Артур Черный - Комендантский патруль
Беды, как осенние листья, сорванные ветром с осыпающихся деревьев, падают на нас. Который день подряд отключают электричество. Колючая, безжизненная засуха заползает в один на весь отдел водопроводный кран.
Мы стоим на крыльце второго этажа убогого своего общежития. В комнатах не работают вентиляторы, а от накалившихся за день стен не продохнуть. С лежачего семь потов сходит. Мутный дым сигарет, заплетаясь между пальцами, тихо плывет вверх.
Начинается общий разговор о заработанных нами деньгах и о том, сколько предстоит заработать их еще. Слепая человеческая жадность преобладает в воспаленном нашем сознании над шальными пулями, ждущими здесь на каждом шагу, над трупами вчера убитых товарищей, над годами одиночества, над разлуками, над грехами и полученными за них наградами… Мы хватаемся за призрачный свет ждущего впереди нищего богатства. Богатства, за которое отданы лучшие, самые главные годы пропадающей жизни, которое развеется, как пепел, протечет, как песок сквозь пальцы, после возвращения домой.
Я отхожу в сторону и смотрю на товарищей. Сумасшедшие люди стоят передо мной. Люди, отдающие год за годом этому городу, сейчас спорят, доказывают друг другу, кто дольше сможет здесь жить. Одни хвастаются идущим тут вторым и третьим годом службы подряд, другие обещают их когда-нибудь обогнать.
Мои собственные полгода этой командировки уже дают о себе знать. Все! Я больше не могу! Я не могу больше! Я уже сломался и не жду от жизни ничего хорошего. Хочется просто упасть и заплакать от безысходности проклятой погонной судьбы, от ее прожитых напрасно лет, от потерянных цели и смысла жизни. А еще хочется просто застрелиться где-нибудь на заднем дворе этого отдела.
Не деньги привели меня сюда, и не они держат здесь, а именно эта самая проклятая безысходность. Я боюсь снять погоны, боюсь уйти от своей судьбы и ненавижу себя за это. Почему боюсь? Потому что не знаю, как жить дальше. Потому что не могу без войны. Потому что я — бесплатное приложение к автомату…
Глубокая, мертвая апатия туманит мой ослабший, не способный уже к сопротивлению разум.
Звездное августовское небо раскинулось над ночной духотой земли. Вспыхивающие, горящие созвездия далеких галактик не спеша передвигают по нему свой мертвый блистающий свет.
Слева взлетают, подолгу висят и падают красные огни осветительных ракет Пыльного. С багрового, освещенного красками войны горизонта доносится нарастающий гул артиллерии. Разрывы… Глухие тяжелые разрывы долетают до нашего слуха. Командование Пыльного зарабатывает себе боевые. Говорят, что им закрывают по двадцать пять — тридцать дней в месяц, тогда как нам ни одного за целый год.
Среди контрактников ходит то ли сказка, то ли быль о том, как тамошние отцы-командиры одной из воинских частей умудрились закрыть себе в феврале тридцать один боевой день. Не хило! И сидят ведь там по кабинетам, да с инспекторскими проверкам к нам ездят, не мотаясь два-три раза в день по зачисткам да патрулям.
Поздней ночью, когда я стою на посту, дают электричество.
19 августа 2004 года. Четверг
Погибшему чеченскому президенту Ахмату Кадырову посмертно присвоено звание Героя России. В честь Кадырова в Москве будет названа одна из улиц.
Руслану Ямадаеву, бывшему полевому командиру Джохара Дудаева, депутату Государственной думы, также присвоено звание Героя России.
29 августа — выборы президента Чечни. С утра мы убываем на назначенные избирательные участки. Десять суток вдали от всех начальников. Вдали от Рамзеса, Рэгса и Тайда.
Я попадаю вместе с Опером на свой 20-й участок в 29-ю среднюю школу. Нас двое русских, остальные десять человек — чеченцы. Старший группы Тамерлан.
Втайне я радуюсь столь удачному случаю, как 20-й участок, и наотрез отказываюсь меняться местами с каким-то подошедшим чеченцем, что уговаривает меня уйти в команду автовокзала. Тайная моя радость кровожадна и безумна. Там, на самом далеком посту, в нашпигованном боевиками поселке Алды, только и может состояться какая-нибудь заварушка, в которой придется кое-кому сложить головы. Или нам, или им. Кровь моя стынет в жилах от повседневного однообразия и давно хочет горячей и скорой развязки. В бой, в бой, в бой!.. Мы-то не подведем! Мы-то будем драться всем на зависть! И смерть лихую примем, коли силы источатся.
Оглянувшись на свою команду, я вдруг понимаю, что «мы» — это только я с Опером, Тамерлан и жестокий чеченец Ахмед. Нам четверым выбирать не из чего. Я и Опер — русские, Тамерлан и Ахмед давно приговорены к смерти за службу России. Остальных я почти не знаю, а что знаю о них, не дает никакой уверенности.
Тайд, отправивший нас охранять развалины школы за пять километров от города, не выдал даже дополнительный боекомплект и оповестил, что сухпай на нас также еще не поступил из МВД, а родным отделом кормить своих работников не предусмотрено.
Точно так же Тайд поступил и в марте на выборах президента России, выдав скудную порцию круп и консервов: «Ничего-ничего, надо поголодать. Пуля в пустых кишках не так опасна и страшна, как в полных». Старый добрый полковник, спасибо тебе от всего сердца за отеческую заботу о своих подчиненных! Как тебе объяснить, что все дело ведь не в пуле, а именно в тех самых пустых кишках, которые вот уже который день нечем наполнить. Забыл Тайд обеспечить нас и средствами связи, понадеявшись, что сами выкрутимся.
На машине Тамерлана мы проезжаем через Минутку. Там не меньше десятка БМП вытянуты в кривую, ломаную линию, все пестрит от многочисленных камуфляжей солдат. По перекресткам города натыканы тут и там дополнительные силы армейских подразделений.
На нашем 20-м участке никого. Самое отдаленное и отсталое место района, жидкий поселок из нескольких раздолбанных улиц, помощи в случае чего здесь ждать неоткуда.
Мимо проезжает на двух БТРах невесть как сюда залетевшая инженерная группа комендачей и армейская разведка. Разведчики — здоровенные, не помещающиеся в маленькие разгрузки, суровые мужики-контрактники.
— А как вы тут без патронов, без еды, без связи?
— Да как-нибудь…
Те, переглядываясь между собой, качают головами. Для них это уму непостижимо. Для нас привычка.
С Опером я иду в расположенный неподалеку магазин, где мы покупаем два литра молока, палку колбасы и две булки хлеба. Это — обед.
Сидя на траве, у забора порушенной, искореженной взрывом школы, от которой осталась только четверть здания, мы вяло жуем нехитрый свой паек. Рядом что-то мнут в зубах и чеченцы. Грустная картина. Недоеденный кусок колбасы и булка хлеба остаются на ужин.
На втором этаже здания в школьных учебных классах, сооружая подобие кроватей, мы сдвигаем одна к другой новенькие, пахнущие свежим деревом парты. Чеченцы благоразумно ставят свои «кровати» в коридоре. Если случится обстрел, первые гранаты залетят именно в классы. Но нам с Опером лень перетаскивать в коридор уже облюбованные лежанки, и мы сразу же беспечно ложимся спать. Остальные во главе с Тамерланом уходят во двор, где азартно играют в карты и пьют пиво.
К вечеру почти все разъезжаются по домам, и мы остаемся впятером: я, Опер, которому, так же как и мне, некуда податься, да трое чеченцев, оставшиеся, видимо, из порядочности. На ужин национальное чеченское блюдо (надо же такое выдумать!): арбуз с хлебом.
Я моюсь из стоящей на первом этаже цистерны с водой и ложусь спать у открытого настежь окна.
20 августа 2004 года. Пятница
Утром приезжает Тамерлан. Он зовет нас завтракать на улицу, где через пять минут мы уже неторопливо жуем лаваши с арбузом.
Тамерлан заезжал в отдел, но никаких новостей с собой не привез. Новости все старые: помощи по-прежнему ждать неоткуда, патронов и еды тоже. Тайд посоветовал всем «потуже затянуть пояса».
В обед меня, спящего в классе, трясет за плечо чеченец Вампир, один из деятелей нашей паспортно-визовой службы, который просит помочь по работе. Мы едем в город, где в кафе у отдела составляем необходимые документы об утрате паспорта. Старший лейтенант милиции Вампир просто не умеет, и никогда не собирался учиться этого делать. Он говорит, что если бы не проклятая война, то был бы, наверное, высоким специалистом в деле паспортно-визовой службы. Наверное.
Не слишком торопясь в свою школу, около трех часов, мы пережевываем в кафе резиновый шашлык и запиваем его пивом. Рядом убивают таким же образом время чеченцы с близлежащих избирательных участков.
Нас одолевает лень. Истомленные ею, мы даже не перебиваем друг друга, а молча киваем и соглашаемся с самыми невероятными бреднями и сказками, что вываливает на нас очередной болтун.
Чеченцы любят прихвастнуть и сгустить краски.
Вечером к нашей школе подъезжает отделовский автобус. Водитель выгружает два цинка патронов и сообщает о прибывшей в Грозный для проверки избирательных участков большой московской комиссии.
