Приемные дети войны - Гаммер Ефим Аронович

— Это второй твой муж, что пропал без вести, — русский. Не копти мне мозги! А первый, чья кровь в твоем Вовчике? Как раз наоборот. Стопроцентный еврей! Вот и держи ответ за еврейскую кровь.

"Мама! Почему ты не застрелила его? Почему не убила этого подлеца? — горестно шептали прокусанные до крови мальчишеские губы. — Мама-мамочка! Почему?"

Володя сидел у окна на табуретке. Грузно, всем телом навалился на подоконник. Разгоряченный, залитый кровоподтеком лоб вдавил в прохладное стекло. Оно, запотелое, сочилось каплями — похожими на слезинки.

Глаза мальчика незряче смотрели на безлюдную в комендантский час улицу. Он не видел, как ветер гонит пожухлые листья, как черные клены подрагивают изогнутыми ветвями, как по мостовой идут патрульные — в серо-зеленых шинелях, глубоких, низко посаженных касках, с короткими автоматами на груди.

Володе казалось, что он вновь покидает родной дом, спускается с Толиком по лестнице во двор, а мимо проносится Антон Лукич, глухо стуча по ступенькам своей культей.

"Если бы мама его застрелила! Если бы… Но мама его не застрелила, и ее схватили. А вчера… Ночью…"

Ночью немцы провели первый расстрел евреев Славянска. Убили и Марию Прокофьевну Гарновскую, русскую женщину, обвиненную в том, что вышла замуж за еврея.

— Ты куда?

— За Толиком к Екатерине Андреевне. В деревню мы перебираемся. К тетке — сестре отчима. Там все русские, нас никто не заподозрит в еврействе.

— А-а-а, — вздохнул Колька, держащий за руку двоюродную сестричку. — Хорошо там, где нас нет. А здесь ходи с желтой звездой, а то кокнут.

Он ткнул пальцем в пришитую на груди звезду.

— Хреново, — согласился Володя. — А что ты возле моего дома околачиваешься?

— Да вот Клавку вывел на прогулку. Анне Петровне нужно, чтобы она дышала воздухом, а не сидела взаперти.

— Свежим воздухом, — капризно поправила девочка.

— Во дает! — Колька подмигнул Володе. — Никакие фашисты ей мозги не закомпостировали, — и, пристраиваясь к мелкому шагу приятеля, направился следом за ним к особнячку, где раньше скрывалась Мария Прокофьевна.

В дни после массового расстрела, Колька не раз вызывался прихлопнуть Колченогого из похищенного у немецкого мотоциклиста "вальтера". Но Володя не позволял:

— Мой он враг. Личный. Сам ему и отплачу.

— Когда?

— Настанет час — отплачу.

— Отплатишь ты ему… Когда рак на горе свистнет! А нужно сейчас. Чтобы другим неповадно было.

— Сейчас не могу. На мне Толик.

— А на мне Клавка! Ну и что? Ты не можешь… А я могу, да?

— Тебя никто и не просит. Да и куда годится твой пистоль? Не оружие — пукалка! Пулечки — с гулькин нос. А Колченогого — бугай! — надо валить из противотанкового ружья.

— Мой "вальтер" доску пробивает насквозь! — заносчиво возразил Колька.

— Пробовал?

— А то! Пробоина за пробоиной…

— Сколько же патронов оставил на распыл?

Колька смутился.

— Два.

— Колченогого двумя твоими пульками не прошибить. На него наган надо. Такой, как у мамы. Из него можно завалить быка, не то, что Колченогого.

— Где он — не знаешь?

— Был в доме. А потом… потом ее арестовали.

— И она при этом не отстреливалась, — подхватил Колька. — Значит?

Володя задумался.

— Пойдем — поищем…

"На всякий пожарный случай" Клаву они поставили на "стрему" у входной двери в дом. В случае чего, она подаст условным мяуканьем знак об опасности. А сами поднялись в квартиру.

В комнате Марии Прокофьевны все оставалось на прежних местах. Даже пяльцы, уроненные при аресте, никто не поднял, не положил хотя бы на стол.

Покинутое жилье создавало гнетущее впечатление, заставляло ребят невольно перейти на шепот, точно они находились у постели тяжелобольного.

— Где бы мог быть наган?

Они заглянули в сундук. Под кровать. Прощупали подушку.

Ничего!

Колька вспомнил, что ему довелось в одном романе читать о шпионе, который хранил секретные коды и тайное снаряжение в сливном бачке. Тут же сбегал в туалет, забрался на унитаз и…

Опять ничего!

— А что, — сказал, — если кликнуть Клавку с "атаса"? Она мастер женские хитрости угадывать. Скажи ей, что Анна Петровна спрятала где-то банку с вареньем, сразу найдет.

Володя позвал девочку. Она вопрошающе уставилась на старшего брата:

— Чего ищем?

— Не твоего ума дело! — отрезал он.

— Выходит, оружие.

— Откуда догадалась?

— Вы ведь по дороге только и говорили об оружии…

— Мы говорили, а ты — молчок.

— Уже молчу.

— Тогда скажи, Клавка, куда, по твоим женским хитростям, надежнее спрятать то самое оружие?

— Близко положишь — далеко возьмешь.

— Под подушкой? — спросил Володя. — Там мы уже искали.

— Далеко положишь — близко возьмешь.

— Где?

— Близко положишь — далеко возьмешь.

— Перестань говорить загадками.

— Тогда ищите в подполе. Там, где картошка. В картошке легче всего спрятать оружие. Хоть бомбу спрячь там, никто ничего не узнает, пока не взорвется.

На кухне, под половичком, обнаружили подпол.

Колька дернул на себя металлическое кольцо и нырнул в квадратную лючину. В углу, прикрытом мешковиной, обнаружил жестяную коробку из-под монпансье. А в ней наган-самовзвод, из которого можно завалить быка, не то, что Колченогого.

— Вылазь! — позвал его сверху Володя.

— Погоди! — откликнулся Колька и прокрутил — "брынь-брынь-брынь" — барабан, поблескивающий желтыми зрачками капсюлей.

— Порядок! — сказала Клавка. — Теперь будете сидеть взаперти и слушать военную музыку.

— Не талдычь! — огрызнулся Колька, выползая из подпола.

— А кто будет свежим воздухом дышать? Моя бабушка?

— Перетерпишь!

Клава обиженно дернула плечиками и ушла в комнату Марии Прокофьевны.

Колька, не выпуская из рук наган, предложил Володе на обмен свой "вальтер".

— Давай жухнемся! Ты мне мамин наган, я тебе свой пистоль и покойника впридачу.

— Какого покойника?

— Какого-какого? Колченого! Вот будет здорово, если пришить его именно из этого ствола! — помахал оружием Марии Прокофьевны. — Получится, будто она сама отомстила за себя. Согласен?

Володя не возражал…

Часть третья

Колька вошел в свой двор с улицы. И довольство, излучаемое его физиономией, мигом съела угрюмость. Вася Гуржий, племянник Колченогого, отлученный из отряда "разбойников Робин Гуда", играл с ребятней в "Спасенное знамя".

"Запретил же я ему соваться к нам!" — подумал Колька. Но вслух ничего не сказал. И без того, при его появлении, игра пошла на спад. Чувствовалось, драки не миновать.

Это чувствовал Колька, покатывая желваки на скулах.

Это чувствовал Вася Гуржий. Неосознанно, повинуясь скорее инстинкту, чем рассудку, он приподнял правую руку с зажатой в ней палочкой-знаменем к подбородку, левую выдвинул чуть вперед. И застыл в боксерской стойке — готовый "за дешево" не даться.

Колька, игнорируя воинственные приготовления противника, подошел к нему вплотную.

— Отдай знамя! — сказал. — Не погань его руками предателя!

— Я не предатель.

— А кто? Я, что ли, имею родство с Колченогим?

— Я уже никакого родства с ним не имею! Я отказываюсь от этого родства.

— А кто ему приходится кровным племянником?

— Дети за отцов не отвечают! — возразил Вася Гуржий газетной фразой, которую якобы первым произнес товарищ Сталин.

Но Колька тотчас отрезал не менее расхожей фразой, которую первым произнес якобы Исаак Ньютон — создатель теории всемирного тяготения:

— Яблоко от яблони недалеко падает. Отдай знамя!

— Не имеешь права!

— Не повторяй за фашистами! Это для них я не имею никаких прав, — ткнул в желтую звезду на груди. — А для тебя…