Олег Тихонов - Операция в зоне «Вакуум»
— Партизанов поймали… Одного наповал. А радистка живая. Пять пуль, а она, хочешь знать, живая…
— Где поймали?
Леметти не ответил. Он шел, как лось на соляник, скользя и брызгая грязью.
В Шелтозере в его подчинении около трехсот рабочих. Поговаривают, он уже сейчас добивается отправки в Финляндию двадцати человек на свое имя. И еще говорят, капитан Ориспяя, крупный землевладелец, согласился временно устроить этих людей в своем maatila[4].
Еще год назад у Леметти другие планы были. «Хочешь знать, в Ленинград вернусь. Транспорт заведу, подряды брать буду». Какой транспорт, какие подряды… Впрочем, дело ему знакомое: до революции держал в Петербурге пятьдесят лошадей и два дома на Лиговке…
2В небольшом кабинете Саастомойнена сидело человек двенадцать. Бегло осмотревшись, Тучин заметил рядом с Ориспяя офицера тайной полиции Коскинена. Слева разместились на скамье начальник горне-шелтозерской полицейской группы сержант Туоминен, сержант Аарнэ Мустануйя, капрал Калле Маява, полицейский Нийло Аувинен. Справа, у окна, нависнув над широко расставленными квадратными коленями, исподлобья, по-бычьи смотрел Вели Саастомойнен.
По тому, как смотрел Саастомойнен, как оборвался разговор, как повернулись к двери головы, Тучин понял, что здесь только что говорили о нем.
— Нехорошо, господа! — Тучин покачал головой, пронзительно рассмеялся: — Приятные вещи надо говорить в глаза. — Поздоровался, бодро прошел вперед, оттолкнул ногу Саастомойнена, небрежно развалился на скамье.
— У меня действительно есть для вас новости, господин Пильвехинен[5], — хмуро сказал Ориспяя.
— Новостям да гостям всегда рады! — весело отозвался Тучин.
Ориспяя встал. Он был почти двухметрового роста. Ему пришлось согнуться, чтобы опереться руками о стол.
— Я только что ездил в Кашканы, господа.
Тучин удивленно повернул голову: Кашканы — по ту сторону железной дороги, в Пряжинском районе, километров на сорок южнее Святозера. Из Шелтозера туда дороги нет.
— Четырнадцатого августа, — продолжал Ориспяя, — я был вызван в штаб-квартиру Восточной Карелии. В непродолжительной беседе начальник отдела разведки при штабе армии полковник Меландер лично обрисовал мою задачу. Он сообщил следующее… Двадцать девятого июля разведка шестьдесят четвертой колонны Лагуса получила донесение о том, что накануне, ночью, точнее в двадцать три часа тридцать пять минут, наши прифронтовые истребители рассеяли цепочку вражеских самолетов типа У-2. К сожалению, ни сбить, ни вернуть их за Свирь не удалось. Поддержанные зенитным огнем, самолеты рассредоточились и ушли на юго-восток, в сторону Шелтозера. Есть все основания полагать, заметил полковник Меландер, что красные предприняли очередную попытку создать в окрестностях Петрозаводска диверсионно-разведывательную базу.
— Какого черта они прутся в окрестности! — возмутился Саастомойнен, — если им, ясно же, нужен Петрозаводск?
— Петрозаводск — зона вакуума, господа, — ответил, ни на кого не глядя, Ориспяя, и было ясно, что он выдает истину в последней полицейской инстанции. — Система лагерей почти не оставила в Петрозаводске свободного населения. Полагаю, отсюда и попытки создания баз в окрестностях…
Итак, самолеты ушли на юго-восток. Это было двадцать девятого июля. Через девять дней, седьмого августа, отряды военной полиции обнаружили в районе Педасельги три парашюта, спрятанных на значительном удалении друг от друга. Очевидно, рассеянные над Свирью, самолеты вышли на цель не одновременно. Группа выброшена россыпью, и это осложнило поиски.
— Господин капитан, — поднялся сержант Туоминен. — А если те самолеты, так сказать… и эти парашюты… То есть, если люди вообще, они не те, и даже, так сказать, не знают один о другом?
— Исключено! — раздраженно ответил Ориспяя. Его коробило косноязычие. Он не терпел, когда его перебивают. — Следы трех парашютистов сошлись в восемнадцати километрах южнее Педасельги. Еще через два километра они привели к двум трупам наших солдат. Дальше следы поглощены болотом…
Примерно в те же дни, — продолжал Ориспяя, — седьмого и восьмого августа радиопеленгаторами были обнаружены в районе Ладвы две радиостанции. Их разделяло расстояние в десять-двенадцать километров. Но с каждым выходом в эфир это расстояние резко сокращалось. Очевидно, радисты установили связь с центром, и тот ориентировал их на соединение друг с другом… Были вычерчены схемы их движения. Две линии сошлись конусом у реки… у реки Таржеполка. Туда, на острие, к месту вероятной встречи была немедленно направлена засада…
Ориспяя распрямился, вытер платком углы губ. Стояла такая тишина, что слышно было, как платок шершаво трет щетину. Ориспяя вдохновился. Теперь это надолго: при всей своей недюжинной проницательности и редком здравомыслии капитан увлеченно грешил красноречием.
Тучин зашелся хриплым кашлем, отошел в угол, к печке, сплюнул. Снова уселся и даже подался вперед, что должно было означать: лично он, Тучин, с волнением слушает.
— Я упускаю детали, господа. Днем двенадцатого августа в пятнадцати метрах от засады радисты встретились. Точнее радист и радистка. Они обнимались, когда у какого-то шалопая не выдержали нервы. Одной очередью все было испорчено, радист убит, радистка без сознания. Пять ран почти не оставляли надежды на допрос. Но она жива. Я видел ее в Кашканах. Ей не больше семнадцати. При мне врач вытащил из нее три пули и две оставил в спине, опасаясь, что она не выдержит операции. А я смотрел ей в глаза. Ни слезы, ни крика. Только расширялись и сужались зрачки, словно жизнь подмигивала смерти. Кто этого не видел, тот не может считать себя психологом, господа. Я видел. Я знал, что она будет жить, но эта жизнь для нас бесполезна. Слова у нее, как пули в спине: у живой не вытащишь… Покойник оказался разговорчивей. Его труп в тот же вечер был опознан. — Ориспяя вытащил из папки бумажку, разгладил ее на ладони и вдруг, уронив вдоль тела руки в знак какого-то тяжкого недоумения, бросил взгляд на Тучина. — Морозов… Николай… Петрович. Он ваш земляк, господин Пильвехинен?
Горбачев Дмитрий Михайлович.
Тучин вопросительно вскинул светленькие брови:
— Вы меня, господин капитан?
Ориспяя взорвался:
— Вы что, спите, черт побери?
— Как можно, господин капитал! — возмутился Тучин.
— Я спросил, — почти шепотом сказал Ориспяя, — знаете ли вы Морозова Николая Петровича?
— Морозова? Ну как же, хорошо знаю Морозова.
— Он вепс?
— Карел, по-моему.
— Когда вы с ним виделись последний раз?
Тучин поднял глаза к потолку, прищурился.
— Дай бог памяти… году в тридцать третьем, господин капитан. Он был поученей и поумней нас… Я имею в виду Ивана Леметти, Семена Коскинена. Учился в дорожно-строительном техникуме. Работал в Лоухах, в Сегеже, в Падозерском лесопункте, мастером, кажется…
— Можете ли вы предположить, с кем он надеялся установить связь и где — в Сюрьге, Тихониште, Калинострове, Погосте? Отвечайте!
— Могу… Могу, господин капитан.
— Итак! — шумно выдохнул Ориспяя.
— А со мной, господин капитан, — простенько сказал Тучин. Поднял бровь, искоса, с выжидающей усмешкой в глазах уставился в лицо Ориспяя. — Со мной! — Для полной ясности яростно ткнул себя большим пальцем в грудь. — Поздравить с высокой наградой маршала Маннергейма, господин капитан.
И прежде чем Ориспяя успел опомниться, встал со скамьи, добавил запальчиво, по слогам:
— Не по-тер-плю ни-ка-ко-го до-про-са! Мне сам Рюти вежливо руку жал, вежливо! — Тучин выбросил вперед эту самую руку, ладошкой кверху, словно в пригоршне покоились бесценные доказательства его оскорбленной дружбы с президентом Великой Финляндии.
Ориспяя сел. Лицо его было несчастным. Он был похож на человека, у которого нет сил ни на ссору, ни на примирение. Его не поняли. Он зря тратил слова. Кого он обидел? Чем? — спрашивали его глаза у Саастомойнена, Коскинена, Мустануйя, Леметти… Он не одобрял нелепой игры в соплеменные чувства, в родство кровей, в вепско-карело-финское братство. Но правила этой игры были писаны и для него, начальника штаба полиции, и он обязан держать свой гнев в кобуре. Пока в силе игра…
— Нельзя так, господин Пильвехинен, — с мягким укором сказал Ориспяя, — Я сожалею об этом маленьком недоразумении и надеюсь, оно останется между нами, не так ли? Только наш общий долг вынудил меня задать вам несколько вопросов, господин Пильвехинен. — Ориспяя протянул Тучину руку, и тот, помедлив секунду, пожал ее молча, насупленно.
— Итак, — продолжал Ориспяя, — мы должны ждать гостей. Что нам известно? Их трое. Может быть, больше. Две рации на пятерых — многовато. Но пока три следа ведут прямо к нашему порогу. В девятнадцать часов десятого августа трое неизвестных были замечены с дрезины вблизи железной дороги Петрозаводск — Токари. В дрезине сидело шесть солдат, но они не могли устроить погоню — в четырехстах метрах за ними шел поезд. Двенадцатого августа, около семнадцати часов, трое неизвестных пытались получить хлеб и сведения у шестидесятилетней жительницы деревни Ржаное Озеро. Дали ей триста финских марок. Женщина немедленно сообщила об этом полиции. Ее сын в плену. Она надеялась, что выдав партизан, облегчит его судьбу.
