Артем Драбкин - Я дрался на танке. Продолжение бестселлера «Я дрался на Т-34»
Бригаду вывели на отдых и пополнение под Воронеж, в райцентр Ольховатка. Пришли танки, я получил взвод, три танка. Первым делом мы собрались в баню. Посадил свой взвод на танк, и поехали. Подходим к бане, там уже наши офицеры, танкисты сидят у крыльца. Разводят шашни с местными девицами.
— Ну что, — говорю, — работает баня?
— Работает, только воды нет.
Послал старшину разузнать, как и что. Тот возвращается:
— Товарищ лейтенант, воды нет, дров нет, когда будут — неясно.
Посадил взвод обратно на танк, повез к речке, говорю: будем купаться здесь. А вода холодная! Но ничего, вымылись в холодной воде и поехали в лагерь, в лес.
Новым комбригом назначили подполковника по фамилии Секунда. Мы смеялись, что и командовал он нами секунду. Всего через пару недель его заменили на Казакова. Секунда успел отправить нас, человек семь, по местам прошлых боев, зафиксировать и документально оформить подбитые танки нашей бригады. Технарь с нами поехал, остальные — боевые офицеры, временно безлошадные. Остановились в Петровском, где давили итальянцев. Вздохнуть нельзя, вонища стоит ужасная! Все же тает, гниет. Машины выделены, местные жители помогают вывозить трупы. Казачки говорят:
— Увозим по пятьсот человек в день хоронить, и все равно конца не видно. Столько мы их там набили.
Каждый бой для меня был трудный. Каждый бой это чья-то смерть. Командир, который сидит на КП возле карты, наверное, может сказать: «Здесь я легко победил имеющимися силами, а здесь сложнее». Я так сказать не могу, потому что в атаку ходил сам, мне в каждом бою светила болванка в лоб. За время войны только из горящих танков пришлось выскакивать девять раз. И это ведь не на полигоне, где выпрыгнул, папиросу закурил и пошел. Под огнем приходилось это делать. Поэтому любой бой, даже самый рядовой — трудный. Но самый впечатляющий, пожалуй, это Прохоровское сражение.
Мы находились в Ольховатке на формировании новой 5-й танковой армии. Наша промышленность к тому времени стала давать столько танков, что появилась возможность формировать танковые армии. 5 июля, после начала немецкого наступления, нас подняли по тревоге, и мы пошли. 5 июля вышли, а 11-го были в районе Прохоровки, северо-западнее ее. Во время боя Прохоровка была у нас в тылу. Наш 18-й корпус развернули левым флангом к железной дороге, которая шла на Прохоровку, правым к реке Псел. Наш корпус был укомплектован до последнего штыка. Три танковые бригады и мотострелковая бригада со своим танковым батальоном — это около 350 танков. Плюс дальше за нами шли 4-й и 7-й мехкорпуса. Немцы атаковали тремя танковыми дивизиями на этом прорыве. Нам задача была поставлена не атаковать и гнать, а атаковать и не пропустить.
Сейчас много написано о Прохоровском сражении, приводятся разные цифры и данные. Здесь нужно понимать, что я, в ту пору командир танкового взвода, не мог видеть и даже представлять всей картины боя. Конечно, никто не раскрывал мне стратегические замыслы командования. Я видел только свой небольшой участок этой битвы, о том, что видел и пережил сам, расскажу. Что такое командир взвода? Три танка. Делай, как я, и вперед.
Я со своим взводом стоял на левом фланге, ближе к железной дороге. 12 июня, около шести утра, пошла команда «вперед!», и мы двинулись. Перед нами была траншея, в которой держали оборону мотострелки. Мы окоп проскочили, смотрим, а в нем уже немцы сидят. Они выбили нашу пехоту, и те рассредоточились по ближним оврагам. Немцы в этих окопах пехоту долго не пускали за нами. Пришлось даже отдельные машины разворачивать и выдавливать их оттуда.
Спереди слева от нас была небольшая роща. На нас из-за края рощицы выскочил Т-4, видимо, опешил, сразу увидев такую массу танков. Я подбил его в лоб первым выстрелом, в упор. Метров сто пятьдесят до него было. И начался страшный встречный бой. Немцы атаковали в основном «Тиграми» и Т-4, но были и Т-3, и самоходки «Фердинанд», 220-мм лобовая броня, чем ты ее пробьешь? У нас 76-миллиметровые орудия тогда были. Мой товарищ, командир второго взвода нашей роты Алексей Дроздов, новороссийский парень, вырвался со своим танком вперед. Его танк тут же подожгли. Леша, раненный двумя осколками в ногу, успел выскочить, но идти не может, лежит. Тут немецкая пехота стала отходить из траншеи, заметили его. Фашист затвор передернул и в голову ему выстрелил. Леша закрыл голову рукой, пуля попала скользом в лоб, пробила щеку и раздробила мизинец на руке. Лицо в крови, немец, думая, что тот убит, плюнул и пошел дальше. А с Алексеем мы потом в госпитале встретились, он мне и рассказал об этом.
Я стрелял, и по мне стреляли, в танк уже было несколько попаданий, но он не горел. В пылу боя попадания по своему танку не всегда даже замечаешь. Разве что разорвется мощная мина рядом с танком, а болванка только свистнет по броне. Большую опасность для экипажа представляли осколки брони. Причем сама броня довольно вязкая, надежная, но грубо сваренные стыки броневых листов, окалина на внутренней отделке от попадания снаряда давали много мелких осколков, часто губительных для экипажа. Но, скажу прямо, танк Т-34 был сделан на совесть, с душой. Экипаж чувствовал себя защищенным. Другое дело, что артиллерия постоянно совершенствовалась, и неуязвимых танков не существовало.
В этом бою мне удалось подбить еще один немецкий танк, «Тигр». Он встал бортом ко мне, стреляя вдоль нашей линии атаки по другим танкам. Я по нему засадил двумя подкалиберными снарядами, потом двумя бронебойными, только после этого он загорелся. Когда экипаж стал выскакивать, дал еще по башне осколочным. Распластались они.
Все перемешалось, немцы и наши были спереди и сзади. Германцы вояки серьезные. Увидел, как в пяти метрах сидит фриц, раненый, на наш танк — ноль внимания. Бьет из карабина по пехоте. Я его достать не могу, он в мертвой зоне, пулеметчик его не видит. Пришлось разворачивать танк, давить гусеницами. Вот в кино показывают, как наши и немецкие танкисты из сожженных танков выпрыгивают горящие, дерутся и тушат себя в реке. Это реальная вещь, так и было. Поле все заволокло дымом и пылью, видимость была отвратительная. Давно потерял танки моего взвода, связь не работает. Каждый экипаж сам за себя. Я приоткрыл люки высунулся, чтобы оглядеться. Недалеко разорвалась мина, и осколком меня ранило в шею справа. Рука сразу перестала нормально действовать. Очередным попаданием в наш танк оторвало руку механику, башнер получил ранение в пах осколками брони. Разбило бензопровод, на боеукладке огромная лужа газойля. Выпрыгиваем из танка, гляжу, метрах в 60 немец, тоже раненый, перевязанный бинтами, стоит в окопе и в нашу сторону стреляет из винтовки. Я на башне на ларингофонах завис, штекер застрял в разъеме, а у танка полку сорвало, ногами до гусеницы не достаю. Пули по броне рядом стучат. Достал из комбинезона пистолет и из положения «на весу», что называется, в него пальнул. Убил с первого выстрела. Потом подошел, посмотрел, точно в лоб пуля вошла. Сейчас бы, наверное, так не попал, а там получилось.
Наш танк так и не загорелся. Техник потом подъехал, посмотрел, двигатель исправный, несмотря на семь серьезных попаданий в танк. Его потихоньку вытащили из боя в ремонт, а нас, всех раненых отправили в госпиталь. Было это около 16 часов дня, и бой еще продолжался.
В лесном госпитале, в Чернянке, признали, что ранение касательное, с повреждением плечевого сплетения правой руки. Рука не работала. Гораздо позже, после войны, выяснилось, что осколок все-таки сидел во мне, в полутора миллиметрах возле сонной артерии. Профессор Шеффер, нейрохирург, обследовавший меня, сказал: тебя должны были уволить из армии еще тогда, в 43-м. А если бы осколок продвинулся на полтора миллиметра, то и врачи тебе не нужны были бы. Железку размером сантиметр на 0,8 на 0,2 удалили только в 1968 году. До сих пор рентгеновский снимок у меня хранится. Двенадцатого числа мне не везло. В сорок первом, в августе ранило, под Прохоровкой ранило, тоже 12-го, и еще раз потом 12-го получил ранение.
В батальоне после боя осталось 4 или 5 танков, и те все подбитые, требовали ремонта. От остальных остался дым, все сгорело. Через месяц, возвращаясь с Алексеем из госпиталя, мы побывали на месте боя. Все поле — сплошная полоса горелых танков. В основном тридцатьчетверки. Наших больше сожгли, надо это признать. Много людей погибло. Но и немцы тоже, горелые, кучами стояли. Нашел я и танки, подбитые моим экипажем: Т-4 и «Тигр». Плюнули на них и поехали дальше. Добирались до бригады на попутках четыре дня. Потом встретили танк нашей бригады, возвращающийся из ремонта, на нем добрались до места. Приехали под Богодухов. В госпитале, когда выписывали, написали: «Две недели отпуска при части». Модно тогда так было писать. Ну а какой на фронте отпуск, комбриг Казаков говорит: во-первых, мы сейчас все в отпуску. Во-вторых, вам обоим присвоено звание старших лейтенантов. Без всяких построений, выдал нам погоны, Лене вручил орден Красного Знамени, а мне орден Отечественной войны первой степени. Поздравил и отправил пока в обоз. Какое-то время мы с Алексеем ездили пассажирами на трофейном тягаче «Ганомаг». В тягаче было два передних сиденья и заднее, широкое. Так мы и катались втроем неделю, один сидит спереди с водителем, второй спит на заднем диванчике. Водителем на «Ганомаге» был Сережа Иванов, трудолюбивый, добросовестный парень. Служил в бригаде со дня основания. Очень любил технику и прекрасно в ней разбирался. Позже, во время Корсунь-Шевченковской операции Сергей погиб. В деревенском дворе ремонтировал трофейную машину, тут прилетел шальной снаряд, и Сергея не стало.
