Александр Гончаров - Наш корреспондент
Сейчас от школы и Дома культуры остались одни почерневшие стены.
…А кузня уцелела. Она стоит у дороги, на краю станицы, поблизости от бригадного двора. Постройка старая, прокопченная дымом, но прочная, еще с десяток лет продержится. Рядом с ней огромное тутовое дерево, по-станичному — тютина. Никогда ей не давали поспеть. Ребятишки обсыпали ее, как воробьи, и поедали плоды зелеными. Любили они крутиться возле кузницы или стоять у дверей, с восхищением наблюдая за работой.
…Сам Донцов, в брезентовом фартуке, левой рукой ворочает на наковальне клещи с нагретым добела куском стали. В правой руке у него кузнечный молоток — ручник, который все время в движении: он то мягко ударяет по раскаленному металлу, то выбивает веселую дробь о наковальню. Молотобоец, Артюха-Громобой, рядом с которым Донцов кажется подростком, кует пудовым молотом. Он машет им без заметных усилий, и если при ударе хекает, то не от натуги, а для шику. Работают молча. Ударами ручника Донцов показывает, куда и с какой силой должен бить молотобоец. Поковка из бело-розовой становится красной, потом малиновой. Донцов кладет ручник боком на наковальню. По этому знаку Артюха-Громобой опускает к ноге занесенную для удара кувалду и идет к горну. Мех скрипит под его тяжелой рукой. От угля и нагретого металла тянет кисловатым запахом. Дети недовольно подшмыгивают розовыми носами, но смиряются с процедурой нагрева, как с неизбежным злом… Снова раздается веселый звон ручника, ухает молот, летят искры, зрители оживляются. Но особенное удовольствие они получают, когда Донцов погружает уже откованную, раскаленную деталь в железную бочку, всегда наношенную зеленоватой водой. Вода мгновенно вскипает, звучно шипя и булькая, волшебник-кузнец скрывается в облаке пара. Дети стонут от восторга…
Может, Алешка сейчас тоже бегает до кузни. Когда ему было около двух лет, мать привела его однажды, поставила на утоптанную траву перед кузней и сказала:
— Там папа.
А Донцов закричал из глубины кузни:
— Ходи сюда, сынку, ходи! Присматривайся к работе. Привыкай.
Алешка, в распашонке, еле доходящей ему до пупка, расставив руки и переваливаясь на крепких толстых ножках, бесстрашно зашагал к черному провалу двери. Волосенки его белели на солнце, как свежая солома. Храбрый хлопец… Алешка…
Улыбка тронула губы Донцова, и он уснул легким, птичьим сном. Так, с улыбкой, он и проснулся, когда через пятнадцать минут его позвали на партийное собрание в блиндаж командира роты. Партийное собрание проводилось накоротке. Не было длинных докладов, и выступления коммунистов звучали торжественно и немногословно, как присяга. Краткой была и речь замполита полка, присутствовавшего на собрании. Он сказал о гвардейских традициях, напомнил старое солдатское правило: «Сам погибай, а товарища выручай», сказал о том, что коммунисты в бою должны показывать пример храбрости и самоотверженности, что по ним будут равняться все остальные, в том числе и пришедшее в батальон пополнение, и выразил уверенность, что в предстоящем бою, как и в минувших битвах, гвардия будет сражаться не только по уставу, но и как сердце подскажет.
Замполит говорил простыми, обыкновенными словами, но сейчас, перед боем, эти слова приобрели особый смысл и значительность.
Сразу же после собрания по ротам прошли летучие митинги. Донцов выступал в своей роте.
— Сегодня я получил письмо от жинки, — сказал он, — пишет, что бабы сами, без нас, управляются и преодолевают трудности. Заверяет в общем, что бабы свой долг выполнят, но просит, чтобы мы долго не задерживались. Прочел я письмо, вспомнил родные места… сынишку… И так меня потянуло до родной хаты, до того зачесались руки взять снова ручник да клещи, да стать у мирной наковальни, что и не знаю, как вам передать.
Бойцы, стоявшие и сидевшие в траншее и примыкающих ходах сообщения, сочувственно слушали. Тяга к дому была им понятна без лишних слов. Командир роты нахмурился. «Вот-те на! — невольно подумал он. — Развел квас. Только размагничивает бойцов перед атакой».
Донцов выдержал паузу и тронул рукой усы, будто стирая добродушную улыбку.
— Стал я прикидывать, как же мне быстрее попасть до дому и каким путем добираться в ту станицу Нижне-Криничную. Так и этак примерял и пришел к выводу, что самая наикратчайшая дорога для меня и для всех нас, — тут он взмахнул, как молотом, тяжелым кулаком и энергично закончил фразу, — только через Берлин. Потому, пока этот распроклятый фашизм жив, будет он у нас поперек дороги стоять и не даст он нам мирно трудиться, а нашим детям спокойно расти. Значит, надо разбить Гитлера и гнездо его разорить, а тогда уже со спокойной душой до дому ворочаться. Так давайте ж бить врага и жать со всей гвардейской силой, чтоб скорей завоевать победу, чтоб нашим жинкам не пришлось нас долго дожидаться!
Он замолчал, но подумал, что получилось недостаточно торжественно, и закончил фразой, которую вычитал в передовой «Звезды»:
— И пусть гитлеровские орды испытают на себе сокрушительную мощь наших ударов!
Последнему оратору — парторгу роты — не удалось закончить свою речь: помешала артподготовка. Несколько секунд он еще кричал что-то, побагровев от натуги, но сквозь плотно спрессованный грохот разрывов не мог проникнуть никакой звук. Тогда рукой, вооруженной автоматом, парторг сделал красноречивый, понятный без слов жест. Жестами была подана команда разойтись по местам.
Донцов ждал сигнала к атаке, сидя на корточках на дне траншеи, и размышлял о предстоящем бое. Ему казалось, что выбить немцев после такой сильной артподготовки не так трудно, а вот удержаться на занятых позициях будет труднее. Немцы начнут гвоздить высоту изо всех сил. Он повел плечами, вспомнив ожесточенные бомбежки. Страха он, однако, не ощущал. Провоевав два года без единой царапины, Донцов проникся спокойной уверенностью в том, что ему не суждено погибнуть в этой войне.
Траншею стало заволакивать пылью. Солнце, висевшее слева над высотой, светило тускло, как сквозь туман. Когда взвыли моторы «илов», Донцов вскочил. По выработанному еще в разведке навыку, все на нем было пригнано так, чтобы не стеснять движений. Автомат он держал в правой, руке, на поясе висели запасной диск в холщовой сумке, нож в резиновых ножнах и три «лимонки».
Послышался голос командира роты, и по боевым порядкам прокатился, подхваченный десятками голосов, призывный клич, с которым ходили на бой, на смерть и на подвиги советские воины: «За Родину! За Сталина!»
Донцов легко вскочил на бруствер. Каждая клеточка его здорового, сильного тела напряглась, пользуясь возможностью действовать после томительного ожидания.
Пыль густо клубилась над полем боя. Где-то впереди недружно защелкали редкие выстрелы: немцы еще не пришли в себя после артподготовки. Надо было использовать эти минуты замешательства и ворваться в траншеи противника прежде, чем он успеет организовать огонь. Но изрытая, изуродованная земля не позволяла бежать быстро. Приходилось то проваливаться в воронки, то перепрыгивать через бугры. Пережженная земля сыпалась и уходила из-под ног, как песок.
По расчетам Донцова, он был уже на полпути к немецким окопам, как вдруг впереди начал бить пулемет. Донцов свалился в воронку. Боец из пополнения набежал на него в том самозабвенном состоянии, когда человек не замечает опасности. Донцов схватил его за ногу. Боец упал рядом, повернул изумленное лицо к Донцову… Свинцовая струя с змеиным шипением смела гребень края воронки, за которым они укрывались, осыпала их землей и ушла в сторону. Боец проглотил невысказанный вопрос и плотней прижался к земле. Донцов осторожно выглянул.
Сквозь редеющую пыльную завесу он различил метрах в двадцати узкий разрез амбразуры. Стоя на коленях, Донцов швырнул «лимонку». Она разорвалась за пулеметным гнездом. Он бросил вторую. Она упала в воронку рядом с амбразурой и не причинила пулемету никакого вреда. Стиснув зубы, Донцов с особой старательностью метнул третью. Пушистый хвост разрыва закрыл амбразуру. Пулемет замолчал. Цепь поднялась и устремилась вперед.
Второй раз Донцов упал совсем близко от амбразуры. Немец заправил, должно быть, новую ленту; пулемет как ни в чем не бывало опять залился злобной скороговоркой.
Между тем винтовочные выстрелы участились. Немецкая оборона оживала. Уже разорвались далеко за лежащей цепью первые мины, должно быть выпущенные трясущимися руками. Пройдет еще несколько драгоценных минут, внезапность будет потеряна, огонь противника усилится, станет губительным, и за успех, которого можно достичь малой кровью, придется расплачиваться ценой больших жертв. И все это из-за пулемета, огненное жало которого дергалось в нескольких шагах от Донцова.
Прижавшись щекой к горячей земле, Донцов краем глаза следил за пулеметом, с лихорадочной быстротой соображая, как можно заставить его замолчать.
