Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!
— На каменных воротах Сиены, — говорит парень, расправив плечи и гордо вскинув голову, — вырезано: «Сиена распахивает душу перед странником шире, чем эти ворота!..»
Надпись, видимо, произвела впечатление. Воспользовавшись наступившей тишиной, пастух продолжал уже не торопясь, со вкусом рассказывать о родном городе.
— У нас дважды в год — после весеннего сева и осенью после сбора винограда — устраиваются палио — скачки на неоседланных конях. Эх, и брал же я призы в свое время!.. Никому в Сиене не давал обогнать себя… Прошла молодость, — вздыхает сиенец, которому от силы двадцать лет.
— Не прошла еще, — говорит Батисто, отец Марио, хлопнув парня по спине. — Выгоним фашистов и на всю Италию палио устроим.
По жестам пастуха Ильгужа догадался, что разговор идет о лошадях, о скачках. Вспомнил мальчишескую пору, шумные сабантуи. Он тоже нередко приходил первым на своей Гнедой и немало шитых полотенец и полушалков завоевал!.. Сначала едешь в общей куче, попридерживаешь лошадку, приглядываешься, кто твой главный соперник. А потом уже — на виду майдана, где толпится народ, — вдаришь голыми пятками по теплым влажным бокам Гнедой, гикнешь: «Хай-йт, родная!..» Словно бы зная, чего ты хочешь от нее, лошадь птицей стелется и вмиг обгоняет тех, кто впереди. А когда увидит белобородых старцев с наградой — шитыми полотенцами — в руках, так поднаддаст, только ветер в ушах свистит. Все понимала Гнедая. Набросят ей на шею полотенце, выгнется, выставит грудь и пританцовывает, словно девица перед гармонистом. Подойдет старик отец, погладит ее по крупу и скажет: «Молодчина!» Слово одобрения, конечно, относится и к нему, к Ильгуже…
Пока Ильгужа предавался воспоминаниям, к Колесникову и к Капо Пополо, которые обсуждали будущее отряда (и тот и другой понимали, что отряду придется разделиться — пятьдесят человек в этих условиях невозможно, да и бессмысленно держать в одном месте), подошел Вася Скоропадов.
— Извините, товарищ командир, но мне очень хочется показать вам, что я нарисовал.
Он повел Леонида и Капо Пополо в небольшую пещеру по соседству. Здесь на стене, на гладком красном песчанике они увидели силуэт стройной девушки с длинными косами. Одну руку она вытянула вперед, поднимая знамя с пятиконечной звездой.
— Память о годовщине Октября, о нашем здесь пребывании, — сказал Вася.
— Да, да, символ свободной России, — сказал Капо Пополо, вглядываясь в девушку со знаменем. — Ваша страна, Советский Союз, всегда будет светлой путеводной звездой для нас!..
Как и любой художник, Вася был весьма чувствителен к похвале. Правда, поступая в архитектурный институт, он мечтал совсем о другом — о том дне, когда по его проекту на месте кривых арбатских переулков встанут новые здания. Но и часы, какие он провел в этой кишмя кишащей ящерицами пещере, вырезая ножом по твердому песчанику девушку с косами и знамя с пятиконечной звездой, доставили ему немалую радость.
— Освободим Рим, и я весь город облазаю, — сказал он, глядя то на Капо Пополо, то на Леонида, — своими руками пощупаю древние камни и зарисую в альбом чудесные памятники, которые мы в институте изучали только по книгам.
— Дело, дело, — сказал Капо Пополо, выходя из пещеры. — Правильно говоришь, в Риме есть на что посмотреть художнику и архитектору. Ни в одном городе мира нет таких чудесных памятников: Колизей, Пантеон, собор Святого Петра… Рафаэль и Микеланджело… А потом в Помпеи отправимся, ладно?
Вася порывисто пожал руку Капо Пополо. Давно ему не приходилось разговаривать с собеседником, который понимает и любит искусство.
— Мне бы хороший учебник итальянского языка достать. Я тут с синьором Грасси составил маленький словарь и грамматику. Чтоб объясниться кое-как, этого достаточно, но попробовал было книжку почитать — ничего не понял. И Грасси не может перевести на русский.
— Давно бы надо сказать, я бы вам русско-итальянский словарь раздобыл. В голову не пришло, что вы в этих капаннах и пещерах находите время и силы для серьезного занятия языком.
— Вас давно не было, а в Монтеротондо таких книг не достанешь.
Леонид с нежностью и удивлением посмотрел на Васю. Не хуже Логунова говорит по-итальянски, молодец, однако! Не зря, видно, капитан Хомерики так любил этого парня с Арбата и старался по мере возможности облегчить ему суровую солдатскую службу. А вот он не догадался, что Васю надо бы поберечь. Война-то не вечно будет продолжаться…
К ним подошел Петя Ишутин с гитарой в руках.
— Товарищи, народ соскучился по вас. Кстати, мы там новую песню придумали.
— Кто это — мы?
— Да мы, всей компанией. Джулия, Дуэлия, Таращенко, я…
— Что же, пойдем послушаем.
— А знаете, как назвала Дуэлия эту песню? «Монтеротондо — паэзе белло».
Увидев командира и Капо Пополо, все радостно зашумели, потеснились, освобождая для них место поудобнее. Петр ласково тронул струны гитары, а Джулия запела. Она пела негромко, но голос ее чистый, высокий словно бы преобразил мрачную каменную пещеру. Да и песня была весенняя, родная…
Оказалось, что Ишутин еще раньше, когда стирали белье, спел девушкам «Москву майскую». Мелодия им очень понравилась, они ее сразу же запомнили, а Дуэлия придумала слова. Так и пели — русские по-своему, итальянцы — по-своему:
Монтеротондо — паэзе белло…
Утро красит нежным светом…
11
Двое велосипедистов свернули с дороги к ущелью. Дозорные от поста к посту просигналили о появлении незнакомых людей. Леонид в ответ махнул кепкой, давая знать, что сигнал принят.
«Не иначе как Россо Руссо», — подумал он и, взяв с собой Таращенку, бегом отправился навстречу. Спешит Леонид, а тропинка, словно змеиный причудливый след, поворачивает то вправо, то влево, то, будто играя в прятки, круто ныряет вниз, вьется, петляет в зарослях. Скажешь, какой-то шутник швырнул сюда цветастую ленту серпантина… А напрямик не попрешь, склоны в колючих зарослях.
На что уж вынослив Таращенко, и тот язык на плечо:
— Уф-ф! Вроде выбрались…
Антон вытащил из кармана расческу, быстренько наладил пробор. Одернулся и даже штанину отряхнул.
«Монтеротондо — прекрасный городок…»
300
— Чего прихорашиваешься-то? Пойдем!
— Полминуты лишнего не утянут, а первое впечатление надолго врезается в память. — Антон сунул расческу Леониду.
А вот и велосипедисты. У обоих на багажниках огромные мешки.
— Здравствуйте, земляки, — заговорил по-русски человек с коротенькими ухоженными усами. — Россо Руссо. А по-русски говоря, Алексей Червонный. По батюшке Николаевич. Это мой друг и помощник Зайцев. — Он указал рукой на спутника, человека с виду болезненного и молчаливого.
— Колесников Леонид.
— Антон Таращенко.
Россо Руссо с улыбкой посмотрел на партизан — молодые, рослые, один крепче другого.
— Что бойцы кулачные! С такими молодцами только стенка на стенку ходить, — сказал он, потрогав тугие бицепсы Леонида и Антона. — Сережа немного обрисовал было мне командиров отряда «Свобода», однако действительность превзошла все мои ожидания. — Он повернулся к спутнику: — Давай, Кузьма Лукич, мешки снимем, а велосипеды спрячем в кустах, вниз-то, пожалуй, не стоит с ними тащиться.
— А что у вас там? Вопрос с продовольствием мы решили лучше некуда.
— Одежонку кое-какую прихватили.
— Вот за это спасибо, товарищ… Надеюсь, вы не против, если мы будем называть вас товарищем? — улыбнулся Леонид.
— Дворецкими у сиамского консула не герцоги, наверно, служат.
— А все же?
— Только товарищем и называйте. Я за свою жизнь всякого наслышался: господин, пан, мсье, синьор… Но нет слова проще и приятнее, чем «товарищ».
Гости завели свои велосипеды под склон в кусты, а Леонид и Таращенко подхватили мешки с одеждой.
— Пошли, товарищи.
— Пошли…
Внизу их поджидал Капо Пополо, который с Сережей и Марио поднялся к пещере со стороны ручья, успев с утра побывать в усадьбе Фонци.
Увидев Сережу, Россо Руссо лихо подмигнул и засвистел «Камаринского». Оба они, ко всеобщему недоумению, весело расхохотались…
Хотя он уже более двадцати лет дышал чужестранным воздухом, пил воду чужих рек, но все в нем: старинный московский выговор, повадки, жест, каким он доставал сигареты (портсигар он носил по-русски — в кармане брюк), манера затягиваться, предлагать собеседнику спички, его смех — все говорило о том, что он с головы до пят русский человек. Куда только его ни забрасывала судьба, а каждой каплей крови, каждым биением сердца он остался русским… Сполна понял это Колесников за часы, проведенные вместе с Россо Руссо, понял и полюбил его, словно родного, словно старшего брата.
* * *Русский с головы до пят… А ведь ненастные годы — проливни, и град, и хлесткий ветер, а распутья, кручи, пропасти вовсю потрудились, принуждая его забыть о корнях своих.
