Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
Обзор книги Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
Продолжение книги «Я дрался на истребителе» состоит из интервью с летчиками, пришедшими на смену погибшим в тяжелейших боях 1941—1942 годов. И хотя многие из них выпускались из училища, имея общий налет около 20 часов, у них было одно существенное преимущество — шанс попасть к опытному и грамотному командиру эскадрильи, от навыков которого во многом зависела жизнь молодого бойца. Единицы из тех, кто пришел на фронт в 1943—1944 годах, стали Героями Советского Союза, но именно они, играя роль ведомых, обеспечивали молниеносные результативные атаки Гулаева, Решетова, Кожедуба и многих других прославленных асов.
Артем Драбкин
Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно.
К. Клаузевиц
Кривошеев Григорий Васильевич
Я родился 31 марта 1923 года в Крыму. Мать была сельским врачом, а отец — художником-декоратором. У меня была сестра и два брата. Причем все трое братьев стали летчиками. Старший брат Борис в 40-м уже летал над Кавказом, средний брат Володя окончил Качинское краснознаменное летное училище, летал над Сахалином, а я учился в десятом классе. Мама мне сказала: «Двоих сыновей уже забрали в армию, они служат Отечеству. А ты останешься со мной, будешь поступать в медицинское училище». К этому времени я уже дежурил у нее в родильном доме и меня знали в медицинском училище. Но в декабре 1939 года приходит к нам в 10-й класс Зуйской средней школы инструктор Качин-ского училища, молодой, симпатичный, в парадной форме. И рассказывает о положении в мире, напоминает решение партии и правительства: «Комсомолец, на самолет!» И вот мы четыре человека: я, Морозов Коля, увлекавшийся драматическим искусством и руководивший в нашей школе драматическим кружком, Шура Никифоренко, мечтавший стать архитектором, и Семен Зиновьевич Букчин, у которого старший брат был секретарем райкома, а средний брат директором школы, поехали в Симферопольский аэроклуб. Переночевали у моих друзей, а утром прошли медкомиссию и нас зачислили. Построили всю братию, человек 60 или даже больше, в шеренгу по три человека и повели строем на аэродром: «Шаго-о-ом! Марш! Запе-е-евай!» — и я, семнадцатилетний пацан, запел авиационный марш: «Все выше, и выше, и выше...» Пришли на аэродром, командир говорит: «Будешь старшиной». Через некоторое время нас отпустили домой. Я приехал и не знаю, как матери сказать, что ослушался ее наказа. Я крутился-крутился — отец заметил, что я чего-то недоговариваю: «В чем дело?» Говорю: «Мамуля, я нарушил твою заповедь и поступил в Симферопольский аэроклуб». Мама заплакала и говорит: «Сын, иначе я не ожидала». Я закончил Симферопольский аэроклуб, а потом поступил в Качинское летное училище. А школу я не окончил — мы с 10-го класса ушли в аэроклуб, а потом война. Аттестат за 10 классов я получил уже после этой войны, в которой потерял почти всю семью. Средний брат погиб 19 августа 1941 года. На Сахалине он переучился на СБ. Служил в 55-м полку скоростных бомбардировщиков. В июне их перебросили на Западный фронт, и вот 19 августа под Полтавой был сбит. Старший остался жив, закончил службу заместителем командира полка. Когда немцы оккупировали Крым, кто-то донес, что мама член партии, и ее забрали в гестапо. Перед войной в поселок ездил киномеханик, кино же не было в каждом селе, а этот киномеханик был по национальности немец, так он пошел в гестапо просить за нее, и немцы ее освободили. Так на нее второй раз донесли! И в 1942 году ее расстреляли. Отец хотел отомстить за нее — его повесили. Вот нас со школы ушло в авиацию 4 человека, и все четверо вернулись, а те, кто остался, — все погибли. Они начали партизанить, помогали, руководили, были связными. Всего осталось 2 девочки и один парень, и все.
За год в аэроклубе полностью прошли программу на У-2, и на «Качу» мы приехали в феврале 41-го. В училище дисциплина идеальная была: построения, до секунды рассчитанный распорядок... Приходим с аэродрома в комбинезонах промасленных. Умываемся-переодеваемся и только потом в столовую, а там на 4 человека столик, чистота, белые скатерти, вилка, ложка, салфетка. Зарядка была, общефизическая подготовка, теоретическая подготовка. Исключительный порядок и ни секунды свободного времени, только для того, чтобы письма написать.
Я был в пятой эскадрилье, командовал которой Воротников, а потом Победоносцев. А в первой, под командованием Мирошниченко, учились Василий Сталин, братья Микоян и Тимур Фрунзе, который был старшиной их летной группы. Я помню, Тимур их заставлял тряпками после полетов мыть самолеты. Они были на общих основаниях, в кирзовых сапогах, в гимнастерках. Надо сказать, что, по моему мнению, Василий был прекрасный парень, дисциплинированный, но потом «друзья» его избаловали.
1 апреля я принял присягу, и сразу начали летать на УТ-2. Инструктором моей летной группы, в которой я был старшиной, был Филатов. Перед войной мы полностью успели закончить программу УТ-2. До войны несколько раз были учебные тревоги, но ими не злоупотребляли, потому что это расслабляет. 22 июня утром я вскочил по сигналу тревоги. Одеваюсь и вижу, что у заместителя командира моей эскадрильи по строевой части, педанта до мозга костей, звездочка на пилотке сзади. Никогда такого не было! Думаю: «Что-то случилось». «Командир, что случилось?» — «Война». Построились: «Караул, на Мекензевы горы!» (там у нас было бензохранилище). Приехали мы туда где-то в пять часов утра — еще темно, рассвет только забрезжил, прожектора шарят, и мы видели, как немецкие бомбардировщики бомбили Севастополь. Тогда же я увидел, как девяточка СБ учебным строем летела на бомбежку, а оттуда вернулось два-три избитых, исполосованных самолета. Вернулись в училище. В столовую пришли — нет белых скатертей, курсанты шаркают по полу грязными сапогами. Потом мы уже ходили и в караулы и на рытье окопов. Я лично киркой и лопатой вырыл 32 окопа.
В августе 41-го наше училище из Качи эвакуировали в Красный Кут, под Саратов. В это же время из инструкторов был организован полк, который улетел на фронт, а командовать нашей эскадрильей назначили Победоносцева. Сменился и командир училища, им стал дважды Герой Денисов. Семь учебных эскадрилий разбросали по степи. Каждое звено отрыло себе землянку — большую яму, перекрытую бревнами и присыпанную сверху землей. Вместо кроватей земляной выступ. Началась зима, а у нас на 120 человек 4 пары сапог. Дров нет, угля нет. Так отряжали курсантов, которые на самодельных санях с полозьями из лыж за 15 километров от расположения части ездили за сухой травой. На этой траве и пищу готовили, ей же и согревались. Для поддержания физической формы перед входом в столовую поставили коня: не перепрыгнешь — в столовую не попадаешь, а есть-то хочется. Немцы уже подходили к Москве, Ленинград был в кольце блокады, и вдруг, в ночь на 6 декабря, боевая тревога. Мы поднимаемся, и командир эскадрильи Победоносцев говорит: «Под Москвой произошел прорыв! Столько-то танков сожжено, столько-то солдат взято в плен!» Гарнизон просто воскрес. Мы воспряли духом, стали совсем другие люди. Зимой мы не летали — не было топлива, но к нам в землянку приходили преподаватели, проводили занятия. Ранней весной начали летать на И-16. На самолет дают мизер бензина, полетов мало, поэтому со звена готовили одного-двух человек, самых одаренных. По окончании программы их одевали как следует и отправляли на фронт. Когда под Сталинградом было тяжко, то бросили клич: «Кто пойдет в пехоту?!» — и многие пошли, насильно никого не заставляли. Некоторые потом вернулись доучиваться, некоторые остались. Я окончил училище только в июне 1943 года на самолете Як-1 первых модификаций, еще с гаргротом. Кстати, мы были из первого офицерского выпуска, ведь до этого училища выпускали сержантов. А что такое младший лейтенант — одежда та же сержантская, штаны потерты, только погоны с просветами.
