Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта
— Сколько вам лет? — спросила она.
— Семнадцать, — соврал Хольт и лег рядом с ней на траву. Теперь он ее не видел и говорить было легче. — Когда я болел скарлатиной, вы мне приснились…
Он услышал ее смех, и снова им овладела неуверенность.
— Я иду в воду! — крикнул он. — Пошли вместе!
— У меня нет резиновой шапочки. А без нее прическу испортишь. Шапочку теперь не купить. Я бы ничего не пожалела…
— Я достану вам шапочку, — сказал он, подумав. — А что мне за это будет? — Она приподнялась на локте и посмотрела на него. Он заставил себя выдержать ее взгляд. — Я достану вам шапочку… а в награду… вы позволите себя поцеловать?..
Она снова легла. Он настаивал:
— Да или нет?
Она лениво протянула:
— Вам позволишь, а вы потом скажете: за какую-то дрянную шапочку она позволяет себя целовать.
Он поднялся.
— Будь я проклят, если даже подумаю такое. А без шапочки… вы же наверняка не позволите?..
— Убирайся! — приказала она, смеясь. — Ну-ка, пошел в воду! — Он стремглав бросился вниз по откосу, убегая от ее неожиданного «ты», от ее молчаливого согласия. Доски плота загремели под его ногами, он с разбега прыгнул вниз головой. Вынырнув; он увидел, что она сидит на траве, а когда он поднял руку, она помахала ему в ответ.
Хольт поплыл на другой берег, вскарабкался на дамбу и оглянулся, но ее уже и след простыл. Тогда он пошел лугом к густым ивовым зарослям, где у него с Вольцовом было назначено свидание.
Здесь он бросился в мягкую траву и стал глядеть в безоблачное летнее небо.
Он проснулся от резкого свиста — это подошел к берегу Вольцов в своей байдарке. Вольцов подсел к Хольту. Он прихватил с собой сигарет и спичек.
— Ну, что нового в нашей богадельне?
— Маас вернул письменные работы. Мне вывел, подлец, пятерку. Вероятно, оставят на второй год.
— Ну и как же ты?
Вольцов пожал плечами.
— Оставят или не оставят — дела не меняет… Мы уже без пяти минут солдаты. После войны я поселюсь в наших восточных землях, хотя бы на той же Украине. Офицеру в военном поселении латынь ни к чему,
А ведь он прав, подумал Хольт, в армии не спросят, какие у кого отметки…
— Слышно что-нибудь насчет зенитной части?
— Ничего не слышно… А вот рейхсфюрер призывает членов гитлерюгенда к участию в сборе урожая.
— Нет уж, дудки, — пробормотал Хольт зло. — Пусть нас оставят в покое. Скорее бы взяли в зенитную артиллерию. Мне не терпится в дело. Смерть как хочется сразиться с этими воздушными пиратами!
Вольцов лениво щурился на солнце.
— По-настоящему война только разворачивается, — сказал он. — Я уже не боюсь, что мы попадем к шапочному разбору. Ты слышал, американцы высадились в Сицилии?
Для Хольта это было неожиданностью.
— Нет… Я уже целую вечность не слышал сводки.
— Что ж, эта высадка нам только на руку. Как можно одолеть невидимого врага? Будь я командующим, я добивался бы решительных генеральных сражений, если позволяет обстановка, конечно. Знаешь, кто мой идеал? Я недавно прочел про Мария. Вот был командир — сила! — Он поднялся. — По-моему, мы уже в августе можем явиться добровольно. Давай запишемся в бронетанковые войска! Нет оружия лучше танков!
— Идет! — сказал Хольт. — Танки — это я понимаю! Так и вижу, как я на полной скорости врезаюсь в самое пекло, кругом рвутся гранаты. А поединок между двумя танками!.. Ты прав: война — единственное стоящее приключение. Ведь нет теперь пиратов или разбойников вроде Карла Моора, отдавшего жизнь за справедливость!
С час они пролежали на солнце.
— Самое интересное — это, я тебе скажу, командовать, — вернулся Вольцов к их давешнему разговору, — Стоишь у стола, заваленного картами, сдвинув фуражку на затылок, и так это не спеша постукиваешь по карте красным карандашом. Здесь… мы нанесем один удар, а здесь… другой… Потом отдаешь приказ… Твое слово решает исход боя.
В купальнях царило оживление, это были часы пик. Мари Крюгер сидела на берегу, окруженная мужчинами. Хольт увидел ее еще издали, и сердце его сжала ревность. Друзья привязали байдарку и ступили на плот, где их почтительно приветствовали младшие школьники. У вышки сидели их сверстники — юноши и девушки постарше. Среди общего гомона выделялся звонкий задиристый голосок Земцкого. Заика Рутшер встретил их приветствием: «А…а… аве, Цезарь!» Здесь был чуть ли не весь класс: Визе, Феттер, Гомулка, да и Надлер со своими дружками — Шенке, Хампелем, Кибаком и как их еще там… С ними девушки: сестра Рутшера Ильза, изящная худенькая Дорис Вильке по прозвищу «Килька» и рослая блондинка Фридель Кюхлер с соломенно-желтыми волосами, предводительница местного союза девушек, дочь ландрата. Она встретила друзей возгласом: «Хайль Гитлер!» Хольт уселся на дощатый настил и стал смотреть на девушек. Увидев Вольцова, Дорис Вильке покраснела, она была неравнодушна к этому мрачноватому верзиле, но он не замечал ее чувств или не хотел замечать. Присутствие девушек сковывало школьников, все они немного церемонничали, и только Вольцов оставался самим собой.
— У нас девушки — настоящие фельдфебели, смехота да и только! — говорил Вольцов, обращаясь к Фридель Кюхлер. — Оглянуться не успеешь, как все вы превратитесь в мужеподобных матрон.
— Гренадеры в юбке, — подхватил Феттер. — Видел последнюю хронику?
Фридель Кюхлер не замедлила отчитать Вольцова:
— Ты говоришь совершеннейшую чушь. — Она умела придавать своему голосу благозвучные ораторские интонации. Как-то на торжественном утреннике гитлерюгенда она даже говорила по радио. — Ты, конечно, видел выступления общества «Вера и красота», их размеренные марши со знаменами, их героически торжественные шествия, завершающиеся играми и плясками… Нечего бояться, что эта брызжущая жизнерадостность приведет к какому-то огрубению… Наши девушки вскоре достигнут биологического совершенства, да и нравственно они ничем не уступают матерям былых поколений.
— Ерунда! — презрительно фыркнул Вольцов, ничуть не вразумленный ее отповедью. — Дались тебе древние германцы! Кстати, у германцев женщине полагалось помалкивать в тряпочку и рожать детей!
Хольт чувствовал себя неловко в этом кругу. Он находил гимназисток-сверстниц скучными, несмотря на их откровенные купальные костюмы.
Кто-то из них сказал ему:
— А мы как раз читали твое знаменитое сложно-распространенное предложение… — Это Петер Визе восстановил в памяти его запутанную фразу слово за словом и записал.
— Маас, — вставил Гомулка, — никогда не оправится от этого удара. У него теперь отвращение к сложным периодам.
— Он совсем взбесился от злости! — негодовал розовый и тучный Феттер, сидевший на мостках. — Мне он вчера сказал: «Откуда у вас эта дремучая глупость? Отца вашего я знаю, он вроде бы человек неглупый, видно, мать у вас непроходимая дура!» Ну можно ли терпеть такое?
— Ай, поглядите, кто идет! — пискнул Земцкий.
Все повернули головы. По плоту мимо вышки, как всегда взлохмаченная, шла Мари Крюгер.
— Это та, известная всему городу… — сказал Земцкий так, что она не могла не услышать.
— Заткнись! — оборвал его Хольт. И Земцкий прикусил язык.
Девушка остановилась у лестницы, оглянулась на Хольта, а потом быстро ушла.
— Ты, кажется, за нее вступаешься? — язвительно спросила Фридель Кюхлер. — Уж не влюбился ли?
Хольт смерил ее уничтожающим взглядом и вскочил на ноги.
— Пошли Гильберт… Мне здесь надоело. Эта безмозглая дура, кажется, лезет на скандал.
Они поднялись по ступенькам на берег.
Вилла Вольцовых стояла на холме, возвышаясь над соседними обветшалыми фахверковыми домами. Со всех сторон ее окружал запущенный сад. Отсюда открывался вид на красные гонтовые крыши и узкие улочки старого города.
Как и сад, дом был запущен. В темном холле висели по стенам два-три поблекших, запыленных портрета предков. В открытом камине груды пепла перемешались с горами мусора. Давно не мытые окна впускали в комнату скудный сумрачный свет. Лестница с резными перилами вела на второй этаж, где жили фрау Вольцов и ее сын. В нижнем никто не жил, и он приходил в упадок.
Комната Вольцова напоминала набитый хламом чулан. По стенам висели арбалеты и всякого рода экзотическое и старинное оружие — луки, оперенные стрелы, индейские томагавки и сарбаканы, а также старинные дуэльные пистолеты. Большой дубовый стол под окном был сплошь заставлен ретортами, бутылками, склянками и ржавыми жестяными коробками. Тут же среди книг и бумаг валялся череп, похищенный из костехранилища на погосте, и облезлое чучело куропатки, все еще исправно служившее мишенью. На куче мусора в углу лежали два эспадрона, кривая турецкая сабля, капкан и доверху выпачканный в глине охотничий сапог. На полу валялась фехтовальная маска вместе с какими-то предметами одежды, а походная кровать была застлана сбившейся в клочья медвежьей шкурой.
