Величко Нешков - Наступление
Обветренный, с раскрасневшимися щеками, Манев вошел к Додеву. Он пребывал в великолепном настроении. Додев сидел, согнувшись, около печки, босой, в шлепанцах, облокотившись на край походного столика, на котором стояла пустая бутылка с пестрой этикеткой.
Хорошее настроение Манева передалось Додеву. Он любезно подал ему руку, указал на стул, приглашая сесть. Молча налил ему в рюмку шартреза.
— Ну, Манев, чем порадуешь? — уныло спросил Додев, слегка подавшись назад.
— Надеюсь, что не разочарую вас, господин полковник, — улыбаясь, ответил Манев и залпом выпил рюмку до дна.
— Меня интересуют солдаты, — прищурился Додев.
— О них у меня самые свежие и непосредственные впечатления. Разрешите доложить по порядку?
Додев молча кивнул головой.
— Как вы мне приказали, — оживленно начал Манев, — я побывал во всех ротах первого батальона под предлогом, что необходимо произвести еще раз проверку всех людей, представленных к награде. Предлог был вполне подходящим. И самое важное, он не вызывал никакого сомнения прежде всего у помощников командиров. Одним словом, желание вернуться в Болгарию растет. Но люди опасаются, что их оставят здесь расчищать тоннели и железные пути.
— Манев, как вы считаете, легко будет обуздать это недовольство?
Манев пожал плечами и, недоумевая, спросил:
— Зачем, господин полковник? Ведь мы этого добиваемся…
— Да, но коммунисты легко смогли бы устранить эту помеху.
— По моему мнению, это исключено.
— Что дает тебе основание так их недооценивать?
— Мне кажется, мы меняемся с ними ролями: теперь они окажутся в том же положении, в каком мы оказались в сентябре.
Додев уныло покачал головой, вздохнул и спросил:
— Что же дальше?
— Партизанская рота, которая сейчас очень сильно поредела, не представляет никакой силы. Похоже, что желание вернуться назад у них самое сильное. Виделся с поручиком Генчевым в госпитале…
— На таких трусов, как он, рассчитывать особенно нельзя. Но моему глубокому убеждению, Генчев — редкая сволочь.
Манев покраснел:
— И все же он против нас не пойдет.
— Еще неизвестно, — возразил Додев.
— Между прочим, он мне рассказал об одном солдате из четвертой роты. Этот солдат раньше был его человеком. Генчев считает, что мы могли бы его использовать. По его мнению, этот солдат не моргнув глазом может прихлопнуть любого, кого мы ему укажем.
Полковник заерзал на стуле и нервно прервал Манева:
— Ты сразу же начинаешь вести легкомысленную игру. Нельзя так доверяться поручику Генчеву. Прежде всего еще не созрели условия для того, чтобы идти на крайние меры. Думаю, что сегодня утром я достаточно ясно тебе объяснял, в чем будет заключаться наше участие в делах: надо быть, насколько это возможно, пассивными, и ничего более.
— Так точно, — виновато улыбнулся Манев.
— Ну а дальше?
— Ветеринарный врач сбежал во время боя, так сказать, сам себя демобилизовал, а теперь боится вернуться назад. Готов на все…
Додев снова его прервал:
— Манев, неужели ты думаешь, что за ним не наблюдают? Не кажется ли тебе, что этот тип не очень-то удобен? Ведь именно таких людей мы должны сторониться.
— Так точно, — покраснел Манев, и его энтузиазм заметно поубавился. — О солдатах-коммунистах у меня сложилось впечатление, что они очень устали и у них каша в голове. Что же касается помощников командиров, то они вряд ли теперь могли бы справиться с брожением, если бы оно приняло массовый характер.
— Как ты себе представляешь это брожение и его массовый характер? — спросил Додев.
— Например, уход с фронта без приказа. Я принимаю во внимание и стадную психологию людей. В таких случаях они готовы на любые эксцессы. — И Манев поспешно добавил: — Солдаты завшивели, уже около двадцати случаев заболевания чесоткой. Врач первого батальона считает, что дней через десять, по меньшей мере, половина людей запаршивеет…
— А сам врач принимает какие-нибудь меры? — прервал его Додев.
— В этих условиях невозможно оградить заражение. Кроме того, господин полковник, в телегах обоза полно всевозможного мусора: патроны, проволока, разные железки…
— Какие патроны? — удивленно прервал его Додев.
— При отступлении немцы побросали в Ибыр боеприпасы…
— И что же? — удивленно посмотрел Додев на Ма-нева.
— Кое-кто из солдат достает их из реки.
— Сейчас, из ледяной воды?
— Так точно, находятся и такие дураки…
— Одним словом, Манев, ты считаешь, что мы можем рассчитывать на этот сброд?
— Вполне, господин полковник. Я оптимист.
— Да-а, — вздохнул Додев, — я и прежде говорил, что молодость счастлива своей дерзостью.
— Ох, чуть было не забыл! — виновато улыбнулся Манев. — Три дня назад вернулся поручик Константинов. По его рассказам, в тылу все кипит, как в котле, люди недовольны, весь энтузиазм уже испарился, никто не верит больше голым обещаниям коммунистов. Русские ведут себя как в оккупированной стране. Везде говорят, что перемены неизбежны. Случайно встретил адвоката Банкова. Вы его помните? Это тот самый, которого эвакуировали в Лозен…
— И что же?
— Передает вам привет. Банков тоже ему сказал, что дружбаши выходят из правительства и будут стремиться к самостоятельному захвату власти.
— А еще что-нибудь вспомнил Константинов? — тихо спросил Додев.
— Никак нет.
— И хорошо сделал! — Перегнувшись через стол, Додев наполнил рюмки и залпом выпил свою. Потом немного помолчал и все так же тихо спросил: — Ты получил от отца письмо?
— Так точно, он болен, господин полковник.
— Ах, какие времена были, Манев! Вы, молодые, ничего не знаете. Несчастное вы поколение, и еще немало горя хлебнете. — Он налил еще, немного подержал рюмку в руке и вздохнул: — Если бы был жив царь, может, дела приняли бы совсем другой оборот, он бы не допустил таких унижений! — Его глаза заволокло едва заметной пеленой влаги.
Глава седьмая
За двое суток, прошедших с тех пор, как полковник Бонов посетил Додева, последнему едва ли удалось поспать несколько часов. Он нервничал, волновался, в сотый раз убеждаясь, насколько легче выполнять чужой приказ и действовать по воле другого человека. Но самое лучшее — оградить себя от риска неизвестности. Поэтому Додев обдумывал даже самые мелкие, самые незначительные детали плана и очень мучился, обнаруживая в нем уязвимые места.
Но поверив в обманчивую иллюзию, что все условия для спасения есть, он поддался еще более обманчивому предчувствию, что риск минимален и операция непременно увенчается успехом.
В этот вечер волею судьбы ему пришлось пережить еще более волнующие мгновения. К одиннадцати часам вечера в Василевцы прибыл полковник Киселев. Его неожиданное появление озадачило Додева.
— Если прибыл с плохими вестями, уходи сразу же, — полушутливо сказал он, не спуская глаз с гладко выбритого лица Киселева.
— Думаю, мне придется остаться здесь до утра, — шутливо ответил Киселев.
— Настолько хорошие новости?
— При нынешней скудности хороших новостей эту можно назвать даже исключительной. Вчера совет министров принял постановление.
— Ну слава богу! — с облегчением вздохнул Додев и перекрестился. — А коммунисты?
— Сопротивляются. Это вполне естественно. Меры правительства встречены патриотически настроенными слоями народа с восторгом, а западными союзниками — с полным одобрением.
— В них моя главная надежда! — радостно воскликнул Додев.
— Да, но и мы должны внести свой скромный вклад, чтобы это патриотическое дело увенчалось победным концом. Священный долг каждого из нас — принести свою дань на алтарь отечества. Ближайшие задачи: всеми имеющимися средствами усилить недовольство и деморализацию солдат, чтобы они не дожидаясь приказа, уходили с фронта. Но главная и основная мера должна сводиться к следующему: под предлогом того, что наши солдаты стреляют без разбора, по настоянию местных сербских властей и с согласия нашего правительства у всех солдат изымаются патроны и сдаются надежным ротным фельдфебелям, которым придается солидная охрана из наших, проверенных людей.
— Охрана? — прищурился Додев. — А кому довериться? — прошептал он почти про себя. — Ну а еще что?
— В операции должны принять самое действенное участие все находящиеся в строю офицеры, — продолжал Киселев. — Надо им внушить, что любая попытка отказа будет рассматриваться как измена родине и царю…
Додев провел еще одну бессонную ночь и еле дождался рассвета. Выкурил две-три сигареты в постели, снова припомнил свое прошлое, представил себе настоящее. Будущее казалось ему смутным, неясным.
Он с трудом оделся и постоял минут двадцать около окна, как будто этот короткий отрезок времени мог решить его судьбу. Остановиться, повернуть назад он был уже не в силах. А когда он позволил по телефону и приказал командирам батальонов ждать его в Рашково через полтора часа, с его плеч словно свалился невидимый груз.
