Олег Тихонов - Операция в зоне «Вакуум»
От ласки да от шепота этого, с шутинкой, с дурачинкой, кончились в Маше остатние силы. Оттолкнула его, окаянного, руки поперек двери раскинула, крикнула, в слезах, охрипшая:
— Не пущу!..
Она была женой и сестрой. Она знала, что на горке ждет брат, но не знала, что делать мужу, потому что жил в ней еще и третий страх — за дочерей.
Зачем пришел Дмитрий? Господи! Не ровен час, дали пулю, сказали: «Снеси-ка свояку своему, врагу народа старосте Тучину». Кабы знать, зачем пришел-то! Да чего этот-то надумал, окаянный, бесова голова?
Чуяла она, всем своим бабьим нутром, понимала, что эти ее страхи — важнее всего. Без них все случится не так. Мужичье-то какое пошло: пистолет в кармане, и все им ясней ясного.
Мария протерла глаза углом платка, сказала, как о решенном:
— Ну вот что, Димитрий, обе пойдем. Ты ружье возьмешь. В Соссарь медведь к овсу привадился. Ты на охоту, а я твои следы топтать[8].
— Ну, коли корова нашлась, и на охоту можно, — согласился Тучин.
2Около пяти часов вечера, мимо бани, через Реполачев огород, вышли на ржаные поля. Народу было не густо. Все бабьи спины. Накануне часть мужиков Тучину пришлось направить в Янигубу углежогами. Молодежь с 14 лет — в Вознесенье, на оборонных работах. Один Аверьян Гришкин врезался косой в неполегший клин ржи.
— Бог на помощь, — изредка говорила Маша. Голос у нее виноватый, и отвечали ей нехотя. Она шла за мужем не своими, нелепо широкими шагами, стараясь попасть в его следы, и думала, что в жатву на охоту-то одни баре ходили.
Войдя в кусты, Тучин остановился, бросил на траву ружье.
— Перегодим, Маша.
Опустился на колени, достал пачку сигарет «Тюомиес»[9], купленную за 50 марок у агронома Тикканена (24 сигареты, 25-й — деревянный мундштучок). Закурил, не сводя глаз с поля. Маша поняла, что он ждет чего-то, и страх охватил ее снова.
С холма хорошо были видны крыши Калинострова, кусок дороги из Погоста, взъем на Сюрьгу.
— Рвач этот Тикканен, — неспокойно рассмеялся Дмитрий. — Недавно Коле Гринину и говорит:
«Чего хлебушка-то не ешь?» — «Лошадь маленькая, земли нету», — это Николай ему.
«А ты пивка сделай, коменданта с агрономом пригласи — земля и будет». — «Сахару-то кило восемьсот на месяц даете?» — «А ты сэкономь», — говорит. — Рва-ач!..
Вдруг встал, заторопился. Проследив за его взглядом, Маша увидела цепочку солдат. Они шли из Тихоништы к Калинострову. Их было не меньше двадцати. Дмитрий потянул ее за рукав: «Спокойно, Маша, спокойно. Пока у старосты голова на плечах, староста знает, что делает»…
Он все еще держал ее за рукав, помогая взбираться на гору, когда за спиной раздался негромкий свист.
Метрах в десяти за ними стоял Горбачев.
Горбачев стоял и улыбался.
И вид у него был такой простенький, домашний, словно за грибами пришел. Как в то предвоенное лето, когда из Ухты в отпуск приезжал.
Выставив вперед руки, Маша двинулась к нему тихо, будто по жердочке… Захватились, и спина у нее ходуном пошла. И что-то говорила, говорила со всхлипами. Тучин слышал только: «Живые, Митя, живые… И Настасья твоя… все хорошо… И Клавдя с Ниной… Выросли-то — не узнать… А ты уходи, чего приволокся-то, проклятущая сила… Уходи, Христом богом прошу… Всех через тебя порешат. Митенька»…
Горбачев сжал ее плечи, обернулся к Тучину. Лицо его с сильно оттопыренными, словно настороженными ушами, было не то что суровым — хмурым.
Встали друг против друга. Рук не подали.
— Зачем в наши края?
— Хитрить не стану. Заброшены для подпольной работы.
— Сюда многие приходили, да мало кто возвращался.
— Знаю, — отрезал Горбачев.
— А и такие были, что в плен пришли, показали, с кем из жителей связь имели.
— Мы не из таких, Дмитрий.
Из кустов вышел Удальцов. Без автомата.
— Пахом, — представился Павел. Тучин осмотрелся.
— Вас много ли?
— Все тут, — ответил Горбачев.
— Не густо у советской власти защитников, — едко посочувствовал Тучин. — А ты ступай-ка домой, Мария. Ступай! — подтолкнул ее, упирающуюся. Мария, вцепившись в его руку, потянула к Горбачеву:
— Поручкайтесь, а? Поручкайтесь. Как нелюди… Чего вам делить-то, Дмитрий, Митя. По-людски поговорите-то, а?
— Поговорим, ступай! — Тучин, прислонив к боку ружье, сунул Горбачеву руку. Мария глазами ребенка, которому выпало мирить родителей, придирчиво проследила, как сошлись их пальцы, вздохнула, вытерла ладошкой глаза и ушла, торопливо доверчивая, без оглядки…
А у них оставалось три пути: довериться той до слез простой родственности, о которой молила Маша; изобразить этакую дипломатическую ужимочку: хорошие, мол, люди — бабы, ясные, да не в свои дела суются; разъять руки, на шаг отступить. И тут Горбачев мог сказать: «Вот так, дорогой родственничек, нас мало, но мы — Советская власть. Вздумаешь шутки шутить, именем этой власти…» и т. д. На что Тучину достаточно было раздвинуть кусты, кивнуть головой в сторону дороги, где сержант Туоминен молодцевато вел к Сюрьге группу военной полиции.
Каждому было ясно: не годится ничто — ни доверие на доверие, ни хитрость на хитрость. Ни угроза на угрозу. Требовалось время. Выжидание, до предела сжатое риском. Во всяком случае, к такому выводу пришел Горбачев, вглядываясь в чужие, непроницаемо-холодные глаза Тучина.
— Спасибо, что пришел, — просто сказал Горбачев, освободил руку, поднял и протянул Тучину упавшее ружье: — Как стреляешь-то, одной рукой или как?
— Обхожусь.
— Финские осколки не беспокоят?
— Не беспокоят. Они на помойке финского госпиталя в Рыбреке лежат.
— Ну что ж, это хорошо, хорошо, — задумчиво протянул Горбачев. — Сами всадили, сами вытащили. Ну да ладно, к слову пришлось… Вот что, Дмитрий. Надо нам потолковать. Не теперь, понятно. Где-то бы к ночи… Есть, Дмитрий, разговор к тебе не для бела дня.
Тучин усмехнулся, то ли сдержанно, то ли напоказ, — одними глазами. Обычно светлые, лукаво простенькие, сейчас, в лесной тени, они насытились чуткой кошачьей зеленью. И усмотреть в них можно было все, что угодно: насмешку, вызов, понимание, затаенный упрек.
— Где искать? — спросил бесстрастно, незаинтересованно.
— Здесь, на этом месте, в половине двенадцатого.
Кивнул, сунул ружье под мышку, ссутулился. Через несколько шагов обернулся:
— Никуда с этого места не сходите, понятно? Тут дожидайтесь.
Ушел. Горбачев посмотрел на Павла. Тот вытряхивал из рукава в ладонь маленький бельгийский пистолет.
— Выдаст, — уверенно сказал Павел. — Если уже не выдал… У него, Дмитрий Михайлович, заметили, штаны и те финские, офицерские причем…
Глава 5
Когда стало очевидным, что Петрозаводск придется оставить, Дмитрий Егорович Тучин был послан в Шелтозерский район в качестве разведчика… Вскоре оккупанты назначили его старостой, что оказалось очень кстати… Ни Гайдину, ни Бошакову, ни Щербаковой не была раскрыта его явка. Тучина берегли вплоть до создания подпольного райкома партии.
Из рассказа бывшего секретаря ЦК КП(б) Карело-Финской ССР Г. Н. Куприянова.…В минуты самых лютых обид бывает у человека удивительное состояние — беззлобие. Не то, что от незатертой жизнью доброты. Не то, что от равнодушия, когда сердце отбито, как пятка, до деревянного бесчувствия. Беззлобие — как зубная боль, от которой нет жизни, но в которой никто не виноват.
Тучин шел мелколесьем к овсяным полям урочища Соссарь. Листья мокро лизали лицо и руки. Наводенели плечи, облипли колени. Было утешительно холодно и одиноко. Сейчас он наладит лабаз, выпалит в сумерки пару патронов. Пустые гильзы и гарь в стволе будут его алиби. Дело в общем-то плевое. Но в привычной, почти инстинктивной осторожности, которую он развивал в себе все эти годы, открылся вдруг мучительно двойственный смысл.
До сих пор все было ясно в его затянувшейся игре с оккупантами. Он был посылкой, отправленной в неизвестность. Миной, заведенной на определенный час. И вся его жизнь, скованная смертельной тайной, была ожиданием этого часа. Действуя, как его учили, он добился всего, о чем только может мечтать разведчик. Свободы общения с людьми и передвижения, доверия полиции и доступа к армейским секретам. Его память перенасыщена. Воля измотана до ночного бреда.
Два года без связи. В роли старосты. С медалью свободы. С охранной грамотой Маннергейма. «Судьба старосты Дмитрия Пильвехинена — яркое свидетельство краха большевистских идей…»
И вот Горбачев. Он был первым, кто пришел к нему с Большой земли.
Горбачев не подал руки.
Потому что он, Тучин, староста, а до́ма, в простенке, застекленная, в рамке, — грамота маршала, регента, президента…
