Анна Немзер - Плен
И она вздрагивала:
* * *Сидели вечером огромной компанией, как всегда. Не день рождения, не Новый год, а просто вечернее чаепитие, как у них это принято, человек на пятнадцать минимум — только самые близкие. Преферанс. Все сидели в большой комнате, дымили. Эту комнату она знает наизусть, стоит закрыть глаза, она представляет: стол, очень красивая скатерть в желтых пятнах, тень от ободранного роскошного абажура, два черных комодика, заваленных барахлом, книги, книги по всем стенам, статуэтки, вазы, пожелтевшие карты на стенах; комната, куда ни плюнь, везде забита антиквариатом, под завязку. Перекошенный Поленов на единственном свободном от книг пятачке — сначала он ее раздражал, и она просила: можно я поправлю картину? — и Гелена ворчала в ответ: ты не сможешь, она тяжелая, у нее центр тяжести смещен, надо перевесить, а кто это будет делать? Полон дом мужиков, никто не может, что — я буду ее ворочать? Не буду и тебе не дам, пусть так висит, если никому дела нет.
А потом она привыкла. И каждый предмет интерьера встает у нее перед глазами — так можно знать только свое жилье. А эта квартира ей и впрямь родная.
И вот тогда кто-то из девиц, Блохина, что ли? — кто-то приволок с собой потомка великого поэта-символиста, Бальмонта — не Бальмонта, черт знает… Какой-то давности и ветвистости наследника. Это было у них принято — вечно они все, и она тоже, кого-то в компанию притаскивали. Компания разбухала.
Наследник хватил коньяка, пару раз прицельно сострил, подсказал чего-то в преферанс и освоился.
— Ничего, милый такой, — осторожно сказала она Блохиной.
— Милый, — отозвалась та, — только манерный, не могу. Прицепился, как репей. Полночи шагане-магане и не уходит. Куда мне его было девать?
Шутили, смеялись, вечер шел. Потомок парил и царил; сновал по квартире, громко восхищался, убегал в коридор звонить, тянул Блохину плясать; затем вдруг сел за стол, обвел всех сияющим взглядом и сказал: «Веселитесь? Ну-ну, резвитесь, милые мои. А я уж полчаса как газ на кухне открыл».
Ринулись на кухню — точно, газ из всех конфорок, мерзкий запах разливается.
Витька тогда этого наследника с лестницы спустил. Кроме всяких шуток — вышвырнул с довольно крутой винтовой лестницы. И тоже до сих пор у нее перед глазами эта лестница и пижонистый горе-террорист вверх тормашками.
* * *В день ее рождения псих как будто решил сделать ей подарок. Он почти не орал и не рыдал. Очень спокойно, полуинтимно, как будто сто лет знакомы, он спросил — ну как?
Она осторожно ответила — да все ничего.
— Да? Ну как это ты хорошо сказала! — обрадовался он. — Но знаешь, одна мысль у меня, одна такая… Почему она не бежала с ним? Гордость! Это адская ваша гордость! Ооооооох, как я плюю! Я плюю на нее, понимаешь? Одноклеточные меркантилки! Только бы о своем и о своем. Вот почему так, ответь мне! Вот, допустим, отечество отцов-героев — ну, представила себе? И я буду эту вашу гордость свиномордскую проявлять? Да никогда! Да миру не вертеться просто! А вы-то, — тихо и горько прокричал он, — вы-то что же, ну?!
— Я думаю, это слабость, — ровным голосом отвечала она. — Это нужно простить.
— Простить?! — тут он уже ерничал, надо было осторожнее. — Хорошо. Все понял он. Простить. Простить меркантилок, мягкотелок, субфибрилок. А наркотиков? Тоже простить, скажешь? Уроки наркотиков, ты видишь, чувствуешь? Да, да, да.
И ее залихорадило, как лихорадило тогда.
* * *Снимать нечего, нет сюжета, нет фактуры — она понимает это мгновенно, еще в аэропорту. Вроде бы так давно не была в Кабуле, так ждала, а снимать нечего. Все уже двести раз показано-рассказано. И делать тут нечего. И ничего не меняется вообще, сплошь выжженное небо, сплошь горелый песок, Афган, Афган, страна моя, и от песка страшно першит горло. И жарко. Вязкий запах пота везде. И ее лихорадит, лихорадит.
— Ю гот фивер, — говорит Хамид и предлагает ей воду — она мотает головой, вода в какой-то подозрительной баклажке, неизвестного происхождения, это нельзя ни в коем случае. Проверенная вода в бутылке у нее есть, но в рюкзаке, и как же теперь за ней лезть? Неловко. Как она ждала этой командировки — и что?
— Гоу эхед! — командует Хамид, шофер оборачивается, подмигивает, старый хаммер взревывает, как раллийный болид, она не успевает закрыть окно, глотает облако песка и заходится от кашля. Хамид бьет ее по спине и хохочет.
— Йеее, бейби! Зай гезунд!
Суржик-пиджин-бастард-инглиш-идиш. Прекрасно. Замечательно.
Школа на горе Навабад — когда-то здесь была каменная крепость, а сейчас уже невозможно разобрать, что за обломки валяются в пыли, есть ли в них хоть какой-то интерес. На всякий случай она фотографирует и обломки, и каменные глыбы. Порывается подойти поближе и щелкнуть хотя бы школьное окно, но Хамид свирепо шипит и оттаскивает ее за локоть, довольно больно и бесцеремонно. — Уонт трабл, э? Айайай. Уэйт.
Ее уже не бьет током от его прикосновения, как било в первый раз. Сейчас это просто мерная лихорадка, субфибрилка, включившаяся, как только она увидела его в зале аэропорта, издалека. И его рука на ее плече или спине — ну что рука, ну еще одна волна жара.
Все было не то, что тогда, тогда было страшно, пару месяцев спустя после 11 сентября, упоение и холодок бежит за ворот постоянной опасности. А потом он. Как это было?
А теперь она просто уныло убеждается, что в нем сконцентрировалась ее жизнь. И делай что хочешь. Она так рвалась в эту командировку, так изнывала — ну что, все то же? Или вдруг — отпустило? Прошло несколько лет, и наконец подвернулся идиотский повод: в кабульских школах ввели новый предмет — о вреде наркотиков. Она приехала («Надь, ты уверена, что это повод? Ты уверена, что там есть что снимать?»). Снимать нечего. С ней все то же — полная потеря личности, мерное сумасшествие, от которого она умрет.
Он трогает ее за рукав. Мальчики ушли, перерыв, после начнутся занятия девочек, можно идти разговаривать с учителями. Он трогает ее за рукав, и жар снова заливает ей глаза и живот.
* * *Ольга ворвалась в квартиру как ураган и кинулась целоваться.
— Бабушка просила передать извинения, она тебя не поздравила вчера!
Надя подавилась саркастической шпилькой и спросила только: кофе будешь?
— Я, если честно, есть хочу!
— Нечего есть. Только картошка и кофе.
Картошка есть — это сильно сказано. Были три серенькие картофелины, Оля смела их мгновенно, полезла в холодильник и захлопала глазами, высунувшись из-за дверцы:
— Как — вообще больше нет еды?
— Отстань от меня со своей едой, — беззлобно огрызнулась Надя. — Я худею.
И тогда Оля стала рассказывать про свою любовь. Идиотка она была вдохновенная.
В общем, они предназначены друг другу судьбой, это аксиома. Ну если нужны кому-то доказательства, то пожалуйста: за день — буквально! — до встречи с ним она купила книжечку про свое имя, бывают такие маленькие брошюрки — ну про разные имена, и вот она купила «Ольгу», и там на первой же — буквально! — странице написано, что самая идеальная пара для Ольги — Руслан. Встретить его в наших широтах, сама понимаешь, не так легко — где взять Руслана в Москве? И вот на следующий день она буквально поймала машину, а за рулем… — тут Надя случайно отвлеклась на таксу за окном и пропустила большой пассаж — описание внешности и первый диалог.
Короче, он был Руслан.
На салфетке лежали свежепожаренные зерна. Море, магнолии, жара, Батуми. Надя неторопливо, преувеличенно неторопливо, как в замедленной съемке, крутила ручку старой кофемолки. Две ложки кофе, смолотого в бархатную пудру, две — сахара, очень хорошая вода. Больше ничего. Любые добавки просто скрывают неумение варить кофе.
Короче, тут нет сомнений, и только дома скандал, дикие люди, у них расовые предрассудки. Вчера, когда она им сказала, такое началось! Мать с валокардином, орет, бабка набычилась и молчит, но она, конечно, тоже против, короче, Надя, вся надежда буквально на тебя. Ты знаешь, что они мне вчера говорили? Что все чеченцы — поголовно буквально — наркоманы! Что их еще прям с детства учат: героин, опий, марихуана, гашиш!..
Дальше Надя уже не слышит.
* * *— Героин, опий, марихуана, гашиш. Мы рассказываем детям о вреде наркотиков, приводим примеры. Школьники уже сейчас должны знать, к чему может привести их употребление, — преподаватель сносно говорит по-английски.
— Вы думаете, что действительно их убережете?
Учитель смотрит на нее не мигая.
— Что мне вам ответить?
— Что бы он сейчас ни ответил, статья будет роскошная, — сладко говорит Хамид. — «Да! Мы спасем наших детей!» — сказал мне этот наивный и прекрасный в своей наивности человек. «Нет. Мы никого уже ни от чего не убережем!» — сказал мне этот молодой афганец, удивительный в своей ранней мудрости.
