Владимир Рыбин - Непобежденные
Конечно, был составлен план мероприятий, осуществление которого в основном ляжет на политотдел армии. Его представители проведут инструктажи парторгов и политруков, выступят с докладами о роли командиров в воспитании личного состава, в укреплении воинской дисциплины, помогут политаппарату и секретарям партбюро в подготовке агитаторов и пропагандистов. Во всех частях армии будут проведены делегатские партсобрания, которые обсудят доклады военкомов полков о состоянии партийно-политической работы в подразделениях и о мерах по ее улучшению…
Многое намечено. Можно было бы и успокоиться ему, начальнику политотдела армии. Но спокойствия не было. Все думалось о том, что подобные недостатки могли быть обнаружены и в других частях, если их хорошенько «потрясти», что планы мероприятий не намного отличаются от тех, что обычно составлялись после всяких проверок. И все время возвращался к нему один вопрос, который он давно уже задавал себе: почему изменили крымские татары? Не единицы — это было бы понятно, в любой семье не без урода, — а в массовом порядке, по существу все. Ведь мы же говорили до войны о морально-политическом единстве, и оно было, единство, было, Бочаров знал это не только по официальным отчетам, а и по собственным наблюдениям: много ездил по стране, видел. Выходит, не везде было? Выходит, что-то просмотрели?
«Что значит — просмотрели? — одернул он себя. — Боролись за это единство, выявляли врагов, перевоспитывали заблудших. Но враги и заблудшие в этой нелегкой идеологической борьбе не выступали с развернутыми знаменами, многие таились, пакостили исподтишка, ждали своего часа. И немало их было таких. Как микробы, таящиеся в здоровом организме, они ожили при несчастье, при болезни, при этой общественной трагедии — войне. Гитлеровцы ведь не привозят бургомистров, полицаев да старост, они находят их на оккупированных территориях».
Бочарову вдруг вспомнился какой-то фильм, кажется, грузинский, о дореволюционных временах. Они, военные политработники, тогда еще спорили об этом фильме. Все в нем было вроде бы правильно, и в то же время что-то настораживало. Не понравилось тогда Бочарову, что все революционеры — грузины, а городовые, исправники, капиталисты-грабители — русские. На самом-то деле среди живоглотов-капиталистов немало было и грузин, а в фильме они куда-то поисчезали. На самом деле грузинские князьки служили той общественной системе не за страх, а за совесть, один генерал Думбадзе чего стоил. А постановщики фильма, вместо того чтобы вести водораздел между героями и подлецами по классовой линии, вели его по национальной. Тогда политотдельцы спорили об ошибках постановщиков, а теперь Бочарову подумалось, что это, наверное, были совсем не ошибки, а сознательные действия врагов советской власти.
Такие же «ошибки», несомненно, допускались и здесь, в Крыму. Кулацкая прослойка тут была гораздо активнее, чем в других местах. Полунищих татарских чабанов в степной части Крыма были единицы. Зато в предгорьях, в горах Крыма размножились разбогатевшие табаководы, виноградари, садоводы. Табачные плантации, виноградники, сады обрабатывались приходившими с севера на сезонные работы запорожскими, полтавскими, харьковскими девчатами и парубками. Южнобережные и подгорные татарские «крестьяне» по существу были мелкими хозяйчиками. В период становления колхозного строя здесь усиленно раскулачивали осевших в Крыму украинских и русских кулаков, а местные «мурзаки» — эти мелкие помещики — пользовались покровительством националистически настроенных местных руководителей как «культурные хозяева».
Как видно, проглядели до войны и тот факт, что среди крымских татар существовали еще и пережитки родовых отношений. «Мурзак» был не только самым богатым в округе человеком, но и главой рода.
И влияние панисламистских идей тоже недооценили. А они были живы и сводились ни много ни мало к тому, чтобы создать из тюркоязычных народов нашей страны самостоятельную буржуазную республику. Мы забыли, что после русско-турецкой войны 1877 — 1878 годов тысячи крымских татар переселились в Турцию и связи эмигрантов с Крымом не были порваны.
Национальный вопрос — болезненный и сложный. Между стремлением защищать национальные интересы и национализмом границы зыбки. Но только на том основании, что вопрос сложен, разве можно отворачиваться от него? Мы провозгласили, что ни одна национальность ни в чем не должна ущемляться по сравнению с другими, но ни одна нация не может также иметь особых преимуществ в сравнении с другими. А то часто бывало так: много говорили о русском шовинизме и забывали, что этой застарелой болезнью могут страдать все, не только старший брат — русский народ, но и младшие братья в семье народов. У маленьких даже обостренней бывает чувство ущемленности. Когда-то их угнетали, и после, революцией освобожденные, они стали перегибать палку, искать свое национальное самосознание на путях национализма, противопоставляя себя другим народам и прежде всего русскому народу… Так было кое у кого, но, видно, больше всего у крымских татар.
Все это учла немецкая демагогическая пропаганда. Ворвавшись в Крым, немцы объявили себя покровителями ислама еще со времен кайзера Вильгельма и пообещали восстановить для татар прежние порядки, основанные на «частной инициативе», то есть буржуазные. Все это, вероятно, и совратило людей, связанных круговой порукой родовых отношений, увидевших в союзнике близкой по вере Турции — фашистской Германии — защитника своих интересов. И потому крымские татары пошли в полицаи, в особые вооруженные отряды для борьбы против партизан. А поскольку многие татары в первые дни войны проникли в создаваемые повсеместно партизанские отряды, то они и выдали немцам боевые и продовольственные базы партизан. Много уже получено известий об этом, очень много…
Зазвонил телефон. Бочаров минуту слушал далекий голос и сказал резко:
— Нет, не утром. Такие заявки нужно выполнять незамедлительно. Немецкий солдат, перебросивший записку, сейчас сидит в окопе и ждет. А где он будет завтра? А если он не один, желающий узнать правду?… Нет, нет, выедут немедленно.
Он вызвал командира спецотделения батальонного комиссара Халимова, коротко объяснил ситуацию.
— Что ж, — сказал Халимов, — текст передачи есть, прочтем еще раз.
Он ничуть не удивился, словно подобные «заявки» поступали от немецких солдат постоянно, и ушел таким же невозмутимым, каким и пришел. И Бочаров подумал, который уж раз подумал, что не ошибся там, в Одессе, когда назначал его командиром отделения по работе среди войск противника. Собственно, даже и не назначал, он вроде как сам назначился. В тот раз пришли к нему все спецпропагандисты, только начинавшие свою работу, спросили, кому из них быть командиром. Бочаров рассудил, как Соломон: «Идите, поговорите между собой. Через полчаса доложите, что надумали, тогда я и решу». Они пришли через полчаса и сказали то, что Бочаров и сам думал, — быть командиром батальонному комиссару Халимову, казанскому татарину, хорошо владевшему турецким и немного немецким языком, а главное — имевшему опыт работы в боевых частях.
Выйдя от Бочарова, Халимов рассудил, что лучше всего передачу сможет организовать политрук Красновский, и потому направил его на ЗВАС — звуковещательную автостанцию, — на передовую, придав ему в качестве диктора лейтенанта Арзумова — «отличного немца», как назвали его в отделении.
XV
ЗВАС — крытая полуторка, оборудованная громкоговорящей аппаратурой, — прыгала по ухабистым дорогам. Арзумов перебирал в памяти выученный почти наизусть текст передачи. Напечатанный на машинке, текст этот лежал у него в планшетке, но кто знает, будет ли возможность подсветить его, чтобы прочесть?
Красновского предстоящая передача не беспокоила: ему готовиться было не надо, он выполнял в этом рейсе роль старшего, чьи функции сводились лишь к одному — чтобы не было никаких непредвиденных помех, и потому он всю дорогу дремал и думал о разном.
Это было его главным делом — думать. Другие стреляли, ходили в атаки, командовали ротами, батареями. А он думал. О том, как, какими средствами донести до немецкого солдата нашу правду, как заставить его отшатнуться от того, что он делает, или хотя бы засомневаться. Это было непросто. Ни он, да и никто в отделении не знал в точности, как вести пропаганду среди войск противника. Хотя, казалось бы, опыта в этом деле коммунистам не занимать: еще в гражданскую войну Ленин обращал внимание на необходимость такой пропаганды. Это ему принадлежат слова, что путем агитации и пропаганды мы отняли у Антанты ее собственные войска. Но перед войной так было все засекречено, что даже от будущих спецпропагандистов скрывалась литература по спецпропаганде. Красновскому была известна одна-единственная брошюрка на эту тему, но и та быстро исчезла, потому что ее автор — Блюменталь — оказался врагом народа.
