Владимир Карпов - Взять живым!
Ромашкин посмотрел на усталое лицо и в озабоченные глаза Нагорного.
— Будем следить за фашистами, чтоб неожиданно не напали. — Ромашкину захотелось испытать напарника, и он добавил: — И посматривать за своими, чтоб фашистам кто-нибудь не сдался.
Нагорный перешел на доверительный тон, соглашаясь с Ромашкиным, зашептал:
— Совершенно справедливые опасения, тут есть разные люди. От некоторых можно ожидать! Извините, если вам будет неприятен вопрос, но мне как-то непонятно, что общего вы нашли с компанией Червонного? Вы боевой офицер, а примкнули к ней.
— А мне интересно, — искренне сказал Ромашкин, — любопытно посмотреть на них вблизи.
— Ну и как вы их находите?
— Они могут стать хорошими разведчиками. Нагорный задумчиво посмотрел в сторону.
— Простите меня, но не могу с вами согласиться. Я наблюдал таких людей в лагере не один год — и знаю, чего они стоят. Они живут удовлетворением самых примитивных потребностей — поесть, поспать, полодырничать. У Червонного и Мясника стремления самые низкие, я бы даже не назвал их скотскими, потому что животные не пьянствуют, не развратничают, не обворовывают, не играют в карты, не убивают. Таких людей надо остерегаться, держаться от них подальше, потому что они способны на все.
Ромашкин думал: «Но эти люди пошли защищать Родину, — значит, патриотическое чувство у них есть. А ты вот что задумал? Тебе поверили, дали оружие, а ты готовишься удрать… Что ты за человек? Почему ты такой?»
— Скажите, а где вы жили до ареста, кем были? И вообще, за что вас посадили?
Нагорный печально усмехнулся:
— За что? Я и сам этого не знаю. В общем, это еще предстоит узнать…
«Темнит, — подумал Ромашкин, — ни за что в тюрьму не сажают».
— Я литературовед, профессор. Жил в Ленинграде. У меня остались там жена и дочь… Чудесное шаловливое существо. Ей уже шестнадцать лет. В тридцать седьмом было всего девять. Живы ли? Они в лениградской блокаде. Переписка прервалась. Написал я им письмо об отправке на фронт. Не знаю, дойдет ли.
Ромашкину хотелось верить этому человеку, очень искренней была его грусть, но жестокое суждение о бывших уголовниках не понравилось, некоторые из них казались не безнадежно погибшими людьми.
Опять подошел золотозубый со всей компанией, бесцеремонно сказал:
— Ты, контрик, пойдешь в паре с Николой. А я буду дежурить с тобой, Школьник.
— Но командир распределил иначе, — попытался возразить Нагорный.
— Кончай мычать, контра, пойдешь с кем сказано, — оборвал Червонный.
Попробовал воспротивиться и Ромашкин:
— Взводный узнает…
Но золотозубый вдруг улыбнулся удивленной, милейшей улыбкой:
— Школьник, ты-то почему вякаешь? Ты же наш, свой парень! Иди сюда. — Он отвел Ромашкина в сторону и, обдавая табачным дыханием, зашептал:
— Мы тебе помочь хотим. Ты со своим культурным обхождением упустишь эту контру. Он тебе такого в уши надует, только слушать будешь! А Мясник парень тертый, он таких много видел, его не облапошит… Ну и мы с тобой на пару постоим, потолкуем. Или ты со мной не хочешь?
— Я — пожалуйста, только взводный…
— Да не узнает ничего твой лейтенант, — обрезал Червонный, переходя с улыбки сразу на леденящий душу непререкаемый тон.
Вечером, когда после ужина заступили на дежурство в первый раз, Червонный положил винтовку на бруствер, сказал Ромашкину:
— Хоть бы одного фашиста долбануть, за весь день даже каски не видел.
— У них, как и у нас, во время затишья только дежурные в траншее. Навоевались, устали фрицы, сидят, наверное, в блиндажах, вшей бьют.
— Они же культурный народ, — возразил Петр Иванович.
— Все до одного вшивые.
— Ты в газетах читал или сам видел?
— Даже вшей ихних кормил. Как поспишь в отбитом у фрицев блиндаже или в доме, где они стояли, обязательно этой дряни наловишься.
— Ну-ка, Школьник, растолкуй мне, где бы ты здесь за «языком» пошел?
Василий стал пояснять:
— Сначала я бы вон в ту балочку спустился. Она хоть и дугой, не напрямую к немецкому переднему краю идет, но зато не простреливается. Потом из балки к траншее пополз. Разрезал бы проволоку.
— Чем?
— Ножницы есть специальные.
— А где их взять?
— В роте нет, они у саперов бывают.
— А без ножниц можно?
Ромашкин улыбнулся:
— Можно и без ножниц: палку под нижнюю нить проволоки подставил и ползи, потом под другую тоже палку и опять вперед.
— А шарабан у тебя вариг! — похвалил Петр Иванович, удаляясь и радуясь находчивости разведчика.
Тут Ромашкин спохватился:
— Уж не собираетесь ли вы без меня идти? Смотрите, дело опасное, без опыта засыпетесь в два счета.
— Ты же не хочешь нам помочь, — обиженно сказал Петр Иванович.
— Не могу. И вам не советую.
Подошли Мясник и Вовка.
— Ух и воняет! Дайте закурить, — сказал Никола.
— Вот и ты завтра будешь так же вонять, — спокойно ответил Петр Иванович. Мясник злобно зыркнул на него исподлобья, но ничего не сказал.
Ромашкин пошел по траншее, чтобы посмотреть на левый фланг, за ним, скучая, шагал Вовка.
— Безжалостный человек ваш Червонный, — сказал Ромашкин, думая о его последних словах.
— У него все со смыслом — учти. Он ни одного слова зря не говорит. Башковитый мужик. Вот, к примеру, ты его несколько дней знаешь. Ну-ка быстро вспомни, как его фамилия?
Ромашкин стал припоминать, но фамилию назвать не смог.
— Вот видишь. Это он специально подобрал. Даже липовую фамилию его не сразу ухватишь! Профессор в нашем деле.
Когда вернулись с фланга, Червонный все еще курил с Николой.
— Это у тебя ордена были? — спросил Мясник, показывая на дырки в гимнастерке.
— Ордена. Красного Знамени, две Красных Звезды и еще медали.
— Силен.
Иван Петрович прищурил глаз:
— А вот скажи, Школьник, почему тебе за мокрое дело орден давали, а Мяснику — вышку?
— Не понял.
— Он спрашивает, — перевел Вовка, — почему тебе за убитых фрицев ордена, а Николе за убийство расстрел?
Ромашкину не понравилось, что Червонный так настойчиво зовет его Школьником, понимал — и в этом разговоре он хитрит, судя по вопросу, хочет столкнуть его с Мясником. Но зачем ему это, Василий уловить не мог. Все же не хотелось выглядеть в глазах Петра Ивановича и его друзей действительно школьником, и Василий ответил как полагалось взрослому человеку, да к тому же еще и офицеру:
— А ты сам неужели не понимаешь, какая разница?
Червонный, несмотря на самоуверенность, все же на секунду отвел глаза от прямого взгляда Ромашкина, но тут же невозмутимо продолжал:
— Если спрашиваю, значит, не понимаю. Растолкуй, ты же офицер.
«И это он неспроста, — подумал Василий, — что-то замышляет, старый волк».
— Я врагов убивал, тех, кто пришел грабить нашу землю. Я своей жизнью рисковал, защищая Родину. Народ дал мне особые знаки отличия, чтобы показать меня всем: вот, смотрите и уважайте этого человека, он отстоял вашу свободу и благополучие. А Никола… — Ромашкин взглянул на хмурого Мясника, подумал: «Зачем я буду кривить душой, осторожничать и угодничать перед этими людьми, нечего мне их бояться», — и высказал то, что считал правильным: — А Никола убивал тех же советских людей, которых убивают фашисты.
— Стало быть, он фашистам помогал, те бьют с фронта, а Мясник в спину? — усмехаясь и пристально глядя на Николу, спросил Петр Иванович.
— Выходит, так, — согласился Ромашкин, наблюдая, как недобрые огоньки замелькали в глазах Мясника. Вдруг Червонный сам прервал возникшую натянутость и свел все на шутку:
— Ну, Школьник, если бы ты прокурором был, век не видать нам свободы! Но, слава богу, ты штрафник, и, может быть, завтра, а то и раньше немцы прострелят твою умную голову.
Шутка получилась зловещей, никто не смеялся. Молча разошлись в разные стороны.
«Что это, угроза? Почему вдруг так резко изменилось отношение Червонного? Чем я обидел его? Отказался в поиск идти? Нет, что-то не то. Не хватало еще, чтоб завтра в атаке эти подонки мне пулю в затылок пустили…»
Во время ужина Ромашкин не пошел в блиндаж, где находились штрафники, он сел в стрелковой ячейке, закусил всухомятку. С тоской вспомнил своих замечательных ребят. Наверное, сейчас готовятся на очередное задание. Поведет Рогатин. Саша Пролеткин, как всегда, подшучивает над ним. Голощапов обязательно чем-нибудь недоволен. Шовкопляс что-нибудь рассказывает на своей певучей украинской мове. А старшина Жмаченко, как сердобольная хозяйка, кормит разведчиков ужином и проверяет, у всех ли достаточно гранат и патронов к автоматам. Полк после трудного боевого дня готовится поспать. Колокольцев пьет чай из маленького самоварчика, Караваев думает над картой — как завтра с рассветом бить фашистов. А новый замполит, наверное, гоняет своего ординарца, чтоб отутюжил ему одежду, подшил свежий подворотничок, почистил сапоги. Очень большая чистюля этот новый замполит!
