Андраш Беркеши - Последний порог
Обзор книги Андраш Беркеши - Последний порог
Последний порог
В романе видного венгерского писателя, хорошо известного советским читателям по ранее изданным книгам, воссоздается широкое полотно немецкой и венгерской действительности в предвоенные и военные годы.
Действие книги разворачивается в гитлеровской Германии и хортистской Венгрии, которую осенью 1944 года оккупируют фашисты.
Главными героями романа являются венгерские и немецкие коммунисты — отважные подпольщики, которые, не жалея сил, а часто и самой жизни, борются против фашистов, добывают важные секретные данные и передают их в свой Центр.
Книга рассчитана на массового читателя.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Меж стебельков травы метался крупный муравей — на первый взгляд бесцельно. Андреа, лежа на животе, некоторое время недвижно за ним наблюдала, потом сорвала травинку подлиннее и игриво преградила ею дорогу насекомому. Чаба лежал на спине возле девушки. Глаза его были закрыты, и на его скуластом, коричневом от загара, худом лице блестели капельки пота. Дышал он ровно, будто спал. Андреа задержала на несколько мгновений взгляд на лице юноши, потом отвернулась, пытаясь отыскать муравья, но того уже нигде не было видно. Она разочарованно опустила уголки губ, прищурила глаза и теперь видела лишь расплывчатые очертания тянущихся кверху стебельков травы. Ей казалось, что она сидит в самолете и с огромной высоты смотрит на простирающийся глубоко внизу зеленый лесной массив. На аэроплане она еще ни разу не летала, но вид сверху представлялся ей именно таким.
Она была сердита на юношу. Они лежат на траве уже почти час, а Чаба, подставив солнцу лицо, на нее даже не глядит. Словно и нет ее здесь.
«Дорогой, я жду не дождусь момента, чтобы снова быть с тобой. Мы будем вместе с утра до утра... Словом, вместе. Ты, конечно, знаешь, о чем я думаю?.. Милый ты мой, милый...» Письмо напомнило ей о Кате, и она чуть было не расхохоталась. Да, теперь можно и посмеяться. Но узнай о случившемся папочка, было бы не до смеха. А «милый мой» греется себе на солнышке и молчит, как рыба.
За домом, по улице, обсаженной платанами, маршировал отряд гитлерюгендовцев. Слышалась барабанная дробь, мальчишки дружно стучали по асфальту, тонкие голоса распевали общеизвестный марш. Андреа с жирно лоснящейся травинкой в зубах принялась подпевать: «Смело, в ряд, смело, в ряд...» Неожиданно настроение у нее испортилось. Трусиха! Теперь она считала бессмысленным обманывать самое себя. Да-да, трусиха.
Садясь в поезд в Будапеште, она намеревалась в Берлине прямо на вокзале сообщить отцу, а если будет Чаба, то и ему, что ей разрешили сдавать экзамены, но ясно предупредили, что в четвертый класс ее уже не примут. То есть выбросили из учебного заведения. Она погладила ладонью бархатный травяной ковер. Милый мой... Глядела она на лицо юноши, на густые, почти прямые брови, на выдающиеся волевые скулы, на нос с горбинкой, на слегка выдвинутый вперед подбородок. В его густых, ниспадающих на лоб волосах она обнаружила несколько седых прядей. Да, скоро он поседеет. Скорее, чем дядюшка Аттила... «Я, девочка моя, был седым уже в тридцать лет. В четырнадцатом волосы мои стали подергиваться инеем, а в шестнадцатом на итальянском фронте солдаты уже называли меня Дедом Морозом». Хорошо, что сейчас нет войны — Чабуш не так уж скоро превратится в Деда Мороза.
Ветер прикрыл солнце облаком, тут же повеяло прохладой. Юноша сонно приоткрыл веки.
— Скучаешь, мадемуазель? — спросил он, обнимая Андреа длинными руками.
— С тобой не так уж весело. Да, скучаю.
— Тогда поцелуй.
Андреа оглянулась на двухэтажный домик. Там никого не было, сад тоже выглядел пустынно. Листья берез и платанов ответили тихим шелестом на поднявшийся ветерок, навевая сонливость. Она наклонилась, поцеловала юношу в лоб, в глаза, а затем, когда Чаба крепко обнял ее за шею, и в губы. Целовались они долго и жадно, уже не заботясь о том, что их кто-нибудь заметит.
Потом оба смущенно и долго молчали. Они сознавали, что любовь, родившаяся на почве первоначальной ребяческой неприязни, достигла особого накала, их уже не устраивала только духовная близость, они жаждали объятий, любовного удовлетворения. Особенно со времени последней встречи. Они не виделись около года, и вынужденная разлука явилась серьезной проверкой их чувств. И все-таки... В глубине души они робели, хотя знали, что эта конечная остановка на их пути уже совсем близко. Чаба вел себя сдержанно. Он любил и уважал Андреа, знал ее жизнь, достоинства и недостатки, желал ей самого огромного счастья. Он охотно женился бы на ней. И если бы на пути их брачного союза уже не оставалось никаких препятствий, если бы это зависело только от него самого, он, не думая ни секунды, сразу, не откладывая, отвел бы ее в свою комнату. Он знал, что и Андреа не была бы против. Но женитьба абсолютно не зависит ни от его желания, ни от его чувств. Чего проще было бы сказать: «Анди, доверься мне. Для меня ты единственная. Я женюсь на тебе. Ты со спокойной совестью можешь уехать обратно в Будапешт, я, Чаба Хайду из Четени, беру тебя в жены». Благородные слова — банальные обещания! Сейчас ему двадцать. Он через четыре года закончит университет, будет работать врачом в больнице.
Он закурил. Угостил девушку. Ему хотелось, чтобы Андреа заговорила, но девушка, выпуская изо рта клубы дыма, молчала. Чаба вспомнил про своих родителей. «Маме Андреа нравится, — думал он, — но она видит в ней только подругу моего детства, дочку дядюшки Гезы, и ей даже присниться не могло бы, что со временем Анди станет ее невесткой. У мамы свои принципы, мне они чужды, непонятны, но она им верна. Она по-своему уважает дядюшку Гезу, принимает его как самого близкого друга отца, но не больше. Семья Бернатов ниже рангом, и потому она была не согласна породниться с ними. Как сложится моя жизнь, если я вдруг обручусь с Анди вопреки воле матери? Родители отреклись бы от меня. Собственно говоря, стоило бы рискнуть. Это оказалось бы весьма кстати, только выглядело бы довольно глупо. На что тогда жить? Даже не сумею закончить университет. Можно бы устроиться на службу, но быть чиновником я не хочу».
Ветер усилился, небо за виллой заволокло черными тучами.
— Тебе не холодно? — спросил он девушку. Анди отрицательно покачала головой, взгляд ее затуманился. Чаба подумал, что она, возможно, неправильно истолковывает его сдержанность, думает, он ее уже не любит. Он схватил девушку за руку и крепко сжал ее: — Послушай, Анди, я должен тебе кое о чем рассказать.
Андреа догадывалась, что хотел сказать ей Чаба. Она иронически усмехнулась.
— Говорить ничего не надо, — произнесла она, склонив голову, точно чего-то устыдившись и недовольно вдавливая в траву сигарету. — Меня выгнали из лицея. — Голос ее был бесцветен, от ее слов веяло бездонной пустотой.
Для Чабы это известие было настолько неожиданным, что от удивления он не нашел слов. Однако замешательство его длилось не более нескольких секунд.
— И ты говоришь мне об этом только теперь?
— Только теперь... — Она сорвала стебелек и принялась его жевать.
Чаба бросил на девушку подозрительный взгляд. «Она меня разыгрывает, — думал он, — а я, дурак, ей подыгрываю. Ведь она сдала экзамены, даже получила свидетельство».
— Ты что, придуриваешься? — Голос помимо его воли звучал раздраженно. Однако Андреа даже не заметила этого: они препирались друг с другом с самого детства. — Ты же и свидетельство получила.
— Конечно, получила. Но мне сказали, а папе написали, что в будущем году меня больше в лицей не примут. Выходит, выгнали. Я и заявления даже подавать не стала.
Сигарета уже обжигала Чабе пальцы. Он ее отбросил подальше, в кусты жасмина.
— Поздравляю. А что ты натворила?
— Дала пощечину Кате.
— Папаи?
— Ей, собаке. Я и не знала, что она доносчица. — В ее глазах играла хитроватая усмешка. — Я отвесила ей такую затрещину, что очки разлетелись на мелкие кусочки. А тетушку Милицу чуть удар не хватил.
— Надеюсь, ей-то ты по зубам не дала?
— Ей — нет. Но теперь об этом уже жалею.
— Выплюнь ты эту проклятую траву. Ты что, коза? Все время пасешься.
Андреа понимала, что юноша нервничает, видимо, ее сообщение застало его врасплох. А матушка Эльфи, услышав о случившемся, просто ужаснется. И Чабуш уже думает о своей матери. Юноша пригладил назад волосы:
— Так о чем же донесла Папаи? Что ты натворила?
— Дурой оказалась, — искренне призналась девушка. — Я ей прочитала твое письмо.
— Ты действительно дура. Что бы сказала ты, если бы я стал зачитывать твои письма? Дождешься теперь от меня новых писем. Подобных вещей я еще ни от кого не слыхал. Хорошо, хоть не по радио читала. Любовные письма из Берлина!..