Олег Тихонов - Операция в зоне «Вакуум»
Но поиски ни к чему не привели. В гарнизоне Ржаного Озера всего пять солдат и ни одной собаки. Следы были потеряны в гороховом поле, тем не менее, солдаты уверяют, что партизаны ушли в сторону Сюрьги…
Тучин Дмитрий Егорович.
— Сержант Туоминен!
Туоминен небрежно вытянулся.
— Сегодня, к восемнадцати часам выставить два круглосуточных наряда по обеим сторонам матвеевосельгской дороги, в километре за Сюрьгой.
— Слушаюсь, господин капитан!
— Выставить посты, по три-четыре автоматчика, вдоль болота Гладкое и по северному побережью Кодиярви.
— Слушаюсь!
— Сержант Саастомойнен!.. Сидите. Позаботьтесь, чтобы в ближайшие два дня во всех окрестных деревнях были проведены профилактические беседы с населением. Оставляю вам тезисы доклада, здесь пять экземпляров… К вам у меня личная просьба, господин Пильвехинен. Не могли бы вы, пока суд да дело, пробежать мой доклад и, если надо, приподнять, усилить кое-какие места. Видите ли, перевод на вепсский сделан офицером отдела образования райуправы Юсси Райнио с помощью его местной сожительницы Нины Мельниковой. Сильно боюсь, — устало улыбнулся Ориспяя, — не до того им было…
3Тучин взял тоненькие листы канцелярской кальки, послюнявил палец, перелистал страницы, принялся читать.
«Советская власть не любит той работы, которую военная власть здесь на вепсской и карельской земле теперь работает. Она не любит, что вепсский народ может знать, как живут в Финляндии и какие есть финны. Поэтому хочет она разными методами помешать проведению финнами работ и погубить то хорошее, что здесь сделано.
Советская власть и ее помощники распространяют всякие худые разговоры о Финляндии и финнах. Они уже много раз обещали о том, что Красная Армия придет в тот и тот день в Петрозаводск или же Шелтозеро. Все эти дни уже прошли, а Красная Армия находится еще так же далеко, как она была. Другой способ есть — посылать сюда партизан и шпионов. Им приказано узнать, что и как финская армия и военная власть здесь работают, они требуют делать худое, взрывать мосты, жечь дома, и некоторым приказано убить кого-нибудь. Если бы они это могли сделать, от этого вышло бы много худого народу. Поэтому надо нам всем помешать ихней работе. Если ты узнаешь насчет шпионов, партизан или же о таких людях, которые посланы сюда худое делать, или же худые разговоры распространять, или же узнаешь что-либо о людях, которые пришли сюда без разрешения или пропусков, надо срочно сообщить об этом в комендатуру… Партизаны спрятали куда-нибудь свое оружие, патроны, взрывчатые вещества. Если найдете такие склады, нужно немедленно прийти к коменданту и сказать. Если не сообщить, то, может быть, твой же дом взорвут взрывчатыми веществами…
За помощь врагу может выйти худое всей деревне, потому что всю деревню выселят в лагерь или далеко от дома, если в деревне помогают. Это хорошо надо помнить…
Если к тебе придет партизан, пусть это твой сын, дочь или муж, очень его просите сдаться. Кто скоро сдастся, сделает себе хорошо. Может быть, они обещают, что сделают что-либо худое тому, кто сообщит о них коменданту. Этого не нужно бояться. Того, который сообщит, очень хорошо будут охранять…»[6]
— Ну, как господин Пильвехинен?
— Очень хорошо, — убежденно сказал Тучин. — Перевод складный, грамотный. Кто-то из них по-настоящему талантливый — этот Юсси или его сожительница. Нужные нам люди, господин капитан.
— Да? Приятно слышать, благодарю, — Ориспяя нахмурился, словно вспоминая что-то. — Население должно понять, что в лице финских властей и их помощников оно имеет дело с культурными, образованными людьми.
— Поймет, господин капитан.
— Еще раз благодарю… Ах, черт возьми! — воскликнул вдруг Ориспяя, схватил Тучина за плечи, откинулся назад, глядя на него сверху, сбоку, словно говоря: «Э-э, как ты вырос, братец!» Затем бросился к папке и извлек из нее пространного формата журнал. — Вот. Вслух читал перед вашим приходом, это журнал «Suomen kuvalehti»[7].
Ориспяя нашел нужную страницу, ткнул пальцем в подпись:
— Антоний Миккеля — помните?
Тучин помнил. Месяца два назад его вызвали в Шелтозерский штаб. Ориспяя сказал, что из Хельсинки приехали журналисты, фотокорреспонденты, что один из них, Микко Корвинен, узнав об участии Тучина в войне против финнов в 39—40 годах, захотел с ним познакомиться.
Корвинен говорил по-русски. Сказал, что он эмигрант, уроженец Ребол или Ругозера, пишет под псевдонимом Антоний Миккеля. Потребовал подробно рассказать о трагедии 18 дивизии, о том, как удалось выбраться из этой костоломки…
«Судьба старосты Дмитро Пильвехинена, — заканчивал Антоний Миккеля, — яркое свидетельство морального краха большевистских идей. Люди, еще несколько лет назад стоявшие по ту сторону линии Маннергейма, сегодня готовы поддержать древко нашего победного знамени».
Тучин пожал протянутую ему руку, сунул журнал в карман и вышел.
Накрапывал дождь. Тучин шел и собирал в ладонь червей. Думал: интересно, почему черви всегда ползут поперек дороги, откуда им известно — что вдоль, что поперек?
Подойдя к дому, удивился: в кулаке черви. Свернул к озеру, спихнул на воду челнок. Вернулся, взял удочку. А в челноке весла нет. Сходил за веслом.
Дождик шел мелкий, клевый.
Глава 4
Тучин Д. Е. пользуется большим авторитетом у финнов. Этот авторитет — следствие медали и грамоты Маннергейма. Он снабжен финнами личным оружием системы «Наган», охотничьим ружьем. Имеет билет на право охоты, в то время как у местных жителей отобрано все огнестрельное оружие.
Из записей Д. М. Горбачева.Прошло, должно быть, не более двух часов, когда с берега донесся крик жены:
— Димитрий!.. Комендант зовет… Димитри-и-ий!
Он сидел на дне челнока, успокоенный, откачанный волнами. Озеро было похоже на детство. Ласковое, спеленованное туманом, с беззаботным ветерком-колышнем, вечно занятое собой, ко всему, кроме себя, равнодушное.
— Димитри-и-ий!
Никакой комендант, ясно дело, его не зовет — со стороны Погоста ни одной живой души не прошло. А почему же она кричит, что комендант зовет?
Тучин глянул на берег — все на месте, все тихо. А Мария мечется вдоль воды, словно брод ищет. Вытряхнул из банки червей, взял весло — широкую обугленную лопату, какой хлеб в печь садят. Прижав к груди больную левую руку и сунув в нее, как в уключину, конец лопаты, часто загреб.
А Мария не дождалась, пока он причалит. Вбежала в воду, ухватилась за веревку, испуганно зашептала:
— Ой, Димитрий, брат в лесу… Тетка Дарья прибегала… Будто руку серпом порезала, отпросилась с поля-то, с плаксой за йодом побежала…
— Да расскажи ты толком, чего частишь-то! — Тучин выскочил из челнока. — Какой брат?
— Какой, какой! Димитрий… Дарья ни жива, ни мертва, говорит, там, на горке Митрий, в партизанах. Наказывал будто: «Приведи-ка, Андреевна, моих».
— Один ждет-то или с кем?
— Ой, ничего не знаю, ничего не знаю. Что теперь с нами будет-то, не знаю…
Тучин молча пошел к дому. Ему решать. Советчиков нету. Маша семенила рядом, все норовила забежать вперед. Забежав, пятилась, говорила:
— Митя, чего надумал-то? Скажи, ради бога, чего надумал-то?
Войдя в коридор, спросил:
— Корова дома?
— Где ж ей быть-то? Пастух третий день на карачках ходит.
— Ладно… А из твоего Дмитрия какой партизан. Всю довойну язвой желудка болел. Не был Дмитрий на горке. Так и тетке Дарье скажи. Скажи, помстилось тебе, тетка Дарья. Поняла?
Маша ничего не поняла. Прошла за ним в хлев, где сприходу корова стояла. Увидела, как взял Дмитрий Егорович из кормушки клок сена, как заткнул корове колокол, как ощупал рукой карман. Перехватив ее взгляд, вздернул плечи:
— Продождило. Дай-ко мне твой ватник, — одной рукой обхватил ее за спину, прижал к себе, ткнулся колючими губами в щеку. — Я, Машенька, корову пошел искать. Запропастилась корова-то. На пожне баб спрошу, может, видал кто…
От ласки да от шепота этого, с шутинкой, с дурачинкой, кончились в Маше остатние силы. Оттолкнула его, окаянного, руки поперек двери раскинула, крикнула, в слезах, охрипшая:
— Не пущу!..
Она была женой и сестрой. Она знала, что на горке ждет брат, но не знала, что делать мужу, потому что жил в ней еще и третий страх — за дочерей.
Зачем пришел Дмитрий? Господи! Не ровен час, дали пулю, сказали: «Снеси-ка свояку своему, врагу народа старосте Тучину». Кабы знать, зачем пришел-то! Да чего этот-то надумал, окаянный, бесова голова?
Чуяла она, всем своим бабьим нутром, понимала, что эти ее страхи — важнее всего. Без них все случится не так. Мужичье-то какое пошло: пистолет в кармане, и все им ясней ясного.
