Курбандурды Курбансахатов - Сияние Каракума (сборник)
Однокурсница Ширин, увидев у меня томик Чингиза Айтматова, попросила почитать.
Ширин была одной из лучших наших студенток. Внешностью она не выделялась, одевалась скромно, когда приходилось с ней говорить, она опускала глаза и краснела. Правда, у неё был неплохой голос. Она часто пела по радио и в концертах по телевидению. Глядя на неё, я думал: «Голос твой в сто раз красивее лица».
К концу лекций в тот же день Ширин вернула мне книгу. Дома я обнаружил в книге записку. Что там были за слова! Меня бросило в жар. Ширин, оказывается, влюбилась в меня сразу, как только увидела. Вот так новость! И молчала четыре года!
«Такого красивого, благородного парня я не встречала ещё», — писала она.
Я подошёл к окну и стал рассматривать себя в зеркале. А что, Ширин права, я в самом деле красив.
«Глаз не могу от тебя оторвать, а тебе это безразлично, — читал я дальше. — Тысячу раз смотрела на тебя, а ты…»
Ложь! Я тоже иногда поглядывал на неё. Особенно, когда она пела.
«Пока не получу от тебя ответа на мои чувства, покоя мне не будет. Пожалей меня».
Вот это уже серьёзно! Какой там ответ!
Но Ширин со всеми её переживаниями сразу вылетела у меня из головы, едва лишь я получил ещё одно письмо. Ах, что это было за письмо! И как я только не растаял, читая его, столько там было похвал в мой адрес. А внизу стояла подпись: «Гуль».
Гуль! Сердце ёкнуло: та ли это Гуль, на которую я сам поглядывал? Она казалась мне недостижимой мечтой, так была красива. Если собрать красоту тысяч роз воедино и отдать одной, то это будет красота Гуль.
Неужели письмо от неё?
Я пытался в своё время обратить на себя её внимание. Но девушка проходила мимо, даже не удостаивая взглядом. Я решил не отступать и однажды встал на её пути. Она посмотрела на меня так, что я тут же отскочил в сторону. Что это был за взгляд! Я несколько дней ходил, как помешанный.
И вот письмо такой девушки я держу в руках. «Земля наша туркменская широка, привольна. Много хороших парней живёт в нашем краю, но лишь ты один приглянулся мне, — писала Гуль. — Я склоняюсь перед твоим талантом. Хочу, чтобы ты был моим и смотрел только на меня!»
Это было не письмо, а прямо ультиматум. Ну и девушка!
В конце стояла приписка, что она будет ждать меня в Центральном парке культуры.
Я пошёл туда задолго до назначенного часа. Моё внимание привлекла кругленькая, крепенькая, как самшит, девушка. Она пила газировку стакан за стаканом и лукаво посматривала на меня.
Вначале мы только переглядывались, потом разговорились. Девушка была смешливая, каждое моё слово вызывало у неё бурю веселья. Мне она очень понравилась. Я был не прочь встретиться с нею ещё, но в сердце сидела заноза: Гуль! Но в этот раз она не пришла на свидание.
Мысли о Гуль, о её письме не давали мне покоя. Я стал искать с ней встречи, и она произошла у дверей университета. Гуль прошла мимо, как всегда, не кинув даже взгляда в мою сторону. Высоко держа свою красивую гордую головку, она промелькнула, как видение. Запомнился только переливчатый блеск её платья и лёгкий запах духов, растворившийся в воздухе.
И тут у меня потемнело в глазах от мысли: от Гуль ли это письмо? Она ли его писала?
Ха-ха! Конечно, это подшутили надо мной мои друзья. Они знали, что после того, как был опубликован мой первый рассказ, я стал получать письма от девушек. Значит, это их розыгрыш?
Письма, письма!.. Все они для меня теперь ничто, словно невыигравшие билеты лотереи. Всё теперь было пустым и ненужным…
Я бродил по городу, не зная, куда иду, и не задумываясь над этим. Ясно теперь, что для Гуль я был не больше, чем пыль на её туфельке, — один из тысяч студентов, учащихся с ней в одном университете…
— Шамурад. хочешь воды?
Я не мог ничего ответить, потому что случилось невероятное: у киоска «Газводы» стояла Гуль и, приветливо улыбаясь, протягивала мне стакан.
— Ну что же ты?
Я послушно выпил воду.
— Ещё будешь?
— Нет, спасибо.
Я стоял растерянный, радостно улыбаясь, точно ребёнок, получивший любимую игрушку.
— Ты идёшь в ту сторону? — спросила Гуль. И, не дожидаясь моего ответа, предложила: — Пойдём вместе.
Как изменчива человеческая натура! Не я ли только что отрекался от всего мира, всё представлялось мне в чёрном свете, своих товарищей я уличал в подлости. И вот стоило девушке улыбнуться, предложить мне стакан воды, как всё вокруг встало на свои места. По-прежнему светит солнце, по-прежнему вокруг милые добрые люди.
— Почему ты не ответил на моё письмо?
Сердце подпрыгнуло: значит, письмо всё-таки писала Гуль!
Я не решался сказать ей правду. Кроме того, в голове всё время вертелся вопрос — почему Гуль обманула меня и не пришла в назначенное место? Спросить или не спросить? Лучше не спрашивать, а то ещё обидится.
— Почему не ответил? — настаивала она.
Я почувствовал, что стою на краю обрыва. Э, будь что будет!
— Не поверил, что писала ты. Думал, разыгрывают меня.
Гуль не обиделась и даже улыбнулась:
— Раньше парни девушкам записки слали, а теперь наоборот. Раньше девушки капризничали, чтоб помучить влюблённого. А нынче парни капризней девушек стали.
Ну вот, надо оправдываться!
— Мог ли я подумать?.. Ты проходила мимо, даже не взглянув.
— Если правду говорить, то и сейчас не следует на тебя смотреть, — в голосе Гуль появились сердитые нотки.
— Почему?
— Он ещё спрашивает! Как ты мог подумать, что тебя разыгрывают? Такими вещами не шутят. Прежде чем написать, я тысячу раз примерялась и кроила.
— Прости меня, ты такая девушка… Разве я мог себе представить…
— Представить, что письмо от меня? Разве я не такая, как другие, которые, я знаю, десятки писем пишут тебе?..
— Ты не такая, — перебил я Гуль. — Ты особенная! Получив от тебя письмо, я от радости чуть с ума не сошёл. По правде говоря, до сих пор не верю, что оно адресовано мне.
— Эй, парень! — голос Гуль посуровел. — Всему есть предел. Ты что, смеёшься надо мной?
— Как ты могла подумать такое? Это ты смеёшься, глядя на мою глупую от счастья физиономию. Скажи только — и тут же на улице, ничуть не стесняясь, упаду перед тобой на колени. Скажи: умри — умру!
Гуль усмехнулась (видно не раз уж выслушивала такие слова!), но промолчала. Я схватил её за руку.
— Ты такая красивая!..
Девушка вырвала руку.
— Бесстыдник! Что это такое?
— Прости, Гульджан…
— Другие часто тебя прощали?..
(О, дорогая! Уж если они мне писали, то, верно, предполагали, что я буду их за руку брать!)
— Зачем же ты так! — ответил я Гуль. — Какие другие?
— Те, что признавались тебе в любви. Или ты их забыл? Теперь моя очередь? Ширин на моих глазах писала тебе. А потом бегала за тобой, как привязанная. И о других знаю.
— Когда есть ты, зачем они мне? Я и смотреть на них не хочу.
Мы прошли молча несколько шагов, как вдруг ока остановилась.
— Вот здесь я живу. Пойдём к нам?
— Неудобно.
Гуль настаивала.
— Идём, идём!
— Да нет, в другой раз…
— Если ты меня любишь!..
Что я мог на это ответить?
Было начало мая, но погода стояла ещё прохладная. Широкий просторный двор был недавно полит, пахло свежестью и сырой землёй. Мне вспомнилось наше село, колхозные поля перед весенней страдой, неповторимый запах пашни, готовой принять в себя семена.
В углу двора стояла беседка, увитая виноградными лозами. Дорожка, ведущая к дому, была заасфальтирована. Вокруг много цветов, несколько фруктовых деревьев.
Из дома вышла немолодая женщина; очень похожая на Гуль. Увидев нас, она удивилась.
— Ты уже пришла, Гульджан?
— Да, мама, — ответила девушка, подталкивая меня вперёд. — Вот, привела к нам гостя. Писатель. Помнишь, я о нём уже рассказывала?
Женщина приветливо сказала:
— Гость на порог — радость в дом. Хорошо, что пригласила. Присаживайтесь, сейчас чай будем пить.
Но Гуль повела меня показывать дом. Мы переходили из одной комнату в другую, Гуль обращала моё внимание то на гобелен, купленный отцом в ГДР, то на румынский гарнитур светлого дерева, то на люстру из чешского хрусталя, тихо позванивающую подвесками при каждом нашем движении.
— Вот здесь мы и живём: мама, папа и я, — сказала девушка. — Тесновато, правда.
До чего же странно устроен человек, подумал я, всё, что он имеет, ему кажется недостаточным. Дай больше — опять скажет: мало!
Пока мы осматривали «тесное жилище», пришёл отец Гуль. Он оказался преподавателем нашего университета (о чём я и не подозревал).
— А, уважаемый писатель, — приветствовал он меня. — Всегда рады вас видеть! Какой гость пожаловал! Сам писатель Оразов!
Голос Сахада Ниязовича совсем был не похож на тот, каким он читал лекции. Сейчас в нём было или явное почтение, или — откровенная ирония. (Это я уж потом пытался анализировать, а в то время я только почтение окружающих ощущал. Ещё бы — писатель!)