Арно Зурмински - Отечество без отцов
В Германии в это время праздновался День матери. Севернее Харькова на опушке леса в достатке было цветов в подарок матерям. Некоторые из матерей в этот день потеряли своих сыновей.
— Нам все время говорят, что у русских больше ничего не осталось, а сейчас они атаковали сотней танков, чтобы стереть с лица земли маленькую деревушку, — заявил Вальтер Пуш, когда уже завершался этот знаменательный день.
Два дня и две ночи скрывались они в своем лесном убежище, пили воду из речки, а после того, как закончился сухой паек, глодали ветки деревьев и жевали зеленые листья. Подростка они отвязали от дерева, чтобы он сам искал себе пропитание.
— Если ты побежишь, маленький Иван, то нам придется застрелить тебя, — объяснил ему Годевинд.
Когда стемнело, Годевинд и Роберт Розен отправились на разведку в деревню, чтобы раздобыть что-нибудь съестное. Несколько кошек бродили среди потухших головешек. В одном из опустошенных огородов стояла корова, увидев их, она замычала. Им пришлось отбросить мысль о том, чтобы забрать ее с собой и забить на опушке леса. Чтобы полакомиться говяжьими ребрышками, им пришлось бы повесить коровью тушу над костром, а там где огонь, там был бы и дым. От козы не осталось никаких следов. От жара огня растения салата усохли. Роберт Розен поразился, увидев дерево вишни, которое с одной стороны было обуглено до черноты, в то время как другая сторона была обсыпана распускающимися белыми бутонами будущих плодов. Трупов они не обнаружили, хотя везде страшно отдавало зловонием. В сгоревшем хлеву они наткнулись на добычу. Ею оказалась корзина с картофелинами, которые в огне пожара совершенно обуглились. На обратном пути они ели печеную картошку, и Роберт Розен внушал себе, что она такая же вкусная, как та, что приготовлялась на костре в полях у Подвангена.
Чтобы сделать что-то плохое, человек должен перед этим внушить себе, что дело это благое.
Александр СолженицынТолковые словари дают описание слову «котел», как емкости, предназначенной для нагревания или испарения жидкости, изготовленной из железа, облеченной в определенную форму и подвергнутой сварке. О крепкую стенку котла можно разбить себе голову или обжечь пальцы. При забое свиней женщины помешивали в котлах кровь, чтобы она не сворачивалась. О сражениях в котлах книги ничего не говорили. В Подвангене ежегодно в январе устраивались котловые охоты на зайцев. Охотники и загонщики огибали господские выгоны двумя полукружьями, сужали котел, пока диаметр круга не становился доступным для стрельбы из дробовиков. Дальнейшее известно: выстрел — и зайцы летят кувырком, на белом снегу появляются красные пятна, зайцы больше не шевелятся. Через час охотничий рожок дает сигнал к окончанию охоты. С середины января зайцы получали передышку, в этот период запрещалось стрелять до появления приплода с тем, чтобы в следующем году вновь можно было устраивать котловую охоту.
Под Харьковом не было запрета на отстрел. Там Красная Армия еще в мае попыталась создать котел для варки огромного количества крови. Она старалась сделать то же самое, что вермахт с большим успехом применил летом 1941 года, то есть устроить зачистку котла. Два ее ударных клина прорвали немецкие оборонительные позиции. Они должны были, пройдя сто километров на запад, соединиться, чтобы образовать русский котел окружения под Харьковом. Северный ударный клин как раз и превратил в пепелище их деревню и заставил их убежать в лес. Но прежде, чем дело дошло до соединения обоих клиньев, две немецкие танковые дивизии прорвали позиции русских, соединились друг с другом и образовали теперь уже немецкий харьковский котел.
На карте их деревня еще существовала, но в действительности она уже превратилась в кучу золы. Ей досталось сполна: вначале это был прорыв северного русского ударного клина, а затем немецкие танки контратакой перерезали его и замкнули кольцо окружения. Вместе с немецкими танками они вышли из леса. Поскольку домов уже не существовало, то Хаммерштайн приказал рыть землянки на холме перед деревней, как раз там, где в тот раз появились танки Т-34. Затем все стало происходить согласно законам физики. В котле варилась кровь. Стенка котла оказалась стальной, пробить ее извне могла только тяжелая техника. Но вырваться из котла и добиться свободы можно было и по-другому: завалив его до краев горой трупов. После этого надо было только перебраться через них, и тогда ты уже оказывался по другую сторону котла.
— Мы замыкаем восточный край котла, — сказал лейтенант.
Если в летние котлы 1941 года в плен почти безропотно угодили сотни тысяч русских, то теперь их соотечественники, оказавшиеся в окружении под Харьковом, всеми силами стремились вырваться оттуда. Груда золы, оставшаяся от их деревни, вновь стала полем сражения, так как с этой стороны котла в восточном направлении сплошным потоком двигались тысячи людей, чтобы вернуться к себе домой. Это были неорганизованные отряды, едва вооруженные, но в сильном подпитии, как Хаммерштайн позднее отразил в своем рапорте. Им удалось пробиться таким образом к восточной стенке котла. Это не было спланированной атакой, а диким наскоком, когда стадо зверей становится безумным и вырывается из загона, с ревом прорывая преграду. Людское море двигалось по раскисшим от грязи дорогам, которые таковыми уже не являлись. У пулеметов теперь появился свободный сектор обстрела, дома им больше не мешали. Сталь раскалилась, боеприпасы были уже на исходе. Но все новые массы людей пробивались, чтобы найти, в конце концов, выход из котла. Потребовалось выдвинуть вперед три танка, чтобы прицельным огнем заставить их остановиться. Оставшиеся в живых стали отходить по краю котла в северном направлении в поисках новых выходов. Здесь же лежали в грудах пепла мертвые и тяжелораненые.
После всего этого, наконец, наступил вечер. Он мог бы быть мирным и тихим, если бы не крики боли раненых и умирающих. Гейнц Годевинд зарядил свой пистолет «Вальтер», засунул в карман горсть патронов, подошел к санитару, показал ему на деревню и спросил, пойдет ли тот с ним.
— Сделай уж лучше это сам, — ответил санитар.
Он медленно стал спускаться с холма, как человек, идущий по пашне и выискивающий что-то нужное для себя. Иногда он останавливался, как будто прислушивался к аистам, которые никак не желали прекращать свои песни. Нет, он не наклонялся, он стоял совершенно прямо, держа пистолет в своей правой руке и направляя его в сторону земли. Время от времени он нажимал на спусковой крючок и делал дырки в песке, в золе и еще в чем-то. Раздавался короткий, сухой треск, землисто-бурый комок резко приподнимался и тут же падал вниз. После того, как он за полчаса обошел таким образом развалины деревни и сделал около двух десятков выстрелов, крики боли прекратились. Годевинд закурил сигарету, поднялся размеренными шагами на пригорок, занял место за пулеметом и погрузился в свой излюбленный час умиротворения.
Хаммерштайн вызвал его к себе. Годевинд стоял по стойке «смирно» и выслушивал, как его резко отчитывали.
— Зимой ты застрелил русского, который шел по снежному полю и добивал раненых, — сказал Роберт Розен.
— Тот ликвидировал своих же солдат, а я убивал врагов, в этом разница, — ответил Годевинд.
— Но ведь это же были люди, — сказал Роберт Розен.
— Тогда лучше спроси нашего капитана, что это за люди.
Позднее к Годевинду подошел Хаммерштайн, положил руку ему на плечо и сказал:
— Кто-то же должен был это сделать.
Выжить удалось лишь одной корове. Они погнали животное на вершину холма, застрелили корову несколькими выстрелами, разрезали на куски и стали жарить мясо на костре.
Когда жаркое было готово, Хаммерштайн выступил с речью. Стенка котла выдержала, хотя она была вся залита кровью от бесчисленных трупов, лежавших на пепелище, которое раньше называлось деревней.
— Они мертвы, а мы живы, — сказал он. — А могло ведь быть наоборот.
— Я раньше войну представлял по-другому, — заметил Годевинд.
В следующее воскресенье, когда в Германии на Троицу установилась прекрасная погода, сражение в Харьковском котле было закончено. Четверть миллиона русских солдат попали в плен, их могло быть на сто тысяч больше, если бы они, сломя голову, не бросились на стенку котла.
Мертвых хоронили так: прежде, чем пленных погнали длинными колоннами в западном направлении на Днепропетровск, им пришлось вырыть ямы на поле боя и положить туда своих погибших боевых товарищей. При этом в одном месте обнаруживалось обручальное кольцо, в другом монета или письмо, а иногда попадалось и что-нибудь съестное.
* * *Я представляю себе то майское утро. Антициклон с Атлантики простирается до Урала. Солнце повисло над речкой, которая, извиваясь, пересекает русскую деревню, птицы разливаются, с травы капает роса. Мой отец встречает весну, а в моем саду разгар лета. Я просыпаюсь в половине пятого утра, и у меня такое чувство, будто я слышала звуки губной гармошки, но мелодия мне незнакома. Откуда я могу знать, что они играли шестьдесят один год назад? Как долго они еще будут петь? Где закопана его губная гармошка? О том, как пуля пробивала походную трубу, и из простреленного барабана выходил воздух, об этом в старых военных песнях часто пелось, но никогда не говорилось, как удавалось спасти губную гармошку?
