Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
А что такое разведка? В фюзеляже истребителя устанавливался фотоаппарат АФА-И (авиационный фотоаппарат истребителя), который управлялся из кабины. Прежде чем вылетать, я раскладывал карту, смотрел задание. Например, нужно снять дорогу в таком-то масштабе, чтоб автомобиль или танк был размером с булавочную головку или с копеечку. В зависимости от этого мне нужно подобрать высоту, рассчитать скорость полета в момент включения фотоаппарата. Если я скорость превышу, то снимки будут разорваны, а если уменьшу — будут накладываться. Кроме того, я должен четко выдержать курс. Если я от курса отклонюсь, то фотопланшета не получится. Сделал все эти расчеты, потом на карте наметил ориентиры, откуда я должен начать съемку и где закончить. Потом должен выйти на цель, найти намеченный ориентир, посмотреть, где эти машины или танки, или что я там еще должен фотографировать, убедиться, что я на него точно вышел. Вышел, выдерживаю высоту, потому что если поднимусь или опущусь, то требуемого масштаба не получится — на одном кадре будет один масштаб, а на другом — другой. И вот я захожу, и уж тут по мне садят из всего, чего можно. Отклониться я не имею права — не выполню задания. И я уже плевать хотел на все эти разрывы справа и слева. Конечно, я выполняю съемку на максимально возможной скорости. Почему? Потому, что зенитчики видят самолет «як» и ставят прицел на 520 километров в час, а я не 520 иду, а 600 — все разрывы сзади. Прилетаю. Фотолаборант несет пленку в фотолабораторию, печатают ее на фотобумагу, все это дело монтируют в планшет, и получается съемка нужного объекта. Я на планшете расписываюсь, там же расписываются мой командир полка и начальник штаба, и этот планшет везут тому, в интересах кого я выполнял это задание. Мало того, что я должен был разведать, где у них там какой аэродром, пушки, артиллерия, сосредоточение, я должен был дать предположение, а что это значит, что перевозят по дорогам, а почему по этой дороге, а не по другой, какие самолеты на аэродромах, и какие задания они смогут выполнять. Поэтому требовалась мозговая работа и хорошая тактическая подготовка. И я успешно совершал эти вылеты.
А сбитых у меня 4 самолета — мало, но зато на разведку много вылетов. В дивизии 3 полка. 31-й, не знаю почему, больше всего делал разведывательных вылетов, за 3,5 года полк сделал 16 776 боевых вылетов, из них на разведку 11 150, а остальные — прикрытие поля боя, сопровождение. 85-й гвардейский полк — все в орденах, и командир полка в орденах. А я получил свой первый орден, когда у меня уже было 85 боевых вылетов! Уже потом выяснилось, что командир полка Еремин — хороший командир, но он никому не давал орденов, пока ему самому не дадут. Поэтому у нас с наградами было туго, но я своего командира не обвиняю.
Как своего первого сбил? Где-то 27 апреля 1944 года в Сарабузе готовился к разведывательному вылету Вася Балашов. Его Пе-2 должна была сопровождать шестерка Решетова. Подъезжает Хрюкин, командующий 8-й ВА: «Доложить задание!» Решетов докладывает. Хрюкин говорит: «Если на самолете Балашова будет хоть одна царапина, то тебя под трибунал, а если его собьют — расстреляю». Мы вылетели. Балашов 3 захода делал. На нас навалились «мессера». Атаковали сверху и снизу. Мы сбили, по-моему, 2 самолета, причем один меня чуть-чуть не сбил. Балашов последний заход сделал и уходит, а я смотрю — «мессер» валится. Ведомым у меня был Стадниченко. Он отбивает атаку на Пе-2 Балашова, и «мессер» выходит мне в хвост. Я закручиваю вираж с набором высоты — «мессер» со мной. Набор — это интересный момент. Нигде, ни в каком наставлении не написано, как нужно сделать вираж, чтобы выйти выше противника, чтобы сделать минимально возможный радиус. Я набирал высоту, пока его не увидел, пока не встали друг напротив друга. Начали с 4000, а залезли почти на 7000! Без кислорода! Вижу, сидит рыжий немец, в наушниках, в белоснежной сорочке с галстуком. У меня коленки сразу заходили, думаю: «Он же опытный, а я пацан». Мандраж такой, а потом думаю: «Нет, не получится у тебя». Я умудрился не то чтобы выйти в хвост, а послать очередь выше его в том направлении, куда его самолет движется, и он сам залез в нее. Взрыв! Последний рассудок, последние силы на это пустил. Это была моя первая победа.
А вскоре меня сбили. Летали мы тогда на Як-1. Это было под Херсонесом. Немцы со всего Крыма сползлись к Херсонесу и оттуда на всех возможных средствах: на баржах, лодках, бревнах каких-то — удирали из Крыма. На мысе Херсонес был у них аэродром. Днем бомбардировщики его разбомбят, а они за ночь его восстановят и опять летают. Я полетел утром рано на разведку. Смотрю — действует. Пришел, доложил. И вот нарядили восьмерку штурмовиков, которые повел Григоренко, молодец парень, а мы их сопровождали шестеркой во главе с Героем Советского Союза капитаном (тогда он был капитаном) Решетовым Алексеем Михайловичем. Штурмовики обычно делали 1—2, 3 захода максимум. Один раз бомбы сбросят, второй раз реактивными снарядами, потом пушечным огнем. А эти попались, они 8 заходов сделали, 40 минут! Снизу «фоккера», а сверху «мессершмитты». Мы были в мыле, устали от воздушного боя, ведь 40 минут дрались! Освободились мы от истребителей противника. «Горбатые» собрались, через горы перевалили на свою территорию. Мы пристроились к ним и идем парадным строем. В том бою ведомым у меня был Володя Михалевич, здоровый белорус, ужасный флегматик. Подлетаем уже к Бахчисараю, а базировались тогда в Сарабузе. В это время «мессершмитты» сверху сваливаются на нас, и меня по правой плоскости. Это страшное дело — чувствовать взрывы снарядов на самолете, приближающиеся к кабине. Я только левую ногу дал, и последний снаряд разорвался, попав в бронестекло кабины. Оно разлетелось вдребезги, и я почувствовал, что мне обожгло затылок и спину. Я посмотрел на Михалевича, думаю: убили его, что ли, почему он не предупредил? Гляжу, он идет — прозевал. За мной шлейф, горит правый бензобак. Надо садиться. Куда садиться — все дороги забиты техникой, которая гонит немцев на запад. Я самолет «листом» почти под 90 градусов положил, скольжением пламя сорвал, перед самой землей передо мной примерно 100-метровое поле виноградника, но оно перепахано. Я шасси не выпускаю — произвожу посадку на фюзеляж. Щитки выпустил, чтобы сократить путь планирования. И перед самой посадкой у меня мысль: «Надо самолет спасать» — и щитки убрал. Приземлился, ну, конечно, проехался мордой по прицелу. Вылез; Ре-шетов меня сопровождал — я ему помахал, что все нормально. Когда пыль осела, смотрю — передо мной, метрах в пяти, скала. Думаю, если б пропланировал еще метров 10, то все, крышка мне бы была — лобовой удар и готов. За мной приехали, самолет полуразобрали, отвезли, и на следующее утро в 12 часов я на нем вылетел на задание.
