Иван Чигринов - Свои и чужие
— Ничего себе! — проводив её приветливым взглядом, одобрил Острашаб.
Но Масей не поддержал разговора. И не потому, что не захотел. Холодный и сырой воздух вызвал у него вдруг приступ сильного кашля. Содрогаясь всем телом, он скорчился и, на виду у всех, хватаясь одной рукой за рубаху, другой коснулся земли, стал судорожно цепляться за обжигающий снег.
Не дожидаясь, пока Масей выпрямится и хоть немного передохнет от своего надрывного кашля, Марфа одним коротким движением отёрла мокрые руки о захватанный передник, свисающий из-под её кожушка, кинулась чёрной птицей к сыну, обняла за плечи и повела в хату, приговаривая нараспев:
— А что ж это они наделали с тобой?…
От её стремительности, а больше всего, наверно, от её жалости Зазыбе вдруг сделалось тошно, он даже побелел, поняв, что ничем не помогает Марфе лечить хворого сына. Но что-то удержало его на месте, не иначе цыганистый Алесь Острашаб, которого не слишком тронуло это зрелище, и смирный немец, вообще мало что соображающий.
Марфа все не выходила из дома, несмотря на то что работы по хозяйству сегодня ещё хватало. Не дождавшись её во дворе, Зазыба заставил себя подняться на крыльцо, где по-прежнему прохлаждались Острашаб с немцем, и шагнул в дом.
Но зря Зазыба беспокоился — Масей сидел на самодельном кресле-качалке, потихоньку раскачивался и беседовал с матерью. Казалось, ничего с ним и не случилось.
— Ну как он тут? — тем не менее справился Зазыба.
— С маткой не пропадёт, — отрезала неприступная Марфа Давыдовна.
— Печку-то будем топить на ночь? — смущённо спросил Зазыба.
* * *Сумерки надвигались на Веремейки хоть и не очень быстро, однако с той неодолимой последовательностью, которая не оставляет сомнений — скоро стемнеет. Правда, сомневаться не было и причин, пока в природе все чередовалось, как заведено, а главное — не сбивалось с шага. Если у людей происходит много чего, что нарушает порой не только привычные представления, но целиком перекраивает их существование, то в природе подобного не бывает. Она всякий раз повторяет себя, и в этом повторении человек всегда находит покой и защиту.
Пока по-настоящему не смерклось, Зазыба наносил дров в хату (и на утро — для печи, и на вечер — для голландки), потом принялся таскать воду из колодца. Её понадобилось сегодня немало: пришлось поить лошадей — ещё раз Шарейкову, потом и комендантову, которую на ночь тоже поставили под поветь. Ноконец он отёр руки о промокшую на боках стёганку, вошёл в хату и тихо, чтобы не особо слышали, улёгся на топчан. Тело его сегодня было тяжёлым, как после долгой дороги, хоть на самом деле не много он за целый день наработал.
В печке пылали берёзовые дрова, и с другой половины хаты, где расположились теперь Масей, Острашаб и немец, умеющий делаться незаметным, казалось, что его и нет в доме, доходил яркий отблеск пламени, который не перебивала и керосиновая лампа — её тоже зажгли сегодня ради гостей.
— История человечества, — внушал Масею ровным голосом Острашаб, — как раз и началась с жертвований, когда люди стали приносить на алтарь своим богам всякие дары, начиная от животных и кончая плодами. И не потому, что наши далёкие предки очень уж усердствовали перед богом. Нет, это пошло не от искренней веры или благодарности.
Страх заставил человека вскоре принести тому же идолищу, на тот же алтарь или, как говорят, теперь, — на жертвенник, и самого себя. Думал, что за счёт ближнего своего откупится от бога, спасётся. И не заметил, как цепочка этих жертв постепенно сделалась бесконечной. Особенно с того времени, как начались войны.
Зазыбе было слышно через отворённую дверь, что Масей в ответ засмеялся. И сказал:
— Гм, по-твоему выходит, что все в жизни давно обусловлено и оправдано. Но долго ли будет тянуться это жертвование?
— Об этом, считай, и сам всевышний не знает. Ну, а человек давно зарекается не делать ничего дурного. Только из его зароков ничего не получается.
— Значит, и нынешняя война не последняя?
— Думаю, нет. Не нужно забывать, что войны, кроме горя, несут людям кое-что и полезное. — Тем, кто их выигрывает?
— Это в первую очередь. Но я имею в виду другое.
— Что?
— Ну, например… Если брать результат всех войн в широком масштабе.
— Как это?
— Прошлая война, как известно, кроме разрушений в Европе и несколько миллионов человеческих жертв дала революцию в России. Другое дело, что её использовали потом в своих целях большевики. В Италии и в Германии появился фашизм. А знаешь, чем кончились крестовые походы?
— Небось тоже миром, как и вообще все войны кончаются.
— Конечно, миром. Но кроме мира?
— Не помню. Я никогда не любил читать о войнах. Не люблю войны и военных.
— Ну, известно, когда гремят пушки, музы молчат. Так?
— Допустим. Хотя на самом деле это не так. Но хорошо. Чем все-таки крестовые походы закончились?
— Европейцы стали мыть руки перед тем, как сесть за стол.
— Всего-то? — засмеялся Масей. — Был ли смысл воевать ради этого?
Острашаб, посмеиваясь, сказал:
— Но в итоге, побывав в восточных странах, европейцы познакомились с новыми земледельческими культурами, например, стали выращивать рис, лимоны, абрикосы, арбузы. Научились вырабатывать шёлковые ткани, зеркала. Но и мыть перед едой руки тоже научились только после крестовых походов.
— Значит, наши предки были в те времена дикарями?
— Ну…
— А может, это поклёп?
— Могу отослать к историческим источникам.
— Не надо. Это, так сказать, занимательная история. В жизни все происходило и происходит иначе. Война — всегда несчастье. Ну, а что может дать теперешняя?
— Думаю, в результате её Европа снова изменит своё обличье. Это во-первых. А во-вторых, принесёт мир и победу.
— Кому?
— Разумеется, и нам, белорусам.
— Но теперь «мы» — это совсем не однородное понятие. Ты же слышал, как отец мой рассуждает?
— Отец твой сегодня в расчёт не идёт. Он вообще уверен, что большевики не сдадутся.
— А ты, как ты на самом деле считаешь?
— Мне не хотелось бы сейчас говорить об этом.
— Почему вдруг?
— Вдруг черт подслушает да разболтает.
— Черти давно небось куда-то попрятались. Они и так большого шума не любят, а тут — война…
— Нет, ты ошибаешься. Про чертей я тоже могу лекцию прочитать. Но не буду. Скажи лучше, друже, как ты тут живёшь?
— Разве не видишь?
— Ну, вижу, в общих чертах…
— А в частности — отдаюсь целиком деревенскому дольче фар ниенте. По-итальянски это означает сладостное препровождение времени или попросту безделье.
— Не пишешь?
— Нет. Пытался, но ничего не вышло, душа засохла. А ты чем теперь занимаешься, кроме того, что служишь в городской управе?
— Ищу «модус агенди».[8]
— Что ж, занятие весьма похвальное. В конце концов теперь, видимо, многие увлечены этим. Правда, все по-разному понимают «модус агенди». Ищут его соответственно своим убеждениям и тем обстоятельствам, которые сложились вокруг каждого. В чем же заключается твой «модус агенди»?
Острашаб засмеялся.
— Долго придётся объяснять.
— А ты начни по порядку. Я так понимаю, что способ действия для тебя зависит от того, как будут разворачиваться события?
— Конечно.
— А события в свою очередь будут зависеть от того, на чьей стороне окажется победа?
— Можно сказать так, а можно и наоборот.
— Так чьей же ты, Алесь, ждёшь победы?
— А неужто ты ещё не понял?
— Нет.
— Нашей победы жду, нашей!
— А если ещё ясней?
— Не немецкой, не советской, а нашей. Отсюда и «модус агенди». Ради этого я и к тебе приехал.
— Значит, есть люди, которые не желают победы в войне ни Гитлеру, ни Сталину?
— Да.
— И ты в их числе?
— Да.
— И много вас?
— Не слишком. Дело в том, что немцы на руководящие должности привезли с собой готовые кадры. Это прежде всего бывшие активные деятели так называемых мелкобуржуазных партий. До тридцать девятого года они в большинстве своём действовали в Западной Белоруссии. А мы собираемся ориентироваться на Англию.
— На кого?
— На Англию.
— Почему вдруг?
— Потому что Англия от нас далеко.
— Странно. Не очередная ли это химера, порождённая провинциальным снобизмом и пустыми мечтаниями?
— Так складываются исторические обстоятельства. Мы сейчас имеем то, чего не имели раньше, а именно: нам больше не угрожают ни русификация, ни полонизация. И пока немцы дерутся с большевиками, у нас есть время и возможность наконец-то начать воспитывать свой народ в национальном духе.
— А как посмотрят на это немцы? Они же небось тоже намереваются наш народ на свой манер учить? И как на ваш замысел посмотрят их подручные, которых они привезли, Как ты говоришь, в обозе? Может, они за это время совсем онемечились? И не захотят наново переучиваться?
— Их не так много. Словом, ради всего этого и создаётся теперь белорусская народная самопомощь.
