Андраш Беркеши - Последний порог
Эккер в этот момент подумал об Эрике, которая спала через две комнаты от него. Возможно, что во сне она видела Пауля, обнимала подушку, думая, что обнимает художника. Поняв, как страдает Эндре, Эккер сообразил, что сейчас для него важно не личное счастье теолога, а его дружеские связи с Чабой. Используя их, он сможет как следует прощупать семью Хайду. Поблагодарив молодого теолога за доверие, профессор сказал, как хорошо, когда учитель и ученик, идя на обоюдные жертвы, понимают друг друга и крепят мужскую дружбу.
— Любовь, сынок, так же изменчива, как погода, а вот настоящая дружба может быть крепкой, как гранитная скала, — продолжал Эккер. — Чаба — странный молодой человек, но я считаю, что он хороший друг. Дорожи его дружбой, сынок, очень дорожи.
После ухода теолога Эккер спустился в кабинет и позволил своему заместителю.
Через полчаса Вебер уже сидел в удобном кабинете профессора. Он привык к внезапным ночным вызовам и с нетерпением ожидал, когда сможет доложить шефу о приятных новостях.
Профессор, попросив извинения за столь поздний вызов, с улыбкой заметил, что в их службе темп действий подчас диктует противник.
— Я и без этого хотел доложить вам, господин профессор, — сказал Вебер, приглаживая волосы. — Есть вещи, которые необходимо обговорить. — Откинувшись на спинку кресла, он продолжал: — Кое-что нам-таки удалось разузнать. — Раскрыв кожаную папку, Вебер закурил: — Вчера в артистическом клубе я познакомился с отцом Моники Фишер. Выпил с ним коньячку и пообещал порекомендовать его УФА. Вечером же разговаривал с Метцером, все прошло гладко. Сразу подписали договор. Положив его в карман, я помчался к Фишеру. Дома застал одну Монику. Я растолковал ей суть дела, показал бумаги, но понял, что ее это не особенно заинтересовало. Разговорились — я перескажу лишь суть разговора.
— А что Фишерам известно о вас? — поинтересовался профессор.
— Принимают меня за киношника. Не бойтесь, я все легализовал. Говорили о многом, и в конце концов я завоевал ее доверие.
— Дорогой Феликс, — занервничал Эккер, — ближе к делу и не старайтесь доказать мне, что вы ловкий человек.
— Милан Радович в Париже, — обронил несколько обиженным тоном Вебер.
Эккер так и подпрыгнул, словно его укололи иголкой:
— Откуда вам это известно?
— От Моники Фишер. Вот это и есть суть дела, господин профессор.
Эккер, чтобы не выглядеть смешным, взял себя в руки и, встав, отошел от Вебера шага на три.
— Расскажите, как это было.
...Вебер знал о Монике все: и то, что она была любовницей Чабы Хайду, и то, что была влюблена в Милана. Он не без зависти смотрел на красивую девушку, которая сидела перед ним на диване.
«Ну разве это не свинство, — казалось, вновь услышал Вебер слегка хрипловатый, пропитой голос отца Моники, — когда моя мерзавка вдруг заявляет мне о каких-то якобы имеющихся у нее принципах? В Порт-Саиде, например, даже десятилетние девчонки уже содержат всю семью. Эта же, видите ли, не может лечь в постель без любви. А все из-за кого? Из-за этого негодяя». Через минуту Вебер уже знал, что под «негодяем» старый артист подразумевает Радовича.
Глазея на Монику, небрежно развалившуюся на диване, покрытом цветным ковром, на ее красивую фигуру, на великолепные волосы, Вебер невольно сравнил ее с молодой похотливой телкой. И, как ни велико было искушение, мысленно он приказал себе: «Сначала — служба, потом — личная жизнь». Он спросил у Моники, не хочет ли она сняться в фильме. Объяснил, его предложение вызвано тем, что у нее очень фотогеничное лицо и великолепная фигура, которая прекрасно смотрелась бы с экрана. Девушка ничего не ответила Веберу, бросив на него безразличный взгляд. Тогда он заговорил о том, что было бы неплохо сделать несколько пробных дублей.
— А до того с кем и сколько раз я должна переспать? — холодно спросила Моника. — Нет, господин, я не собираюсь стать ни артисткой, ни киноартисткой. Я хочу жить тихо и спокойно.
— Разумеется, мадемуазель, — сказал Вебер. — Все мы стремимся к такой жизни.
— Вы так полагаете?
Наступила долгая пауза, во время которой Вебер решил, что ему пора смело наступать, тем более что путь к отступлению, если понадобится, он себе уж обеспечит.
— Вы все еще любите его?
— Кого вы имеете в виду? — спросила девушка, несколько оживившись. Она закурила, не сводя глаз, с Вебера.
— Радовича... — И быстро добавил: — Я знаю все от вашего же отца. — Вебер тоже закурил. — Разрешите одно замечание? — спросил он, заметив, что Моника рассматривает лежавшие на столе договоры с подписями, скрепленные печатями. — То, что я вам сейчас скажу, должно остаться между нами, мадемуазель. Я не хочу, вернее, не хотел бы, чтобы у вас были неприятности с родителями. Ваш отец несколько безответствен. Боюсь, что он не мне одному рассказывал о вашей безнадежной любви. И это очень плохо. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Догадываюсь.
— Могу вам обещать, я с ним поговорю более радикально. — И, показав рукой на бумаги, добавил: — Цена — ваше молчание. Думаю, что ради этого стоит помолчать, но это лишь одна сторона дела. А другая... — Вебер немного помялся: — Правда, это уже трудно. Я со своей стороны, мадемуазель, всегда уважал и уважаю настойчивых и твердых людей. Вы мне кажетесь именно такой. И это вовсе неплохо. Плохо то, что человека, ради которого вы отказываетесь от жизни, насколько мне известно, уже нет в живых. Люди порой трудно расстаются с воспоминаниями, но нельзя отказываться ради них от жизни. Вы догадываетесь, о чем я говорю, мадемуазель?
— О Милане, если я вас правильно поняла.
— Да.
— Откуда вам известно, что его нет в живых?
— Простите, мадемуазель, но этого я вам не скажу. Из очень достоверных источников.
— Что же это за источники, мой господин? — спросила Моника с завидным хладнокровием.
— Не секрет, что я частенько посещаю Международный клуб, а иностранные журналисты подчас более осведомлены, чем дипломаты.
— И они никогда не заблуждаются?
— Бывает, конечно, и такое, но в данном случае, думаю, ошибки быть не может. В свое время я сам читал сообщение о побеге Радовича. Прошу прощения, мадемуазель, но должен заметить, что эту историю нельзя использовать даже в кинобоевике. По моему мнению, Радовича ликвидировало гестапо. Поскольку он был иностранцем, с ним следовало считаться. Что хорошего в этой истории с побегом? Знаете, мадемуазель, до сих пор еще никому не удавалось убежать от гестапо.
— А ему удалось, — решительно сказала девушка. — Милан — необыкновенный человек. Ему все удается, и побег удался.
Вебер тихо рассмеялся:
— Боже мой, если бы меня кто-нибудь так любил! Как я завидую этому юноше, мадемуазель! Клянусь вам, очень завидую. Не сердитесь, но мне кажется, что вы идеализируете Радовича. Это опасно еще и тем, что в данном случае вы идеализируете фантома, а это уже болезненный симптом, который со временем станет еще тяжелее. Вы еще молоды, мадемуазель, не портите себе жизнь.
Моника встала, подошла к комоду и, выдвинув один из ящиков, достала из-под стопки белья письмо. Повернувшись, медленно приблизилась к Веберу и, протянув письмо, сказала:
— Вот, прочтите.
От тонкого листка бумаги пахло духами. Написано письмо было мелким почерком. Вебер прочел его.
«Дорогая моя, надеюсь, что мое письмо застанет тебя в полном здравии. Я уже давно собиралась написать тебе, но экзамены не позволяли мне сделать это. Потом мне нужно было выполнить обещание согласно договорам, а затем я день и ночь работала над второй частью романа, первую часть которого ты уже читала. Слава господу! Теперь я смело могу сказать, что и вторая часть полностью удалась. Если я не ошибаюсь, ты прочла рукопись до того места, где Виктор, главный герой моего романа, прощается со своими друзьями и возвращается на родину. Первая часть заканчивается описанием вокзала, когда поезд выехал из-под его сводов, а на платформе остались белокурая Герти и темноглазая Эгерке. Герти думает: Эгерке влюблена в Виктора, и сама признается, что тоже любит юношу.
Во второй части рассказывается о том, что и после отъезда Виктора Эгерке продолжает свою работу. Герти не знает, что ее подруга является членом организации, выступающей против диктатуры, где она, собственно, и познакомилась с Виктором. Герти никакого отношения к нелегальной деятельности не имеет, но любит Виктора.
Прибыв на родину, Виктор докладывает о своей работе, много думает о Герти, однако не пишет ей, так как не может сделать этого из-за конспирации. Он получает новое задание, но не знает о том, что полиция следит за каждым его шагом. Ему снова предстоит поездка в страну диктатора. На границе его неожиданно арестовывают. Его пытают, но он не выдает своих друзей.
Эгерке же с фальшивыми документами удается бежать за границу, вернее, организация направляет ее туда, а она не хочет оставлять одну старушку мать. Тогда она уславливается с матерью о том, что та после ее отъезда, чтобы обезопасить себя, донесет на дочь. Эгерке благодарна Герти за то, что та помогает ее матери.
