Георгий Николов - Зной прошлого
— Нет, этот не похож на нашего генерала Радко Димитрова. Где уж тут сравнивать! Вот тот был генерал…
Наступление продолжалось. Тракето, много разглагольствовавший раньше о свободе и коммунизме, когда пришло время взять в руки оружие и сражаться за них, всего лишь за несколько дней, проведенных в жандармерии, превратился в предателя…
Черный грузовик областного управления полиции остановился на краю села Добра-Поляна. Вдоль дороги в одну шеренгу были выстроены все мужчины из сел Добра-Поляна, Малка-Поляна, Топчийско и Мрежичко, начиная с юношей семнадцати лет и кончая глубокими стариками. Среди них были и те, кто помогали отряду в самые тяжелые для него дни, встречали и укрывали партизан, пекли хлеб для отряда, сообщали о передвижениях правительственных войск. И вот сейчас, стоя в одной шеренге со своими односельчанами, они ждали своей участи. «Население турецких сел снабжало нас продуктами, — заявил предатель в жандармерии. — Имена мне неизвестны, но, если увижу, узнаю наверняка».
В сопровождении поручика Стефанова, подпоручика Дончева и Чушкина предатель медленно прошел вдоль шеренги выстроенных на краю дороги крестьян, пристально вглядываясь в лица. В машине ждал результатов опознания Никола Мандров, который теперь не мог пожаловаться на недостаток работы. Пройдя вновь вдоль шеренги, предатель пожал плечами и заявил: «Их здесь нет». Тогда его втолкнули в закрытую машину и, по всей видимости, принялись бить — до окружающих донеслись его крики и мольбы о пощаде. После этого предатель указал жандармам четырех партизанских ятаков: Мехмеда Махмудова из села Топчийско, Али Делимехмедова из села Заимчево, Мехмеда Хасанова и Мехмедали Хасанова из села Мрежичко. Остальных помощников партизан предатель не назвал — то ли не узнал их, то ли посчитал, что четверо выданных ятаков — достаточная плата за его собственную жизнь.
В тот же день арестованные были расстреляны Тодором Стояновым и Иваном Штеревым рядом с тем местом, где лежали непогребенные тела казненных партизан. Лишь через несколько дней населению удалось добиться от властей разрешения захоронить тела убитых партизан и ятаков.
Костадин Христов был схвачен после того, как, упав в овраг, вывихнул ногу. Три дня провел он связанный в караульном помещении в селе Емирово. Где-то в горах по пути в Емирово телега с арестованными попалась на глаза полковнику Абаджиеву, командиру двадцать четвертого пехотного полка.
— Разве вы, поручик Петков, не могли обеспечить для него фаэтон? — с издевкой обратился полковник к ротному командиру. — Необходимо более строго и неукоснительно исполнять приказ номер двадцать шесть.
— Однажды, — вспоминал ротный фельдфебель Величко Костов, — приехал майор Димитров в сопровождении штатских лиц и приказал мне ликвидировать задержанного партизана. Я сообщил обо всем поручику Петкову, который в тот момент находился в лесничестве. На следующее утро поручик распорядился сформировать команду из десяти человек, в которую был бы включен и доброволец, вызвавшийся застрелить пленного партизана. «Я его поймал, я его и убью», — заявил ефрейтор Вылчо Александров. Партизану сказали, что он должен будет показать, с какой стороны было совершено нападение на лесничество. Когда село скрылось из виду, поручик дал знак, и Вылчо застрелил партизана. Тело сбросили в яму и засыпали камнями.
Наступление, начатое по приказу генерала Младенова, продолжалась. В районе проводились повальные аресты. 27 июня дошла очередь и до Страцин, Рыжица и Просеник. По указанию Мандрова активное участие в облавах принимала и полиция. В находящееся под охраной жандармерии арестантское помещение в селе Руен попали десятки коммунистов и ремсистов. Среди них были ятаки и подпольщики, которые мужественно помогали партизанам с самого начала вооруженной борьбы, такие, как Иван Киряков из села Просеник, Дойно Дойнов из села Страцин и Атанас Янев из села Рыжица. Эти трое патриотов после жестоких истязаний были присоединены в ночь на 2 июля к группе обреченных на казнь борцов, привезенных из Бургаса.
Позднее капитан Русев пытался найти оправдание и этому «подвигу». «В те дни нас посетил один из министров, — написал капитан в своих показаниях. — Он призывал нас действовать быстро, твердо и безжалостно. Никто не возразил, так как все мы были военными и привыкли исполнять приказы». Даже в своем последнем слове на заседании Народного суда капитан Русев, словно не понимая, в чем его обвиняют, заявил: «Имею четырнадцать лет безупречной службы, все мои действия определялись приказами, полученными свыше».
Когда настала пора держать ответ за содеянное, у генерала Младенова обнаружились явные провалы памяти. «Поручика Петкова помню, — заявил он. — Знаю, что тот действовал согласно приказу номер двадцать шесть, но я ему никаких указаний на этот счет не давал». О других случаях расстрелов генерал вообще не мог вспомнить. Это и понятно, мало ли забот было у него в то время. Разве просто было организовать наступление, в результате которого власти надеялись полностью разгромить революционное движение во всей Бургасской области?
Где Яна?
Аэлитка декламировала. Ее детский голосок звонко разносился по большому залу. Кто-то шепнул ей, что и ее мама будет слушать, как она читает стихи. Закончив декламировать, девочка поклонилась публике, но не ушла со сцены. Ее глаза пытливо бегали по рядам заполненного людьми зала. Кто-то взял ее за руку и повел к выходу, но девочка вырвалась, вернулась на середину сцены, поклонилась еще раз и срывающимся голоском крикнула:
— Где мама Яна?
Никто не ответил ей. Это происходило в день, когда в Несебыре впервые открыто праздновали годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
…Вернувшись со встречи с ятаками, Васил Дойчев сообщил партизанам о гибели командира отряда Николая Лыскова. В последующие дни сумели разыскать отряд некоторые оставшиеся в живых партизаны из группы Лыскова. Не было только Яны. Если она схвачена врагом, молва об этом дошла бы и до партизан. Если она убита, то и это очень скоро стало бы известно. Товарищи недоумевали: «Где Яна?»
Бай Георгий, отец Яны, уже знал о смерти Николая, но судьба дочери была ему неизвестна. Целыми днями его мучил вопрос: «Где Яна?»
Близкие Яны, которые своими глазами видели, как ее увозили на жандармской машине, тоже терялись в догадках: «Где Яна?»
Царский министр Христо Василев, твердо обещавший сохранить ее жизнь, названивал по телефону различным чинам полиции и жандармерии и спрашивал: «Где Яна?»
Казалось, что она бесследно исчезла…
После боя у Козичино Яна несколько дней в одиночку скиталась в горах. Когда Яна утратила уже всякую надежду разыскать своих товарищей, она решила спуститься в село Оризаре, где у ее отца было немало друзей и приятелей. У них Яна рассчитывала найти временный приют, чтобы немного прийти в себя и восстановить силы. Ее не оставляла тревога о судьбе Николая. Сотни раз воскрешала она в памяти тяжкий миг расставания, когда, подчинившись воле мужа и командира, она оставила Николая распростертым на земле на опушке леса. Все произошло так быстро и так неожиданно. Запомнились отрывистый лай пулемета, сбитые пулями и падающие на землю веточки дуба и страстная мольба любимого:
— Спасайся, Яна, нам нельзя погибать обоим.
Она хотела остаться подле раненого мужа и сражаться до конца. Верила, что ей удастся его спасти. Умело перевязала его раны и, все еще надеясь на какое-то чудо, огляделась по сторонам. Но вместо товарищей по отряду увидела группу приближающихся солдат и полицейских.
— Беги, спасайся… ради ребенка, — из последних сил выдохнул раненый и, вытащив из кармана фотографии Аэлитки, протянул их Яне.
Со сжавшимся от боли сердцем бросилась Яна в ту сторону, куда отступили партизаны. Но догнать своих ей не удалось. Яна осталась одна, не зная ничего ни о судьбе мужа, ни о том, как закончился бой. Выскользнув из блокированного жандармами района, она притаилась на поросшем густым лесом склоне. Все еще были слышны выстрелы, но они доносились уже откуда-то издалека, со стороны села Петково. Наверное, ее товарищи по группе все же смогли оторваться от преследователей и сейчас уходят в восточном направлении, чтобы укрыться в селах у надежных ятаков. Нельзя было медлить и ей — необходимо было как можно дальше уйти от этого проклятого места. Но какая-то неведомая сила властно влекла ее назад, туда, где, простреленный вражеской пулей, упал Николай, ее муж и товарищ по жизни и по борьбе. Как хотелось ей быть сейчас рядом с ним, поднести воды к его запекшимся губам, ободрить: «Ты будешь жить, милый, будешь жить».
Через кукурузное поле Яна вновь подобралась к высокому дубу, под которым в считанных шагах от нее лежал на спине Николай. Рядом с ним толпились солдаты и жандармы. Какой-то офицер громко отдавал распоряжения… Вскоре подъехала запряженная волами телега, которой правил старый крестьянин. Военные засуетились. Старик поднял руку: пусть подождут! С косой на плече он направился к опушке леса и вскоре вернулся с большой охапкой свежескошенной травы. Старик бросил ее в повозку, затем долго уминал и разравнивал траву и лишь после этого отошел в сторону. Солдаты уложили раненого, старик взял в руки поводья, и повозка тронулась… «Куда его везут? Окажут ему помощь или?..» — мучила себя вопросами Яна, взбираясь вверх по поросшему лесом склону. Отсюда как на ладони были видны село Петково и дорога в село Козичино. Вот из-за поворота показалась телега с раненым в сопровождении группы жандармов. «В Козичино везут. Там есть фельдшер, может быть, окажут помощь», — думала Яна, продолжая пробираться лесом вслед за конвоем. Но вскоре лес оборвался, началась равнина, двигаться дальше среди бела дня было слишком опасно. Дождавшись на краю леса темноты, Яна пробралась в село и постучала в один из крайних домов. Дверь открыла хозяйка, испуганная и изумленная.
