Арно Зурмински - Отечество без отцов
Я представляю себе то майское утро. Антициклон с Атлантики простирается до Урала. Солнце повисло над речкой, которая, извиваясь, пересекает русскую деревню, птицы разливаются, с травы капает роса. Мой отец встречает весну, а в моем саду разгар лета. Я просыпаюсь в половине пятого утра, и у меня такое чувство, будто я слышала звуки губной гармошки, но мелодия мне незнакома. Откуда я могу знать, что они играли шестьдесят один год назад? Как долго они еще будут петь? Где закопана его губная гармошка? О том, как пуля пробивала походную трубу, и из простреленного барабана выходил воздух, об этом в старых военных песнях часто пелось, но никогда не говорилось, как удавалось спасти губную гармошку?
Я иду вдоль стены, где висит карта России, и рисую круг у города с названием Харьков. Мне уже не до сна. С чашкой чая в руках я усаживаюсь у окна и жду восхода солнца, которое в России давно уже повисло над линией фронта, в то время как у меня оно еще борется с утренним туманом. Сегодня должно быть солнечное утро. У него в этот воскресный день в рейхе празднуют День матери, в то время как Русь-матушка теряет многих своих сыновей. Когда я закрываю окно, губная гармошка смолкает, ее заглушают крики боли.
Вегенер утверждает, что сражение под Харьковом было самой кровопролитной мясорубкой всей войны против России, а мой отец именно там проводит свой медовый месяц.
Наконец, солнцу удается изгнать туман из моего сада. Настроение у меня улучшается; самые мрачные часы всегда бывают перед восходом солнца, они чаще всего приносят нам печаль.
Над Европой повисла ужасающая жара. Мне приходится поливать розы утром и вечером. Этого тепла хватило бы растопить весь русский снег.
Утром в начале седьмого я включаю радио, чтобы занять себя другими мыслями. Только ради этого я так поступаю. В Европе вновь горят леса от Португалии до Бранденбурга. Телевизоры нашли замену ракетным ударам в Багдаде и горящим нефтяным месторождениям, теперь они показывают леса с итальянскими соснами, которые горят ярким пламенем. И повсюду солдаты, борющиеся с огнем. Мне приходит в голову мысль, что самое рациональное занятие для солдат — это бросать водяные бомбы в горящие леса и строить дамбы для защиты от наводнений.
По радио транслируют гамбургский портовый концерт. Мне сразу же вспоминается Гейнц Годевинд, когда он с пистолетом в руке бродил по деревне.
Я спросила Вегенера, что он думает о такой прогулке. Разумеется, запрещалось расстреливать раненых, в том числе и раненых врагов. Но освобождать умирающего человека от мучений дозволялось. Санитарам предписывалось оказывать помощь только своим раненым, а уж после этого, если находилось время, они заботились и о врагах.
И вновь Лале Андерсен поет свою песню о Лили Марлен. Гейнц Годевинд наверняка лично знал Лале Андерсен, он должен был возить ее на своем баркасе на концерт в порт вниз по течению Эльбы.
В восемь часов утра, когда я как раз собираюсь завтракать, пронзительно трезвонит телефон. Это Ральф, которому не терпится сообщить (я чувствую радость в его голосе), что он вновь едет за границу. На этот раз в Македонию, это чуть дальше Приштины.
— Абсолютно мирный уголок, — говорит мой мальчик.
Я рада, что его посылают не в Вавилон, в конголезские джунгли или в Кабул. Лишь только в мирную Македонию.
После этого в голове у меня все перепутывается. Заключительные мелодии портового концерта сливаются с громовыми раскатами Харькова и торжественным хоралом «Я молюсь за власть любви», который исполнялся в честь немецких солдат, погибших в Кабуле.
— Харьковское сражение в котле открыло путь к Сталинграду, — утверждает Вегенер. Перед ними находился тихий Дон; бескрайние степи поглощали огромную армию, которая становилась все меньше и растворялась в их просторах. Должен ли был вермахт пройти-таки Россию, чтобы разгромить Англию в Персии и Индии? Об этом мой отец ничего не ведал, когда солнечным утром под Харьковом закончилась весна. В свой дневник он записал:
Мертвые, ничего кроме мертвых. Омерзительно до тошноты. Удивляюсь тому, как легко, оказывается, можно уничтожить такое множество людей. Годевинд говорит, что с каждым днем, проведенным на войне, убивать становится все легче…
Умирать тоже.
Своей матери он написал в тот же день:
В Россию также пришла весна. Приятная теплота. Кругом все зеленеет и цветет.
В кровавой России
Дорогая Ильза!
В последнее время у нас тут кое-что произошло, как ты, возможно, уже узнала из сводки вермахта. Двое суток мы были отрезаны и пережидали в лесу, как банда разбойников, пока нас не вызволила оттуда немецкая танковая часть. Крышку котла удалось захлопнуть. Но вся эта история еще долго продолжалась, потому что окруженные русские атаковали теперь уже в восточном направлении, чтобы вырваться из котла. Мы пережили немало ужасных часов. С громкими криками устремлялись они толпой на наши позиции, и только пулеметы могли заставить их замолчать. Кто не был убит, откатывался назад, но через полчаса они возвращались, накачанные водкой. И так продолжалось до темноты.
Русские ведут войну антигуманными методами. Они не обращают внимания на человеческую жизнь, да и к животным они равнодушны. Недавно они использовали собак в качестве живых мин. Это овчарки или доберманы, которые с противотанковыми минами на спине посылаются к немецким позициям. Их так выдрессировали, что они ложатся под орудия и танки. Когда штырь с детонатором наталкивается на преграду, то раздается взрыв и все вместе с собакой разлетается на куски. Против наших танковых передовых групп они высылали целые стаи. На них велась облава. Это был ужасный вид охоты. Собак приходилось отстреливать, прежде чем тем удавалось совершить свои чудовищные дела. Всякий раз, когда пуля попадала в мину, собака взлетала на воздух от мощного взрыва.
Не думаю, чтобы на этом все уже закончилось. Здесь мы уже завершили самую трудоемкую работу, теперь нам предстоит продолжить свои скитания. Не удивляйся, если ты получишь письмо по полевой почте из Азии, все может быть.
Сегодня утром у нас было построение. К большому удивлению нам вручили медали «За зимнее сражение на Востоке». Капитан сказал, что такая зима нам больше не нужна. К октябрю все должно быть завершено. Грядут великие успехи. Керченский полуостров уже находится в руках немцев, а сейчас по радио как раз передают сводку вермахта о наступлении Роммеля в ливийской провинции Киренаика.
Вчера я не смог дописать письмо, так как слипались глаза. Празднуя вчерашний день, мы выпили, пожалуй, слишком много трофейной водки. Представь себе, в огромном котле под Харьковом наши войска едва ли могли найти что-то съестное, но зато захватили несколько бочек водки.
Надеюсь, что мы и дальше шаг за шагом будем идти вперед, чтобы, наконец-то, все закончилось. Хотя я только что вернулся из отпуска, однако уже тоскую по тебе. Все немецкие солдаты мечтают быстрее убраться из России: этой страной они сыты уже по горло. По оценкам, нам предстоит здесь провоевать еще три месяца. Возможно, мы увидим самую крупную реку Европы. Как только мы выйдем к Волге, я пришлю тебе открытку с видом этой реки. Может быть, удастся также совершить небольшую речную прогулку по течению к Каспийскому морю. Честно говоря, поездка с тобою по Рейну была бы мне милее.
Оставайся такой же жизнерадостной, за что я тебя так высоко ценю. Сейчас нам нельзя падать духом.
Настоящий пруссак, как издавна заведено, скидывает шубу на Вознесение Христово. А спустя неделю после праздника Йоханнеса надевает ее вновь.
Восточно-прусская поговоркаЧерез две недели после праздника Йоханнеса она спустилась вниз по лестнице и присела на табуретку в кухне.
Так она сидела долго и наблюдала, как работает матушка Берта, пока та ей не сказала:
— Брось маяться, я знаю, что с тобой происходит.
Обе женщины обнялись.
Матушка стала строить догадки, что отца, пожалуй, могли бы и отпустить домой на крещение ребенка, ведь так положено делать. И, кроме того, парень уже достаточно наигрался в войну; то, что там еще осталось сделать, завершат за него другие.
Когда она рассказала об этом матушке Луизе, то в ответ получила напутствие словами Иисуса: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне».[59]
Дедушка Вильгельм запел «Прусскую славу», стуча при этом клюкой по половицам. Ему хотелось мальчика, чтобы таким образом в их семье сохранилась фамилия Розен.
Герхарда в такие дела посвящать не стали, потому что он до этого еще не дорос. Маленького француза тоже. Дорхен узнала об этом от Эрики и понеслась по деревне с известием: крестьянский дом Розенов ожидает наследника! Спустя семь недель после свадьбы каждый мог подсчитать, что все было сделано праведным образом.
