Александр Гончаров - Наш корреспондент
Даже невозмутимый Станицын, и тот нервничал и стал спрашивать у Кости, не могли ли передать приказ на другой волне.
Никонов утешил собравшихся:
— Значит, будет в двадцать два часа.
Серегин пошел в типографию посмотреть верстку. На талере лежали приготовленные для первой страницы клише: портрет товарища Сталина и красивые заставки, сделанные Борисовым для оформления приказа.
— Что, товарищ капитан, — обратился к Серегину Кучугура, — приказ уже передали?
— Нет еще.
— А может, и совсем не будет приказа? — спросил Ника.
— То есть как это — не будет приказа? — стал выговаривать ему Кучугура. — Ты соображаешь, что говоришь? Товарищ Сталин за каждым боем лично следит. Как же после такой победы да не будет приказа? Сперва подумай, а потом пускайся в рассуждения. На-ка вот, набери шестнадцатым латинским на две колонки. Да поживее: пока приказ принесут, нам надо разворот закончить.
Не без гордости Серегин смотрел на оттиск третьей полосы. Центральное место на ней занимала его большая корреспонденция — «Коса Чушка, 9 октября». Ему выпало рассказать читателям о последнем бое на кубанской земле. И, как утверждение Серегина в высоком ранге опытного журналиста, под заголовком стояла набранная курсивом строка: «От нашего специального корреспондента».
Прочитав оттиск, Серегин вернулся к радисту. Журналисты сидели возле приемника, негромко передававшего марши. Потом опять наступила пауза. Она тянулась несколько бесконечных мгновений, и — наконец-то! — хрустально-чистые, с нежным разливом, звонкие звуки позывных, дрожа, поплыли в воздухе.
— Приказ Верховного Главнокомандующего, — торжественно прозвучал голос диктора. — Войска Северо-Кавказского фронта ударами с суши и высадкой десантов с моря в результате многодневных упорных боев завершили разгром таманской группировки противника и сегодня, 9 октября, полностью очистили от немецких захватчиков Таманский полуостров. Таким образом, окончательно ликвидирован оперативно-важный плацдарм немцев на Кубани, обеспечивавший им оборону Крыма и возможность наступательных действий в сторону Кавказа. В боях за освобождение Таманского полуострова отличились войска…
Журналисты ликовали. Когда диктор стал перечислять названия особо отличившихся частей, послышались возгласы:
— Это сосед слева.
— А это — наши!
— В этой дивизии я недавно был!
— Смотрите, и бомбардировочный женский полк отмечен!
Все рода войск, участвовавшие в битве за Тамань, были отмечены в приказе: и пехота, и артиллерия, и авиация, и минометчики, и танкисты, и инженерные части — всех заметил и всем воздал по заслугам Верховный Главнокомандующий.
— В ознаменование одержанной победы, — гремел голос диктора, — соединениям и частям, отличившимся в боях за освобождение Таманского полуострова, присвоить наименования «Таманских», «Темрюкских», «Анапских», и «Кубанских».
— А что в частях делается, какой праздник!
— Сейчас же митинги начнутся…
— Тише, слушайте, сколько залпов.
Голос диктора зазвенел, как натянутая до предела струна.
— Сегодня, 9 октября, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, освободившим Таманский полуостров, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
Журналисты торжествующе переглянулись. Зазвенели кремлевские куранты, будто по ледяным ступенькам покатились серебряные колокольчики, и все замолкли, слушая Красную площадь.
Есть у каждого человека милый сердцу образ, с детства запечатленный в нем навеки и оживающий в памяти всякий раз, когда человек думает о родине. Это может быть степной курган в седом ковыле, или кудрявая березка, или угрюмая, обветренная скала, или гордо устремленный ввысь тополь, или даже уголок пахнущего смолой асфальтового тротуара и каменной стены с облупленной штукатуркой, возле которой человек в детстве играл в «классы» и в «стуканца».
Этот образ бывает приятен и близок одному человеку, часто — нескольким, иногда — многим и никогда — всем. Ничего не скажет воображению жителя тайги украинский тополь, голая скала отпугнет проезжего горожанина своей дикостью. Равнодушно глянет горец на скромный степной курганчик. Откуда ему знать, что здесь, у этого курганчика, станичник учился ходить, потом играл со сверстниками, потом парубковал, потом, хмельной от пахучего степного ветра, говорил слова любви будущей матери своих детей и видел, как в ее глазах отражаются звезды… Как же не любить станичнику этот курганчик, как же не вспоминать его, когда заходит речь о родных местах!..
Но есть образ, одинаково близкий и родной и степняку, и горцу, и жителю тайги — каждому человеку в Советской стране, каждому трудящемуся во всем мире. Рубиновая звезда на шпиле старинной башни. Часы, по которым история совершает свой ход. Строгие, чистые грани мавзолея. Стройные ели у зубчатой стены. Это — образ нашей родины. Это — для всех…
Коротко перекликаются автомобильные гудки, доносится неясный шум, — должно быть, немало народу собралось на Красной площади. Вот, шипя, взвиваются ракеты. Кажется, что их радужное сияние бросает отблески на лица сидящих здесь, возле приемника. Первый мощный залп потрясает воздух, раскатистые отзвуки долго не умолкают в эфире. Шум на площади усиливается. Второй залп…
Долго еще слушают журналисты Москву.
Только Тараненко ушел: он дописывает в типографии несколько строф в уже сверстанную поэму:
…И ярким светом озарились лица —
Мы на земле, что вырвали из мглы,
Услышали салют родной столицы
И сталинское слово похвалы.
В редакции большой праздник. Приказом командования фронта группа газетных работников награждена орденами и медалями.
Вечером награжденные, тщательно выбритые, в свежих подворотничках, сверкая надраенными пуговицами, пряжками поясов и начищенными сапогами, отправились в политотдел, где состоялось торжественное вручение правительственных наград. Часа через полтора награжденные возвратились. Скромно опуская глаза, они слегка косили ими на мерцающие на груди эмалью и серебром знаки.
Горбачев и Тараненко — начальники ведущих отделов редакции — были награждены орденом Красной Звезды. Станицын — медалью «За отвагу». Серегин и Данченко — медалью «За боевые заслуги». В редакции их ожидал сюрприз. В самой большой комнате были сдвинуты столы, прикрытые рулонной бумагой. На столах стояли тарелки с соленой капустой, огурцами и помидорами и в бутылках самая настоящая «московская» — наглядный пример того, на какую головокружительную высоту мог взлетать хозяйственный талант Анюта Бастанжиева.
«Банкет» открыл редактор. Он поздравил награжденных и сказал, что награды достойны не только те, кто получил ее, но и все работники редакции, но всех наградить сразу, понятно, невозможно, что он, редактор, рассматривает эти награды как высокую оценку работы всего редакционного коллектива и надеется, что и в будущем редакция не уронит своей чести.
От имени награжденных отвечал Станицын. Умел секретарь сказать задушевное слово. Вспомнил он весь трудный путь, пройденный редакцией вместе с армией, все испытания, которые ей пришлось перенести, и отметил, что в самые тяжелые минуты никто из редакции не падал духом. Не было в ней ни маловеров, ни нытиков, ни трусов. Вспомнил он все хорошее, что было сделано работниками редакции для украшения газеты. Оценил заслуги каждого: инициативность Сени Лимарева, работоспособность Тараненко, оперативность Серегина, трудолюбие Борисова… О каждом сказал теплое слово, и каждый подумал: «А в самом деле, работали как надо, в полную силу и даже немножко больше». В заключение Станицын заявил, что он гордится тем, что работает в таком дружном, боевом коллективе.
Может быть, его речь была несколько длинна для банкета, но, выслушав ее, никто не посетовал. Возможно, что Станицына и покачали бы, но этому помешали вес оратора, низкий потолок, а также столы, разделявшие журналистов.
— Ну, что ж, выпьем, старик, — сказал Тараненко, чокаясь с Серегиным, сидевшим рядом. — Еще раз поздравляю тебя.
— И тебя также, — ответил Серегин и, посмотрев на грудь Тараненко, со вздохом добавил: — Все-таки орден лучше. Но… «я не гордый, я согласен на медаль».
— Будет тебе и орден, — утешил Тараненко.
За столом меж тем запели. Слова были к месту:
Без вина, товарищ,
Песни не заваришь,
Так давай по маленькой хлебнем.
Выпьем за писавших,
Выпьем за снимавших,
Выпьем за шагавших под огнем.
Густой баритон Станицына покрывал остальные голоса. Размахивая пустым стаканом, он оглушительно проревел:
От ветров и стужи
Петь мы стали хуже.
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте третий год.
И долго тянул «го-о-о-о-од», как бы давая понять, что срок действительно немалый.
