Борис Саченко - Великий лес
— Ну что ж, попробуй сделать так, — не одобряя решения правления, но и не отменяя его, сказал Иван. — Только…
— Ну? — снова поднял глаза Василь Кулага.
— Только списки эти… с собою возьми. Береги как зеницу ока. Прячь. До самой победы прячь.
— А как же! Я их закопаю. В банку стеклянную — и в землю! — как о давно решенном, сказал Василь. — И всем строго накажу, чтоб берегли то, что берут, что оно, мол, народное, колхозное!
XXIII
Общего собрания решили не созывать. И времени в обрез — немцы-то в Ельниках, — да и зачем поднимать шум, лишний раз людей беспокоить. Договорились, взяв списки, пройти всем правлением по хатам, переговорить с каждым с глазу на глаз. А вдруг кто-нибудь откажется брать колхозное, вдруг у человека какие-нибудь иные расчеты и планы?
Правленцы собрались у конторы. Василь Кулага, председатель, Авдотка Дудова, передовая доярка, соломенная вдова — муж бросил ее лет десять назад с тремя детьми, совсем молодая Дарья Панасюк, звеньевая по льну, и два бригадира — Игнась Драник и Рыгор Беда.
— Откуда, с какого конца начнем? — спросил, обведя всех глазами, Василь Кулага.
— Да оно… отовсюду можно, — сказал, затягиваясь самокруткой, покладистый, всегда на все согласный Игнась Драник. (Настоящая фамилия Игнася была Кудрицкий, но все в деревне, и взрослые, и дети, звали его не иначе как Драник — от отца сыну кличка передалась. Говорят, очень уж любил тот повторять, подчас без всякой нужды, слова: «Меня, брат, за два драника не купишь, не-е, не купишь!»)
— А я думаю, начнем с моей бригады, с Зайчиков, — не согласился с Игнасем второй бригадир, коренастый, старый уже, с роскошной седой бородой Рыгор Беда.
— Почему это с твоей бригады? Да еще с Зайчиков? — гневно уставилась на Рыгора своими козьими глазами сухопарая Авдотка Дудова. — Как на работу, так их не выгонишь. А как что-нибудь давать, так первым?
Рыгор Беда всей пятерней погладил свою окладистую бороду, сказал с достоинством:
— Во-первых, никто ничего не дает, а просят взять на сохранение, так сказать, на неопределенный срок. — Рыгор Беда любил говорить не так, как все в деревне, а хоть чуть-чуть, но иначе. — Во-вторых, если Зайчики согласятся, так по остальным хатам и ходить нечего… Остальные не откажутся, остальные сознательные…
В рассуждениях Рыгора Беды был свой резон. К тому же с какой-то бригады, с кого-то все равно надо было начинать. С Зайчиков так с Зайчиков.
Жили Зайчики в самом конце деревни, почти что на хуторе, близ колхозных огородов. Дойти до них можно было и по деревне, и полем. Полем было удобнее — дорога лучше. Да и тащиться всем правлением по деревне…
— Не надо прежде времени людей настораживать, — сказала Дарья Панасюк. — Подумают бог весть что…
— И то правда, — согласились с нею. Пошли полем.
Поднявшееся над лесом солнце било прямо в глаза. Земля после дождя исходила паром. Как весною, чирикали воробьи.
Дорога бежала сперва мимо ровных загонов картошки, местами уже потемневшей, пожелклой, потом вывела на рыжую, золотистую стерню — там недавно скосили ячмень.
Все шли молчком, словно с кладбища, с похорон. Один Рыгор Беда все вздыхал да вздыхал. И чем дальше шли, тем глубже, громче становились его вздохи.
— Чего это ты рассопелся, сопишь и сопишь? — оглянулся Игнась Драник. Сравнительно молодой и потому легкий, подвижный, он шел впереди.
— Ты не засопишь, — обиделся Рыгор Беда. — Тебе лишь бы заботу поскорее с плеч свалить.
— Почему это мне лишь бы заботу свалить? — даже остановился, поглядел, прищурившись, на Рыгора Беду Драник.
— Потому что и не хотел этой заботы. — Рыгор Беда говорил то, что думал: действительно, когда забрали в армию Гришку Сапуна, Игнась Драник упирался, не хотел принимать бригаду, даже временно быть бригадиром.
— Зато ты… Тебя хлебом не корми, только дай людьми покомандовать. Обрадовался. Забыл, что снимали уже. С председательства. Неужто не помнишь?
— Не снимали, а попросился я… Сам. Годы…
— Годы! А сейчас что — помолодел? Хи-хи…
— Не помолодел, а сознательности поболе, чем у тебя. Понимания…
Василь Кулага по очереди взглянул на бригадиров: не надо, мол, и так тошно.
Рыгор Беда понял председателя иначе.
— Я… Я, Василь Тимофеевич, — заговорил он, словно оправдываясь, — чего вздыхаю?.. Земля лемеха просит, зерна… Жито сеять надо. Помирать собирайся, а хлеб сей…
— Индивидуально… Индивидуально посеем, — с намеком на пристрастие Рыгора Беды к необычным словам сказал Игнась Драник, выплевывая и растирая каблуком сапога окурок.
— Индивидуально, говоришь? — по-своему понял иронию Игнася Рыгор Беда. — Индивидуально к бабам… хорошо ходить. А сеять… Сеять надо коллективно.
Василь Кулага ничего не сказал. Только головою покачал — не начинайте снова, уймитесь…
* * *Сабина — жена Адама Зайчика (сам он, как и другие мужчины, по мобилизации ушел в армию, на фронт) — была возле пруда, кормила гусей. Так что во двор, обнесенный со всех сторон высоким, плотным забором, с дубовыми воротами — крепость, да и только! — заходить не понадобилось. Увидав возле своего двора столько людей, все колхозное начальство, Сабина побледнела.
— Что случилось? — выронила она глиняную миску с кашей, которую держала в руке. — Может, Адама моего…
Женщина готова была вот-вот заголосить.
— Да не бойся, — успокоил ее Игнась Драник. — Колхоз раздаем.
— Как — раздаем? — не поняла Сабина.
— А так… Немцы идут, так чтоб им не досталось, уж лучше своим людям, — разъяснял ей Игнась.
Сабина повеселела.
— Что там мне? — сразу подалась она ближе к Дарье Панасюк — в руках у Дарьи была ведомость.
— «Три овечки, поросенок… И хлеба… сто кэгэ», — прочла Дарья.
— Почему мало так? — воскликнула Сабина. — Как брать, так забрали и пару волов, и двух коров, и шесть овечек. А отдавать…
— Да никто тебе ничего не отдает, — остудил женщину Рыгор Беда. — Просто поручают, просят, чтоб доглядела, что тебе наметили. А прогоним немца — вернешь обратно в колхоз.
— А-а! — разочарованно выдохнула Сабина. Постояла, подумала. — И всем будут давать так, на время?
— А ты бы хотела — насовсем?
Авдотка Дудова не любила Зайчиков и не скрывала этого.
— А если немцы заберут этих овечек? Или, скажем, подохнут? — спросила Сабина.
— Тогда… заяву в правление подашь, разберем, — сказал Василь Кулага. — Выясним, по чьей вине.
— Так это же… может и вины не быть ничьей, а между тем…
— Не хочешь — не бери! — чтобы положить конец разговорам, отрезала Авдотка Дудова. — Торговаться мы с нею будем…
— Ладно, я согласная взять…
— А отдавать согласная будешь? — снова вставила Авдотка Дудова.
— Отдам. Как все, так и я. Не думайте, что я хуже других. Это Адам мой в колхоз не дюже хотел, а я… — начала оправдываться Сабина.
Но ее уже не слушали — направлялись к ближней хате, к Порфиру Рыкулю.
— Когда же приходить-то? — крикнула вдогонку Сабана и, догадавшись, видно, что ее не поняли, добавила: — Когда брать этих овечек?
Правленцы остановились, переглянулись. Выручил всех Рыгор Беда: он знал больше, чем кто, людей своей деревни.
— Раз Зайчиха согласилась, так к остальным можно и не заходить. Объявим — и дело с концом. Согласятся, — сказал он. А Сабине крикнул: — Сейчас вот и пошли!
— Так, может, хоть переодеться?
— И так узнают. Не в гости, — снова воспользовалась случаем злая на язык Авдотка.
В остальных хатах взять на сохранение колхозное добро соглашались сразу, без уговоров. Некоторые, правда, были недовольны:
— Что ж так мало? Можно и поболе.
Иные, наоборот, просили поменьше: рук в семье нехватка.
Одним срезали, другим добавляли. И все дружно присоединялись к правленцам, шли деревней ближе и ближе к колхозной усадьбе. Людей становилось все больше, уже никому не надо было ничего объяснять, убеждать — сами и объясняли один другому, и убеждали друг друга…
… К вечеру от немалого хозяйства колхоза «Красный Лес» остались только постройки — контора, коровник, конюшня, овчарня, свинарник…
XXIV
Встретились, как и было условлено, ночью. На лесной опушке, вблизи дороги из Великого Леса в Гудов.
— Ну, как твоя раздача? — спросил Иван у Василя.
— Лучше, чем мы думали, — радостно ответил Василь. Он и правда полагал, что раздача пройдет не так организованно, и теперь был доволен и не скрывал этого. — Люди добрее стали с тех пор, как началась война, понимают многое, — добавил после небольшой паузы.
— Ты так считаешь? — В тоне Ивана слышалась насмешка. — Брать всегда легче, чем отдавать. Да и каждый, наверно, прикидывает: отдавать еще придется ли, а возьму — так вот оно, при мне…
