Владимир Карпов - Взять живым!
Подошел командир взвода.
— Вот ты где. Послушай, старшой, — он впервые намекнул так на звание Ромашкина, — завтра, когда пойдем в атаку, помоги на левом фланге. Сам знаешь, народ необстрелянный, испугаются пулеметов, залягут, потом не поднять. Помоги, штрафники тебя в свою компанию приняли, ты с ними общий язык найдешь.
Много ли нужно человеку в беде? Иногда не деньги, не какие-то блага, а сознание, что ты сам кому-то нужен. Вот не помог лейтенант ничем, а сам помощи попросил — и светлее стало у Василия на душе, воспрянул духом.
— Не беспокойся, лейтенант, на левом фланге будет полный порядок!
— Ну, спасибо тебе, старшой.
Он пошел по тесной траншее, а Ромашкин благодарно смотрел ему в спину. Вспомнив затаенную угрозу в словах Червонного, Василий подумал: «Надо было сказать взводному: что-то затевают дружки Червонного. Я его обнадежил, а они меня самого как бы не пристукнули».
К Ромашкину подошел Нагорный.
— Я не хочу быть навязчивым, но все же скажу то, что думаю: вдруг тот человек не придет дежурить с вами? От таких, как он, можно всего ожидать. Заснет. Придется вам нести службу одному. А случись что-либо, по распределению командира я должен быть с вами. С меня спросят. Так что вы не обижайтесь.
— Его и правда нет. Не пришел. А по времени уже пора.
— Не жалейте, я охотно вам помогу, скажите, что я должен делать?
— Будем ходить от середины нашей позиции на фланги. Вы туда, я сюда. Сойдемся и опять разойдемся. Когда идете, прислушивайтесь, приглядывайтесь. Если что-то заметите, сообщайте мне. Вот так и будем ходить, чтоб не заснуть.
— Очень хорошо! Я все прекрасно понял — ухожу на свой фланг.
Нагорный неловко держал в руках винтовку, она мешала ему, он не знал, что с ней делать.
Ромашкин усмехнулся:
— Подождите. — Он взял ружье, отпустил ремень и подал Нагорному. — Теперь накиньте ее на плечо.
Нагорный сделал, как советовал Ромашкин, радостно удивился:
— Действительно очень удобно, благодарю вас. Элементарно просто, а я не додумался! Правильно говорят — дело мастера боится.
Они стали прохаживаться, каждый размышляя о своем. Прошел час, а может быть, больше. Вдруг Нагорный подбежал к Ромашкину, взволнованно зашептал:
— Там от нашей траншеи поползли люди — туда. — Он махнул рукой в сторону немцев.
Ромашкин растерялся — что делать? Это наверняка дружки Червонного двинулись за «языком». Поднять тревогу, вернуть? Уж тогда-то не миновать от них пули в спину! Промолчать нельзя — это может привести к самым тяжелым последствиям.
— Что же вы ничего не предпринимаете? — вдруг строго спросил Нагорный. — Они к фашистам пошли, я случайно слышал их разговор. Червонный сказал: «рвем когти» — это значит побег.
— Он так сказал?
— Уверяю вас.
Ромашкин побежал к землянке взводного.
— Лейтенант, четверо ушли к немцам!
Сиваков ошалело вытаращил глаза, зачем-то рванул пистолет из кобуры.
— Когда?
— Недавно.
— Почему не стрелял?
— Я их не видел. Нагорный заметил.
— За мной! — Лейтенант побежал, двоим, случайно встреченным в траншее, крикнул: — за мной! Спросил Нагорного:
— Куда они пошли?
Тот показал направление.
— За мной! — опять крикнул взводный, и все, кто был рядом с ним, полезли из траншеи. Сухая земля с шелестом посыпалась вниз, запахло пылью. Но как только выбрались из траншеи на поверхность, этот запах сразу сменился сырой прохладой, которая тянула из балки. Ромашкин вспомнил свой разговор с Червонным.
— Они наверняка пошли низиной, — сказал Василий взводному. — Будут идти осторожно, с опаской, а мы давай напрямик поверху, через поле. У проволоки встретим.
— Верно говоришь! — Сиваков, пригибаясь, побежал вверх по косогору, все последовали за ним.
Ромашкин думал: «А что, если ребята за „языком“ пошли, а Нагорный из ненависти наклеветал на них?» Но, вспоминая разговоры с Петром Ивановичем, Василий убеждался — тот исподволь выспрашивал, как безопаснее добраться до проволоки. И с Мясником сталкивал не случайно, об орденах рассуждал, чтоб ненависть разжечь у этого человека. И смертью Вовку пугал, и против Нагорного насторожил для маскировки своих планов.
Крадучись, стараясь не шуметь, добрались до выхода из балки. Залегли в последних поднимающихся на взгорок кустах. Сиваков осмотрелся: кто же с ним здесь? Лейтенант пожалел о своей горячности и торопливости. Ромашкин был единственным, кто по-настоящему годился в этой засаде. Нагорный — ни рыба ни мясо. Двое других неизвестно кто такие, лейтенант даже фамилий их не знал. «Стало быть, у тех четыре винтовки, у нас два автомата — мой и старшого, эти трое с винтовками не в счет», — быстро прикидывал Сиваков. Ромашкину он сказал:
— Выпустим их на ровное место и здесь окликнем. Если не остановятся, стреляй.
— Я все думаю, не за «языком» ли они? Был с ними такой разговор. Позволь, я проверю?
— Как ты это сделаешь?
Ромашкин объяснил.
— Хорошо. Действуй, — согласился лейтенант.
Ждать пришлось недолго. Неподалеку хрустнула сухая ветка под ногой, зашлепали листья по одежде идущих. «А еще за „языком“ собрались! — подумал Ромашкин. — За версту дураков слышно!»
Из темных кустов, опасливо озираясь, вышли четверо. Втягивая головы в плечи, крадучись пошли вверх по склону. У Мясника в плечи втягивать-то нечего было, Ромашкин сразу узнал его квадратную, словно комод, фигуру.
Когда группа приблизилась метров на двадцать и кусты, в которые она могла шмыгнуть, остались позади, Ромашкин, не показываясь из кустов, властным голосом скомандовал:
— Хальт! Хенде хох!
Беглецы испуганно присели и замерли.
Ромашкин, картавя под немца, пояснил, чтобы его поняли:
— Руки вверх! Оружие на земля!
Четверо быстро исполнили команду.
— Мы в плен! Сдаемся! — просительно сказал Червонный.
Василий ни разу не слышал, чтобы он говорил таким жалким голосом.
— Цюрук! Кругом! Спина ко мне! — грозно, но негромко, чтоб не услыхали немцы, продолжал приказывать Ромашкин. — Кто ты есть? — спросил он.
— Мы политические заключенные, нас привезли из лагеря. Мы против Советской власти. Хотим в плен, к вам. Хайль Гитлер! — блеял Червонный.
— Отшень карашо! — одобрил Ромашкин и шепнул Сивакову: — Берем оружие. — Они осторожно подошли к задравшим руки предателям. Держа автоматы наготове, взяли у них из-под ног винтовки, положенные на траву. Подошли Нагорный и те двое, фамилии которых не знал Сиваков, они тоже держали свое оружие наготове.
— Ну, а теперь пошли назад! — спокойно сказал лейтенант.
Петр Иванович, не веря своим ушам, все еще держа руки вверх, опасливо оглянулся. Мясник быстро опустил короткие лапы, повернулся всем квадратным телом и, увидев Ромашкина, злобно и спокойно сказал Червонному:
— Я же тебе говорил, сука твой Школьник. Надо было его давно пришить. Эх ты, голова два уха, и себя и нас завалил. — Мяснику было приятно хоть раз в жизни неотразимо ужалить атамана, которому он в душе не только завидовал, но и ненавидел его.
— Где Вовка-Штымп? — спросил Ромашкин.
— А он другой дорогой пошел, — вызывающе ответил Червонный.
— Какой дорогой? — спросил Сиваков и щелкнул затвором. — Говори, или сейчас я тебя, гада, прикончу при попытке к бегству.
Червонный упал на колени, быстро и жалко стал просить:
— Не надо. Я никуда не бегу. Вот все видят — не бегу. Они будут свидетелями.
— Куда пошел Голубой?
— Я пошутил. Он там, в траншее, остался. Откололся от нас.
— То-то! Шутник! Ну, пошли, вы вперед — мы за вами. И предупреждаю — побежит один, всех прибью. Держите друг друга за руки.
На рассвете из каждого взвода вызвали по десять человек, привели на опушку, построили. Сиваков умышленно поставил предателей рядом с валявшимися здесь трупами немцев. Лейтенант прочитал короткий приговор трибунала. Треснули очереди из автоматов. Четверо упали, подняв пыль в пересохшей траве. Их трупы не стали закапывать, оставили среди убитых врагов.
Когда совсем рассвело, началась артиллерийская подготовка, черная пыль и дым окутали позиции гитлеровцев, снаряды и мины долго долбили их расположение. Наконец Ромашкин увидел зеленые ракеты, услышал, как ротный доложил последний раз по телефону:
— «Шурочка» пошла вперед!
Капитан Телегин, взводные и Ромашкин выпрыгнули на бруствер первыми и, увлекая за собой остальных, побежали вперед, крича:
— За Родину! Вперед!
Рядом с Василием бежал Нагорный, он истово провозглашал эти же слова:
— За Родину! За нашу Родину!
А с другого бока бежал Вовка-Штымп, он перепрыгивал через воронки и старые трупы немцев, не обращая внимания на грохот боя, совершенно не замечая взрывов немецких снарядов и свиста пуль, все старался объяснить Ромашкину:
