Александр Проханов - Военные приключения. Выпуск 4
Отчаянно затрещав мотором, катер сорвался с места и пошел по широкой дуге, не заходя, впрочем, в непротраленную зону.
Дернулась палуба под ногами, и Дружинин выругался: порвался трал. Это был уже не первый случай. Морские карты, которыми снабдило их египетское командование, оказались устаревшими, на них не были нанесены многие подводные рифы и затонувшие суда.
«Придется снова делать этот галс», — подумал Дружинин. Освобожденный от трала корабль набирал скорость, и пришлось перевести ручки машинного телеграфа на «Самый малый».
Катер с акульей пастью снова подошел вплотную, на его палубу вылез знакомый длинноволосый переводчик и крикнул по-русски:
— Уходите, здесь нет мин!
— Вот это мы я хотим выяснить, — ответил Дружинин.
— Здесь — израильские воды.
— Мы проводим траление в египетских водах.
Переводчик, потоптавшись на палубе, нырнул в рубку. Но через минуту вышел оттуда, почему-то ухмыляясь во весь рот.
— Вы можете работать в этом районе, если Советское правительство официально обратится к израильскому правительству за разрешением.
Снова Дружинин не ответил. Да и что он мог ответить? Не его дело — решать такие вопросы.
На юте — с мостика это хорошо видно — торопливо сваривали части трала: металлические скобы сбрасывали, не дождавшись, когда они остынут. Дружинин каждый раз видел белое облачко пара, и ему казалось, что он слышит, как раскаленные скобы шипят, падая в воду.
Подбежал Судаков, уставился на израильский катер, который разворачивался к кораблю зубастой пастью. Другие катера тоже начали приближаться со всех сторон, словно собирались пойти на абордаж.
— Пока не закончили ремонт трала, проведем учение, — сказал Дружинин. — Что у нас по расписанию — борьба с пожаром? Начинай, да не забудь записать в вахтенный журнал.
Запылал, задымил на шкафуте таз с ветошью, облитой соляркой, покатились вдоль борта пожарные шланги, свернутые в диски, и вздулись под напором воды. Кто-то сорвал огнетушитель.
Дальнейшего Дружинин никак не ожидал, на палубу двух катеров вдруг высыпало до десятка пестро одетых людей с фотоаппаратами и кинокамерами. Вот, значит, в чем дело: все это сегодняшнее вызывающее поведение израильских катерников не более как специально разыгрываемый спектакль. И провокационные выкрики длинноволосого переводчика (ведь объяснились уже с ним, чего еще надо?), и опасные «восьмерки» перед форштевнем, и попытки заставить тральщик изменить курс. Все было рассчитано на то, чтобы вывести русских из себя, все — для прессы.
И пресса заработала. Дружинин не сомневался, что завтра израильские (и не только израильские) газеты распишут это учение как настоящий пожар на советском корабле. Репортеры теснили друг друга, лезли на крышу рубки, один забрался даже на невысокую мачту к радиолокационной антенне. Никто им не мешал, и они вели себя как хотели, кричали вразнобой злое, оскорбительное.
И тут с корабля кто-то раздраженно ответил им непонятной фразой, как вначале послышалось Дружинину, на немецком языке. Репортеры замолчали на миг, опешив от неожиданности, и вдруг разразились дикими воплями, не поймешь — возмущенными или восторженными.
Дружинин поморщился, понял, что произошло: кто-то из команды тральщика, не выдержав оскорблений, обругал крикунов на понятном им языке — на идиш. Именно на идиш, а не по-немецки, как вначале подумал Дружинин, — языки эти схожи. А идиш на корабле мог знать только один человек — старший матрос Войханский. Это было ЧП. Отсутствие выдержки у советского моряка — само по себе чрезвычайное происшествие, а тут, по существу, нежелательное общение с иностранцами, которое еще не известно чем обернется, поскольку нахальные репортеры уж постараются разрисовать этот факт до неузнаваемости…
Он снял микрофон с крючка, поднес к губам и крикнул по-английски так громко, что корабельные динамики захлебнулись звоном:
— Командование советского корабля решительно протестует против ваших провокационных действий!
И, не отнимая от губ микрофона, сказал тише:
— Старший матрос Войханский — к командиру!..
Но еще до того, как произнес это, он увидел сверкающую струю воды, ударившую по израильскому катеру, по шумной толпе репортеров. Катер сразу отвалил и пошел в сторону, набирая скорость. Палуба опустела, только из полуоткрытой двери рубки кто-то грозил кулаком и кричал угрожающе.
Войханский, бледный, решительный, без смущения в робости доложил о прибытии. Вода канала с его оранжевого спасательного жилета.
— Что это значит? — угрюмо спросил Дружинин.
— Шланг вырвался. Пожар же тушили.
— А что вы крикнули?
— Чтобы катились!..
Дружинин тяжелым взглядом посмотрел на матроса.
— Ладно, ступайте, потом разберемся.
Спокойно сделали один галс, потом другой. А затем сигнальщик доложил о приближающемся баркасе. На нем были командир отряда траления капитан 1 ранга Полонов и представитель политуправления капитан 1 ранга Прохоров.
Случайностями моряка не удивишь: вся служба на море — постоянная готовность к неожиданностям. И все восприняли визит начальства как закономерную случайность. Но сколько Дружинин ни уверял себя, что это лишь совпадение, что и без случившегося начальники прибыли бы, поскольку обычно дневали и ночевали на том или ином тральщике, все же не мог отделаться от ощущения, что на корабль прибыла комиссия. Он приготовился к разносу, хотя и знал, что начальнические разносы не в привычке Полонова.
Есть люди, чей внешний вид никак не назовешь начальническим. Кажется, что они созданы для застольных бесед, но не для того, чтобы вытягиваться перед ними по струнке. В движениях, в манере говорить, спрашивать просвечивает глубинная добродушность, готовность понять и помочь. Таким был командир отряда траления капитан 1 ранга Полонов. С мягкими чертами лица, полными губами и добрым взглядом широко расставленных глаз, он сразу располагал к себе людей, Но, может быть, именно поэтому его слова воспринимались подчиненными с особым вниманием. Каждому невыносима мысль потерять доверие уважаемого человека.
Дружинин и Полонов остались в рубке, а Прохоров, которому предстояло провести на тральщике несколько дней, в сопровождении Алтунина пошел на ют. Минеры стояли на своих местах, никак не отреагировав на появлений офицеров: корабль шел с тралом, и все их внимание было занято приборами, морем.
— Как живете, минеры? — весело спросил Прохоров.
— Как инкубаторские цыплята под рефлектором, — бойко ответил Турченко. Он не стоял на вахте и считал, что может позволить себе такую вольность.
— Просьбы есть?
— Померзнуть бы.
Прохоров ходил по юту, заглядывая в лица минеров. Ему все казалось, что по лицам, по глазам он сможет определить настроение людей, их затаенные думы.
Освободившиеся от вахты матросы пошли обедать, он направился за ними и, сев за общий стол, с удовольствием стал есть горячий, обжигающий борщ. Когда-то он жил в таком вот кубрике. Но это было давно, теперь ему хотелось хоть на миг почувствовать себя молодым, а заодно послушать, о чем говорят сегодняшние матросы в свободную минуту.
Матросы с недоумением посматривали на Прохорова и помалкивали. Только один, невысокий, кудрявый, беспрестанно острил.
— Ты не устал, Турченко? — не выдержал боцман. — Болтаешь невесть что, товарищу капитану первого ранга спокойно поесть не даешь.
— Так ведь товарищ капитан первого ранга, наверное, пришел с нами поговорить. Какой же разговор с молчунами? — бойко ответил Турченко.
Ударила наверху пушка, и миски на столе дернулись от близкого взрыва, расплескав борщ. Всех подмывало кинуться к трапу и посмотреть на море. Но Прохоров сидел на месте, и все сидели, шевелили ложками вдруг разонравившийся борщ.
По трапу соскользнул в кубрик черноволосый матрос с бровями, почти сросшимися над переносицей, тот самый Войханский, чью фамилию в этот день не раз повторяли офицеры.
— Еще одну рубанули! — возбужденно сказал он.
— А мы думали — это ты упал, — тотчас заметил Турченко.
Войханский никак не отреагировал на реплику. Спросив разрешения, он сел к столу. И тут же Турченко бросил насмешливо:
— Полиглоту — двойную порцию!
— Зачем смеяться? Вы знаете, что они кричали? Ахават Исроэль!
— А что это значит? Переведи.
— Это целая концепция, — терпеливо разъяснил Войханский. — Вроде лозунга, означающего всеобщую любовь еврея к еврею. Всякого ко всякому… Шли бы они!..
Матросы затихли. Прохоров отложил ложку, с интересом прислушиваясь к разговору. Он уже знал, что на сегодняшнем совещании, где, несомненно, речь зайдет о поступке Войханского, будет защищать его, настаивать, чтобы целиком оставить этот вопрос на усмотрение командира тральщика.
