. Рана сильно кровоточила, быстро унося силы.
