Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает
Шанц надеялся, что его новый водитель горячо любит свое дело, интересуется этими учениями и достаточно вынослив, чтобы преодолеть все невзгоды и дорожные неприятности. Однако он ни о чем не спрашивал водителя, не желая смущать его и волновать. Скоро и так будет видно, чего он стоит. Шанц и на этот раз поступил так, как делал всегда, когда приказ связывал его на какое-то время с незнакомым военнослужащим.
— Фамилия моя Шанц. Я политработник, мне сорок три года, из них двадцать три я провел в армии, имею четверых детей.
— Меня зовут Ганс Кинцель, — в свою очередь доложил водитель полковнику. — Мне двадцать три года. До армии работал агротехником, жил в Фердинандстале, возле Потсдама, не женат, служу с мая прошлого года.
Шанц испытующе посмотрел на водителя.
— Ваша дочь еще не замужем, товарищ полковник? — неожиданно спросил солдат.
Шанц утвердительно кивнул, а шофер, многозначительно присвистнув, протянул:
— Вот те раз! При таком-то изобилии мужчин! Пожалуй, это говорит не в пользу вашей дочери?
— Не в пользу мужчин, — ответил Шанц.
Тем временем машина подъехала к лесу. Опустились сумерки, и Кинцель включил фары.
Шанц откинулся на спинку сиденья, стараясь устроиться по возможности поудобнее, и только тут заметил, как Кинцель, свернув в несколько раз серое солдатское одеяло, положил его на подлокотник, чтобы хоть в какой-то мере смягчить толчки. Полковник мысленно похвалил водителя и снова подумал о предстоящих учениях. Когда они начнутся, он не знал.
Точное время начала учений никогда заранее не сообщают, однако наступает вдруг такой момент, когда и штабные офицеры, и командиры подразделений понимают, что учения практически уже идут: все транспортные магистрали — как шоссейные дороги, так и рельсовые пути — закрыты для проезда; в районе учений, на танкодроме и на стрельбище завершено оборудование позиций для боевых стрельб; в частях — напряженное затишье, когда тысячи людей ждут сигнала.
Генерал-майор Вернер никогда не отдавал предпочтения какому-то определенному времени суток. Объявление тревоги всегда было сюрпризом и для офицеров, и для солдат. Об одном из полковых учений в прошлом году объявили через пять минут после начала утренней зарядки, так что солдаты испытали много неприятных минут. А два года назад командир дивизии объявил тревогу около часа ночи, когда даже самые беспокойные заснули мертвым сном.
Полковник Шанц был рад предстоящим учениям, которые должны были отличаться от всех ранее проводившихся. И не потому, что на этот раз ему было приказано проверить состояние боеготовности частей своих бывших начальников и наблюдать за их действиями. Ему и без того было известно, на что они способны и что можно ожидать от каждого из них. В ходе учений он надеялся основательно проанализировать действия многих подразделений, а условия для этого складывались самые благоприятные, ведь он должен был находиться как раз там, где будет происходить самое важное не только для подразделения, но и для полка, и для всей дивизии. Шанц имел намерение обстоятельно заняться политической работой в ротах и взводах, пополнить свой полевой блокнот новыми примерами, записать свежие мысли.
В этот блокнот он часто заглядывал и каждый раз черпал в нем больше, чем в разработанных в военной академии печатных трудах о партийно-политической работе, проводившейся во время войсковых учений. Он с давних пор заносил в блокнот результаты своих наблюдений. Постепенно блокнот разбух и оказался перегруженным теоретическими выкладками. Короче говоря, он уже не походил на обычный рабочий блокнот офицера, каким удобно пользоваться каждый день и особенно во время учений.
Но совсем недавно Шанц произвел переоценку ценностей. И произошло это после прочтения книги Л.И. Брежнева «Малая земля». Каждая страница этих воспоминаний значила теперь для Шанца во много раз больше, чем собственные записи. Взяв за образец эту книгу, он мечтал со временем написать свои воспоминания, обобщив в них долголетний опыт службы в армии. На предстоящих учениях он и намеревался собрать недостающий материал.
А еще надо было передать майору Виттенбеку привет от Фридерики, показав ему в качестве опознавательного знака оторванную половинку ее фотографии. Однако чтобы сделать это, майора предстояло еще найти.
Пока что Шанц не знал, как и чем он может помочь дочери. Он, конечно, найдет майора, присмотрится к нему и только потом поговорит с ним. Этот человек разбудил во Фридерике какие-то неведомые ей ранее чувства. Об этом свидетельствовали и торопливые, почти неловкие движения дочери, и сумбурные фразы, и мгновения беспомощности, когда Фридерика становилась такой, какой она была в детстве, — пугалась чего-либо нового и искала у отца защиты. И он, ее отец, безусловно, должен ей помочь.
* * *Лоре Вернер стояла у окна и смотрела вслед мужу, который удалялся по узкой тропинке, засунув руки в карманы шинели и прижав локти к бокам, как будто ему было холодно. Точно так же он уходил от нее и в первый раз, почти двадцать восемь лет назад, когда провожал после танцев домой. И было это тоже ранней весной, бесснежной морозной, ночью. Только тогда он надевал на себя не серую шинель, а синюю куртку. Не было на нем и меховой шапки, а лишь простая фуражка с козырьком, и на ногах были не теплые сапоги, а поношенные темные полуботинки.
В тот раз он тоже засунул руки в карманы и плотно прижал локти к бокам. В ту ночь он действительно замерз. Лоре окликнула его, впустила к себе через окно и долго не могла согреть…
Лоре хотелось открыть окно и позвать мужа, как много лет назад, но она не окликнула его, зная, что сорок метров от двери дома до садовой калитки уже непреодолимы… Лоре не остановила мужа, хотя ее и страшило одиночество. Наступает время, когда она, словно прикованная, подолгу будет стоять на одном месте, а вечерами не сможет заснуть. Во время бессонницы волей-неволей предаешься воспоминаниям, а они всегда приводили ее к тому декабрьскому дню, когда из больницы пришло сообщение о том, что их дочь Катрин умерла.
Генерал-майор Вернер дошел почти до калитки, и водитель распахнул перед ним ее. Лоре так и не окликнула мужа. Она еще ни разу не задержала его, если он отправлялся на службу. Если бы она сделала это сегодня, то муж вопреки своей привычке, может, и вернулся бы. Он еще раз обнял бы ее за плечи и погладил рукой по спине. Но оба не сказали бы ни слова, ведь ему нельзя задерживаться. Так стоит ли окликать его? Только чтобы оттянуть расставание на несколько минут? Лоре ни разу не делала этого, хотя ей всегда хотелось остановить мужа.
Дверца автомашины захлопнулась. «Жигули» тихо и плавно исчезли за деревьями, росшими около соседнего дома. Лишь шум двигателя доносился еще некоторое время.
Муж так ни разу и не обернулся. И это Лоре тоже было понятно. Когда они прощались в коридоре, она улыбалась, во всяком случае, пыталась улыбаться. Во время учений у мужа будет мало времени, чтобы думать о ней. Но если он о ней вспомнит, то пусть представит ее себе улыбающейся. При расставании человек всегда вспоминает самый последний момент прощания.
Лоре Вернер отошла от окна. Нервно прохаживаясь по комнате, она думала о том, что после смерти Катрин ей с мужем надо было бы уехать, и не только из этого дома, но и вообще из этого городка, на новое место, где ничто не напоминало бы им о Катрин. А здесь каждая вещь была связана с ней. В комнатах жили отзвуки ее шагов, в книгах сохранились ее пометки, а струны рояля, кажется, еще дрожали от прикосновения ее пальцев. В саду будут расти цветы, которые Катрин высадила прошлой осенью. Из них цвел только жасмин — скопление белых цветков без листьев на фоне такой же белой стены под ее окном. Увидеть цветы золотисто-желтой форзиции, почки которой лишь сейчас начинают раскрываться, Катрин не было суждено.
Им надо было уехать куда-нибудь далеко-далеко, где все можно начать сначала, если такое вообще возможно для сорокапятилетней женщины. Но никакой командир дивизии, даже если он генерал-майор, не может сменить место жительства и службы только по личным мотивам.
В октябре они все вместе отпраздновали присвоение ему звания «генерал-майор». Когда окончились официальные поздравления и прием, они собрались по-семейному втроем. Новенькая генеральская форма висела за занавеской в прихожей, но они в этот вечер говорили в основном о Катрин и ее поступлении в музыкальное училище. Больше часа она сидела за роялем и по просьбе отца играла этюды Шопена, его полонез ля бемоль мажор, менуэты Баха и Генделя, фортепьянные пьесы Чайковского. Ни отец, ни мать девушки даже не предполагали, что Катрин осталось жить всего несколько недель.
Лоре Вернер снова подошла к окну. На улице было тихо, слишком тихо. Здесь, на этой улице военного городка, в ближайшие десять дней, до возвращения ее мужа, ничего не случится. Лоре позавидовала мужу: предстоящие учения отвлекут его от нелегких воспоминаний о Катрин, втянут в гущу событий, заставят напрячь все свои физические и душевные силы. А когда он вернется с учений домой, то, возможно, уже не будет ощущать так остро горечь от невосполнимой потери, как она, мать. Мужчины быстрее справляются с такими несчастьями.
