Борис Бурлак - Левый фланг
Раиса и Панна нарвали по букету фиалок, положили их к подножию двухметрового металлического обелиска, постояли молча над холмиком уже черствеющей земли…
На обратном пути, недалеко от господского двора, занятого штабом, им встретилась машина, которой правил майор Зарицкий. Он торопился и проехал мимо, лишь горестно кивнув головой в знак благодарности за участие.
— Как он переживает, — сказала Рая.
Панна промолчала, сбоку глянув на нее. Она знала, что Раиса дружила с Верой еще с Кавказа, всячески опекала девушку по праву старшей и тоже была против ее увлечения Зарицким. И вот заговорила о нем с таким чувством. Смерть близких людей в корне меняет отношения между живыми.
— Все мечтал о сыне, — продолжала Рая. — Встретил меня как-то еще до наступления и битый час проговорил о том, какой у него будет сын…
Панна испытывала неловкость, не зная, как ей поддерживать этот разговор. Она чувствовала себя такой счастливой, что не могла, не имела права, наконец, рассуждать о чужих бедах.
На господском дворе царили спешка и суматоха перед маршем. Уже стояли наготове машины, доверху нагруженные штабным имуществом. Толпились возле машин офицеры, ординарцы, писаря. У всех было то повышенное, праздничное настроение, которое всегда сопутствует очередной смене командного пункта. И день был высоким, солнечным.
— Ну, я пойду к своим, Панна Михайловна, — приостановилась Рая.
— Будешь на КП, заходи обязательно.
— Спасибо, зайду.
Панна проводила ее грустным взглядом, пока она не затерялась среди солдат-связистов, и пошла в сторону крытых грузовиков медсанбата.
В оперативном отделении штаба собрались все. Генерал Бойченко шутил, довольный тем, что дивизия выводится из фронтового резерва. Последние дни он ходил сам не свои: и надо же было такому случиться, чтобы его полки бездельничали в никому не нужной обороне, когда главные силы армии продвинулись далеко вперед. Строев подтрунивал над ним, говоря, что о дивизии, наверное, позабыли в горячке наступления. Комдив сердито передергивал плечами, но каждый вечер шел советоваться с ним: что бы это все-таки значило, — бросить дивизию в тылу, поставив перед ней, для вида, странную задачу — обороняться на южном берегу Дуная. Помилуйте, против кого обороняться-то, если и там, на севере, за Дунаем, немцы поспешно отходят на Братиславу?
И вот сегодня утром был получен боевой приказ: оставить занимаемый рубеж и форсированным маршем двигаться в общем направлении на Дьер, к австрийской границе.
— Мы еще вполне успеем к ш а п о ч н о м у р а з б о р у, — сказал Строев, прочитав приказ.
— Теперь-то, может быть, — сказал Бойченко, пытливо посмотрев на заместителя. «Ишь ты, помолодел и будто вытянулся за это время, пока мы тут скучали. Молодожен! Кому война, а кому — медовый месяц», — подумал он, однако без обычного раздражения, с лукавством и мужской иронией.
Строев действительно выглядел бравым лейтенантом: пучки морщинок под глазами сделались короче, мельче, даже сквозная глубокая складка на высоком лбу стала уж не такой суровой. Всегда подтянутый, прямой и стройный, он был сейчас и по-юношески гибким, будто сбросил с плеч добрую половину лет. И все лицо его светилось той затаенной, застенчивой улыбкой, которая лучше всего угадывается в глазах.
— Разрешите снять телефон? — спросил генерала начальник штаба.
— Конечно, Дмитрий Павлович. Кому нужны теперь ваши телефоны? Снимайте и отправляйтесь. Полки выступили?
— Да, на марше.
— Меня не ждите, я вас догоню и перегоню.
— Слушаюсь, — Некипелов излишне четко козырнул и быстро вышел «командовать парадом», как говорил о нем комдив. И верно, через минуту долетел его тонкий, с трещинкой, но властный голос: «По машина-ам!»
Кажется, впервые дивизия никому не сдавала оборону, — солдаты просто-напросто оставили свои траншеи и землянки — на память венгерским мужичкам — и, сев на грузовики, помчались по широкой автостраде Будапешт — Вена.
Строев вел спецподразделения в хвосте колонны, растянувшейся до горизонта. На остановке в Дьере он пригласил к себе Панну, и дальше они поехали вдвоем на открытом виллисе, хотя Панна и не любила поездок на виду у всех. Ее утешало лишь сознание, что сейчас, во время этой сумасшедшей автомобильной гонки, мало кто обратит внимание на женщину в майорских погонах, сидящую рядом с полковником.
Строев правил сам. Она старалась не отвлекать его разговорами и лишь скупо отвечала на вопросы. Боковой южный ветер чуть не сорвал с Панны пилотку, она надела ее поглубже, до бровей, и откинулась на спинку, блаженствуя под апрельским солнцем. Ведь, право же, она самая счастливая женщина на свете! А уходила в науку, как в монастырь, чтобы полностью отрешиться от всего личного…
Строев мельком взглядывал на Панну: как похорошела, раскраснелась от ветра и от солнца. Он не удержался и сказал:
— Ты сегодня точно комсомолка.
Тогда Панна наклонилась за ветровым стеклом, будто кто-нибудь мог ее услышать, и спросила его тоном заговорщицы:
— А ты не разлюбишь меня, Иван?
— Нет, что ты?!
— Никогда? А у меня почему-то все время неспокойно на душе с тех пор, как мы встретились.
— Ты очень мнительная.
— Может быть.
— Скорей уж мне надо бояться, что ты разлюбишь старого солдата.
— Ах, ты вовсе не знаешь женщин.
— Тоже может быть.
— Ну, вот, мы и объяснились.
— Мы всю жизнь будем объясняться, до самой смерти.
— Осторожнее, ради бога, там скопление машин.
— Я вижу. — Он сбавил скорость и начал объезжать легковые автомобили, поругивая про себя шоферов, которые не п р и ж а л и с ь к правому кювету. У головной машины он увидел Шкодуновича, обогнул его виллис, чтобы дать дорогу своей колонне, и остановился.
Они поздоровались. А Панна, немного растерявшись, не знала, как ей быть: то ли оставаться в машине, то ли выйти — все же командир корпуса.
— Сидите, пожалуйста, — сказал Шкодунович и сам подошел к ней, представился с той редкой уже галантностью, которая свойственна разве лишь военным старой школы.
— Я знаю вас, — сказала Панна только для того, чтобы что-то сказать в ее неловком положении.
Комкор весь сверкал золотым шитьем и орденами, как на параде. «Любят наши генералы приодеться», — подумала Панна, не догадываясь о том, что у Шкодуновича сегодня праздник: его корпус снова был отмечен в последнем приказе Верховного Главнокомандующего. Она осторожно присматривалась к нему: открытое мягкое лицо, улыбчивые, умные глаза, слегка припухшие веки и крутые полудужья чуть сдвинутых бровей.
— Должен сказать вам, Панна Михайловна, что один наш общий знакомый неплохой портретист: именно такой и представлял я вас. — Шкодунович взял под руку Строева, и они отошли в сторонку.
Пока они говорили накоротке о своих делах, мимо виллиса прогуливались, вроде бы от нечего делать, офицеры из штаба корпуса. Панна, конечно, понимала, что каждому из них надо обязательно взглянуть, что это там за особа такая, с которой любезно разговаривал генерал, и, чувствуя себя как на смотринах, она положила на колени строевский планшет и уткнулась в карту, лишь бы только не встречаться с оценивающими взглядами…
— До свидания, Панна Михайловна! — громко сказал Шкодунович.
Она подняла голову: он уже прощался со Строевым у машины.
— Всего хорошего вам, товарищ генерал.
— Теперь до встречи в новом царстве-государстве!
Он озорно притянул к себе Строева, будто собираясь померяться силенками, полуобнял его одной рукой и так же озорно, по-свойски, оттолкнул его — ни пуха, ни пера! Мужская дружба всегда удивляла Панну своим сердечным постоянством.
Виллис тронулся. И опять тугой, порывистый ветер, жарко горящий флажок на радиаторе, мелодичный звон в ушах, слезы на ресницах от шального ветра и такое настроение, что, кажется, вот все и кончилось и нет больше войны на белом свете, кипенно-белом от цветущих вокруг садов.
ГЛАВА 25
Но война еще продолжалась.
Дивизия Бойченко то подходила к фронту, то отворачивала куда-то в сторону. Едва она пересекла австро-венгерскую границу, за которой был ясно слышен гул утренней канонады, как последовал новый приказ — отойти к братиславской переправе через Дунай. Значит, на южном берегу делать было уже нечего: войска Толбухина, успешно продвигаясь вперед, оттеснили к самому Дунаю левофланговые дивизии Малиновского, которые спешно перебрасывались на северный берег реки для обхода Вены с севера.
В этот памятный апрельский день Бойченко и Строев побывали в трех государствах: утром — в Венгрии, в обед — в Австрии, а вечером — в Чехословакии.
— До каких же пор мы будем в е н ч а т ь с я вокруг пограничных столбиков? — сердито говорил комдив, пожимая плечами.
