Иван Чигринов - Свои и чужие
— Что там у вас? — спросил с печи портной. Зазыба понял.
— Человек к Масею приехал. А с ним немец. За кучера.
— Мы тут видели, как они подкатили, — сказал Прибытков и опять чему-то засмеялся. — Дак он за кучера?
— Ага.
— Значит, человек важный приехал?
— Не очень-то я разобрался. Из наших.
— У немцев служит?
— Видно, так.
Тогда и Шарейка встрял:
— А он теперь из Бабиновичей?
— Вроде так.
— И что там у нас?
— Он больше про Минск рассказывает. Про местечко небось не знает.
— А-а-а, — с разочарованием протянул Шарейка. — Ну а ты?
— Что я? — Ты же, сдаётся, собирался сегодня в Бабиновичи?
— А что ему делать тама? — поинтересовался Прибытков, словно бы с осуждением.
— Мне тут одной штуки не хватает для шитья, — схитрил Шарейка. — Дома забыл, дак попросил Зазыбу, чтобы не вертаться уж самому.
— А-а-а, — сообразил Прибытков. Тогда Зазыба растолковал портному:
— Как раз вот с ними, с нынешними гостями, и поеду завтра.
Шарейка долго лежал молча под кожухом, словно взвешивал Зазыбовы слова.
— Добра, — наконец вымолвил он и решил: — Ты закрой там кадку и приглядывай за моей лошадью. А я тут, у Кузьмы, покуда останусь. Благо печь широкая. На все лопатки. У нас таких в местечке почему-то не клали раньше. Но если б я хату себе наново ставил, так обязательно заставил бы сложить печку не еврейскую, а крестьянскую просторную.
С самого начала, с самого прихода сюда, Зазыбе почему-то было тяжело разговаривать с Шарейкой; невольно получалось, что он снова вроде оставался перед ним виноват, что не возразил на его желание ночевать у Кузьмы и не приглашал с собой, оставлял здесь, а ещё хуже — что откладывал на завтра важное дело; к тому же и Кузьма Прибытков умолк, словно в воду опущенный, а совсем недавно, перед приходом сюда Дениса Евменовича, мужики разговаривали обо всякой всячине, а сейчас что-то не только сдерживало их, но и тревожило.
Казнясь в душе, Зазыба быстро распрощался, пошёл домой.
На дворе вечерело, хотя заметить это даже опытному человеку, немало пожившему на свете, было нелегко, потому что снег, который хотя с самого утра и таял и постепенно темнел, делался грязным, не давал пока что наступить вечерним сумеркам.
На деревне слышались голоса — то далёкие, то близкие, как и всегда, каждый день, когда ничего не менялось и тем более ничего не случалось; правда, Зазыбе немного странно было, что сегодня ни разу ещё не пробежал по заулку ни Микита Драница, от которого навряд ли остался в тайне приезд Острашаба в комендантовой таратайке, ни кто иной из компании Браво-Животовского. Да и сам Антон почему-то не показывался, хотя по службе ему как раз полагалось появиться, во всяком случае, совсем не помешало бы. «Может, где-нибудь тоже пируют, шалавы», — подумал уже на своём дворе Зазыба.
Марфа начинала обихаживать на ночь скотину, которая подавала на весь двор голодные голоса — мычала время от времени корова в хлеву, а на воротца боковой загородки кидалась чушка, готовая прогрызть доски. Марфа металась, хотела успокоить и ту, и другую. Однако, увидев Дениса Евменовича, кинулась за помощью к нему.
— Помоги хоть ушат отнести в хлев, — попросила она мужа, — а то припустил сразу из дому, как заяц по первому снегу.
— А что, совсем неплохо, ежели сосед близкий да перелаз низкий. К тому же, кроме всего прочего, у меня там свой гость.
— Ну да, на один день дак, сдаётся, и многовато гостей. А чего ж ты не позвал его на обед, как Алесь приехал? Я гляжу, ты молчишь, будто забыл или не хочешь, ну я и не стала второй раз напоминать.
— И правильно сделала. У вас свои гости, у меня — свой.
— А почему — у нас?
— Да уж так… Ты вон как их употчевала!
— Ну и что? Ты как маленький. Иль забыл, что гостю нужно прощать, а хозяину — промолчать?
— Но я знаю и другое — гостю угоди да и себе не повреди.
— Да я, если хочешь, не хуже тебя разбираюсь, что к чему. Ну, нехай с немцем приехал он, так ведь к моему сыну. А что немца с собой привёз, дак кто виноватый?
— Виноватый не виноватый, однако… Помнишь, батька твой, бывало, говаривал: все гости за стол, а незваный — под стол.
— Вижу, ты хотел бы, чтобы Масей истерзался тут один? Сперва эта тюрьма, теперь одиночество. У меня душа кровью обливается, когда слышу, как он кашляет. Дак нет, я самого черта с дьяволом посажу за стол рядком, только бы Масею от этого польза была. И угождать буду.
— А какую ты пользу для него сегодня увидела?
— А такую, что он обрадовался этому Алесю…
— Ну, допустим, правда. Но чем все это может кончиться?
— Как чем? Погостюет человек да и поедет себе, откуль приехал. И зря ты выставляешься перед ним. Коли хочешь знать, этот Алесь не такой простой — ты на него кидаешься, а он уступает тебе, хочет, чтобы все у нас хорошо было. — Глупая ты, — грустно покачал головой Зазыба.
На этом и застала их во дворе Ганна Карпилова. Раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, а может быть, от первого снега, она нежданно шагнула в отворённую калитку, распахнув на груди красивый гарусный платок — словно напоказ.
— Вот уж намело так намело, даже не пройти по вашему заулку, — начала она возбуждённо издали, как только увидела хозяев посреди двора, и принялась осторожно, даже с некоторым форсом, постукивать каблучок о каблучок высокими сапожками с замысловатой шнуровкой. — И лошадь чья-то незнакомая у вас.
— Когда это ещё намело, — первой, и как бы с явной насмешкой, отозвалась на её голос Зазыбова Марфа. — А теперя…— Замечание о лошади Марфа пропустила мимо ушей.
Кто-кто, а Денис Евменович знал, что его хозяйке Ганна не по душе, хоть и не из чего было волноваться после того, как в хату соломенной вдовы водворился Андрей Марухин. Он поморщился, хотел вставить несколько слов в беседу, которая не совсем ладно начиналась, однако Ганна поторопилась объяснить:
— Я до Дениса Евменыча. Дело у меня.
— Ну так погоди, Ганна, я зараз вот, только помогу отнести ушат в хлев, — кивнул ей Зазыба.
Ганна вслед за хозяевами подошла к распахнутым воротам в хлев, спросила:
— Хватит ли вам нынешний год чем скотину кормить? — И глянула наверх, на чердак, где обычно у крестьян хранится сено на метельную пору, когда нет возможности подобраться к стогу.
— Да вряд ли, — ответила ей Марфа.
— Ну, у вас ещё ничего, — без всякой зависти промолвила Ганна, — а вот у меня… Не знаю, как корова перезимует.
— Не одной тебе, всем придётся эту зиму побираться, — снова откликнулась из глубины хлева Зазыбова жена.
Зазыба вышел к Ганне, вытирая соломой руки, и насмешливо спросил:
— И у кого же вы намерены побираться? Кругом, сдаётся, одни только побирухи и остались. Война-то как раз на косовицу пришлась.
— Да и косить в ту пору некому было, — подхватила Ганна.
— И это правда. Вокруг разоренье — ни табаку, ни
куренья, — пошутил Зазыба. — Ну что ты, Ганна, явилась? Чего тебе не сидится дома?
— Спросить хочу.
— Ну?
— Куда вы послали моего будущего косца?
— Почему ты думаешь, что я?
— Ну… а кому больше?
— А может, он сам надумал — уйти?
— Да ведь…
Зазыба заметил, как растерялась вдруг Ганна, пожалел её:
— Никуда он не денется. Погуляет да назад вернётся. Недаром же он — кузнец, обещал — сала, соли принесёт. Детей твоих кому-то кормить надо?
— Думаешь, он ради моих детей ушёл из дому?
— И ради детей. А ты по-другому думаешь?
Ганна поёжилась, часто заморгала. Зазыба заметил это, тихо сказал:
— Не очень по деревне звони, кто да куда его послал. Сам-то он сказал что-нибудь, когда уходил?
— А мне все равно тревожно стало, дай, думаю, спрошу у Евменыча…
— Тревожно — это хорошо, — улыбнулся Зазыба. — Не мне, ясное дело, вмешиваться в твои дела, сами сходились, сами и разбирайтесь между собой, однако есть старая притча на это: чтобы козёл не оборвал привязи, надо её кое-когда отпускать, длинней делать. Так что твоё счастье, ежели это и вправду счастье, зависит в первую голову от тебя. Я же со своей стороны могу твёрдо заверить — вернётся твой Андрей в Веремейки. Он мне обещал засов покрепче выковать на ворота, так тоже жду.
На незнакомый голос во дворе на крыльцо вышли сперва Масей с Острашабом, потом, следом за ними, возчик в помятой темно-зеленой шинели внакидку. Увидев подвыпившего немца, Ганна вдруг встрепенулась и тихо, еле слышно ойкнула, словно в ней что-то оборвалось. Но уже через мгновение женщина собралась с духом и словно отогнала от себя страх.
— Спасибо, Евменыч, и на этом, — сказала она звонко, чтобы услыхали все. — А теперь пойду, дети одни в доме остались.
Может, торопилась Ганна, боясь, что Масей станет удерживать её при гостях, пусть даже только из приличия, но тот как остановился у крыльца, так и уставился на неё. Тогда и Алесь Острашаб заметил Ганну. Но она уже шла к воротам, которые вели со двора в заулок, и никто её не задерживал.
