Андраш Беркеши - Последний порог
— Господин профессор, я обязательно оправдаю ваше доверие.
— Не будем сентиментальничать, дорогой. — Эккер встал и по привычке заходил взад-вперед по комнате. Он останавливался перед дверью, словно прислушивался к тому, что делается за ней, или же бросал беглый взгляд в окно, словно желая узнать, что же творится на улице. — Мы должны поймать Радовича. Его побег кладет темное пятно и на нас, а смыть его мы можем только тогда, когда схватим Радовича. Обращаю внимание на то, сынок, что об этом не должна знать ни одна душа. Сейчас объясню, почему именно... Мне кажется, что этот побег — дело рук лиц, обладающих большой властью. Однако... — Профессор сделал паузу и, подойдя к Веберу вплотную, продолжал: — Запомните, Феликс, мои слова: эти люди являются противниками фюрера. Если наша акция увенчается успехом, о нем мы доложим самому фюреру.
Вебер был умным малым и не хуже Эккера понимал, что вооруженное нападение на машину не больше и не меньше как легенда. Быстро мчащуюся машину невозможно обстрелять так, чтобы смертельно ранить одного шофера, а сопровождающего Радовича офицера лишь легко в ногу, не говоря уже о том, что машина без водителя обречена на гибель.
— Ваша версия верна, господин профессор, — согласился с Эккером Вебер. — Я полагаю, что машину остановили, и не какие-нибудь гражданские лица, с которыми гестапо и разговаривать-то не станет, а военные в форме СС. Они же убили шофера и ранили офицера. Хотелось бы мне взглянуть на его рану. Во всяком случае, это была грязная работа.
— Если я правильно тебя понял, сынок, — заметил Эккер, — то ты полагаешь, что адъютант Гейдриха всего лишь разыграл нападение, не так ли?
— Думаю, что так оно и было на самом деле. Но с этой стороны они неуязвимы. Полагаю, что нам необходимо детально изучить окружение Радовича. Если мы схватим этого щенка, я гарантирую, что он расколется и заговорит.
Затем они разработали детальный план действий, а когда расстались, Эккер сказал:
— Только спокойно, сынок, безо всякой спешки, так как время работает на нас.
Домой Эккер вернулся поздно. Его поджидала Хильда Эльмер, сорокалетняя экономка, голову которой украшал большой пучок из светлых волос. Эккер взял ее к себе три года назад, когда власти разгромили религиозную секту «Тело Христово», в которую входила и она. Профессор позволил ей жить, не нарушая законов секты, за что фанатичная старая дева платила ему собачьей преданностью. Она великолепно готовила и содержала в чистоте всю квартиру. Однако самым главным ее достоинством было умение молчать. Эккер не раз подвергал проверке ее преданность и убедился в том, что ей можно доверять даже самые сокровенные тайны, хотя он, разумеется, и не собирался этого делать. Раз в две недели он беседовал с ней «о религии» и вопреки желанию внимательно выслушивал ее болтовню.
— Мадемуазель Эрика уже спит? — спросил Эккер у дородной Эльмер, которая вышла из кухни ему навстречу.
— Она ожидает вас, господин доктор, в библиотеке.
— Приготовьте мне ванну, Хильда. Я поужинаю чаем с сухариками. Возможно, я буду в библиотеке.
Пока он раздевался, ванна с благовониями уже была готова. Эккер побрился и выкупался. Делая это, он не переставал думать об Эрике, которая пребывала в состоянии такой депрессии, что он мог делать с ней все, что хотел. Он видел, что она полностью подчинилась своей судьбе, а душа ее, казалось, существовала отдельно от тела.
Облачившись в домашний халат, он вошел в библиотеку. Эрика сидела в глубоком кожаном кресле и листала том «Деревянные памятники Италии». Эккер расценил это как добрый знак. Ласково поздоровавшись с ней, он спросил, почему она не ложится. Скоро уже полночь, а ей следует побольше отдыхать.
Девушка закрыла альбом и, положив его на колени, обхватила рукой, словно молитвенник.
— Мне нужно поговорить с господином профессором.
Эккер подошел к столику и, достав из серебряной сигаретницы сигарету, закурил.
— Охотно поговорю с тобой, Эрика. — Он впервые обратился к ней на «ты», напряженно ожидая, как она это воспримет.
Она же, казалось, этого даже не заметила.
— Мне еще раньше следовало бы сказать вам об этом, но я просто забыла. Временами я все забываю, а потом вдруг все помню, только это продолжается совсем недолго.
Хильда бесшумно вошла, неся поднос с ужином, на котором стояли две чашки. Искусно расставив все на столике, она, не говоря ни слова, удалилась.
— Посиди со мной. — Эккер показал на кресло, стоявшее напротив.
Девушка встала, худенькая и стройная. Книгу она положила на место, для чего ей пришлось приподняться на цыпочки. Узкая юбка красиво обтягивала ее бедра. Эккер даже зажмурился.
— Ну, Эрика, что ты хотела мне сказать? — спросил он, подсаживаясь к столику. Эрика молча разлила в чашки чай. — Спасибо. Ты очень добра, — поблагодарил он и невольно подумал о том, что они давно знают друг друга. Так не пора ли ему признаться в страстной любви к ней? Но тут же вздрогнул с ужасом, решив, что этим он только все испортит. Успокоившись немного, он положил в чашку сахар, лимон и помешал.
Девушка взяла в руку поджаренный кусочек хлеба и откусила от него. Ее движения были такими уверенными, будто ничего не случилось.
— Меня заставили подписать одну бумагу, — сказала она, — вернее, даже две. Но сейчас меня интересует только одна из них. — Она с аппетитом ела. — Я ее не читала, но подписала. Офицер сказал мне, что я обо всем должна сообщать.
— Обо всем?.. О чем же именно?
— Обо всем, что делает или что говорит господин профессор. Кто к нему приходит, о чем они беседуют. — Она отпила из чашки, но не поставила ее на стол, а начала вертеть в руках. — Сегодня, в три часа, здесь был один мужчина. Сказал, что его зовут доктор Бюне, он из какого-то отдела магистрата. А когда мы пришли сюда, сказал, что он и будет тем самым человеком, которому я должна буду передавать свои донесения. Сначала я даже не поняла, о чем идет речь, и тогда он показал мне подписанную мной бумагу. Я сказала, что пока еще не написала никакого донесения, да, собственно, мне и писать-то нечего. На это он ответил мне, что это-де не беда и не столь уж важно, а зашел он просто познакомиться. Держался он вежливо, а уходя, предупредил, чтобы я не говорила господину профессору о его визите.
— Тогда почему же ты мне все рассказала?
Выпив остаток чая, Эрика поставила чашку на стол.
— Я и сама не знаю. Я об этом хотела рассказать сразу же, как меня выпустили, но совсем забыла. Плохо, что сказала, а?
— Напротив, девочка моя, спасибо тебе за это. — Эккер задумчиво посмотрел на лампу и продолжал: — Вот так, человек, который решил помочь другому, уже вызывает подозрение.
— А почему вы решили мне помочь? Пауль умер. Мне сказали, что он покончил с собой. Мне все равно, живу я или нет. Вечером я долго думала об этом. Я даже не знаю, зачем живу. Мне абсолютно безразлично, что со мной будет. — Она закурила. — Я хочу вам кое-что рассказать. Напрасно вы помогли мне, господин профессор. Я так никогда и не смогу вас отблагодарить за это. Не потому, что не хочу, а потому, что я ничего не чувствую. Я чувствую только то, что как-то связано с моим телом: чувствую тепло и холод, боль, запахи, ощущаю вкус. И ничего другого. Но я не чувствую ни благодарности, ни уважения, ни радости, ни ненависти. — Посмотрев на табачный дым, она перевела испуганный взгляд на Эккера: — Что вы намерены делать со мной, господин профессор? Я бы охотно убирала вашу квартиру. Хильда готовила бы, покупала продукты, а я бы только убирала. Думаю, что этим я бы отплатила вам за жилье и питание.
— Нет, милая Эрика. У меня совершенно другие намерения в отношении тебя. Хильда и так делает свое дело. Я хочу, чтобы ты поправилась сначала. Правда, безделье не помогает выздоровлению, поэтому тебе нужно работать. И к тому же много. — Эккер посмотрел на девушку, думая о том, когда же он наконец увидит на ее лице ту радостную улыбку, которая так ее красила. — Тебе необходимо окончить университет.
— Зачем?
— Сейчас объясню, дорогая. Пауль Витман был большим художником. Если у тебя нет другой цели, то тебе следует жить хотя бы для того, чтобы познакомить людей с его искусством. Разве это не может стать целью жизни? — В глазах девушки блеснул слабый свет. — Если ты по-настоящему любила Пауля, то ты обязана сделать это ради его памяти. Он будет жить в своих творениях. И это можешь сделать только ты. Поэтому учись, а я тебе во всем помогу. Тихо и незаметно мы соберем все картины Пауля, поскольку без них не может быть и речи о Пауле как художнике, а уж потом ты примешься за работу. Подумай и о том, что Пауль принадлежал не только Германии, но и всему человечеству...
Эккер прекрасно понимал, что доверие и любовь Эрики он может завоевать только в том случае, если не будет стараться отчуждать ее от памяти о Пауле. Напротив, ему даже необходимо почаще вспоминать о художнике, во всяком случае, до тех пор, пока девушка не поправится. И хотя картины и эскизы Пауля находились в безопасности, Эрике об этом знать не нужно, так как Эккер решил со временем похвастаться, с каким трудом ему удалось собрать их, что будет равносильно целительному бальзаму для чувствительной девушки. В ту пору у Эккера в голове и мысли не было, чтобы сделать ей какую-либо подлость.
