Борис Саченко - Великий лес
— Да не Парася, не Парася я. Я — Надя!
— Кто-о?
И Хомка продирает глаза, просыпается.
Возле него и в самом деле Надя, Хорикова Надя.
— А-а, — в испуге вскакивает Хомка. — Что там еще?
— Клавдия… Клавдия какого-то рыжего привела, — чуть не плачет Надя.
— Куда привела, какого рыжего? — недоумевает Хомка.
— Да… на воз…
— На воз? Она что, ошалела?
В лесу уже темно. Но глаза у него, у Хомки, скоро привыкают к темноте. Нахрамывая, идет мимо кустов, деревьев туда, где, он знает, стоит их подвода, пасется привязанный за оглоблю конь. Вслед за ним идет, крадется мышкой и Надя.
— Дядька… Дядь Хомка, — шепчет Надя.
— Чего тебе?
— А может… не надо сейчас туда идти?
— Почему это не надо? — не понимает, злится Хомка.
— Да они… там… — не решается, не осмеливается, а может, не знает, как и сказать, Надя.
XII
Кажется, и был же Иван Дорошка внутренне готов к этому расставанию, давно-давно готов, и все равно млело, сжималось сердце, когда думал, представлял себе, как обнимет, последний раз обнимет жену, поцелует детей и пойдет назад, в Великий Лес, а они… останутся без него, одни. И чем дальше ехали, чем ближе подъезжали к Будиловичам, тем чаще замирало сердце. Надо было привыкать к мысли о том, что уже завтра он не увидит милых детских мордашек, не услышит дорогих голосов, не узнает вечером, кто из ребят как прожил день, какие у них были радости или, наоборот, что им не дало быть радостными, счастливыми. Ко многому надо было привыкать. Самому, скажем, придется заботиться о том, где и как поесть, думать о чистой рубашке, о ночлеге. Прежде, где бы ни был, что бы ни делал, — в конце концов, приходил домой, к своему очагу. Пища была сварена, рубашка выстирана, постель застлана. А теперь?.. Теперь все-все это ляжет на него самого.
— Ты хоть не забывай, хоть изредка наведывайся к нам, — шептала Катя, думая, видно, о том же, о чем и он.
— Буду стараться… Хотя… не всегда, наверно, будет возможность.
— Я знаю. И все же… Не отрывайся от семьи, приходи.
И жена теснее жалась к Ивану, клала голову ему на плечо. И не сводила глаз с мужа.
— Запомнить… Каждую черточку твою запомнить хочу, — шептала она. — Когда-то мы снова увидимся…
И из глаз у нее катились по щекам — не удержать — слезы.
Иван, глядя на жену, думал. Удивительное существо — человек. Вот жили-жили, не знали друг друга — и обоим было хорошо. И вдруг встретились, познакомились, стали мужем и женой. И сделались родней родного. В чем тут причина? Совпадение взглядов, душевная близость или, может… Просто хорошо им вместе. Но ведь могли и не встретиться, не познакомиться, не пожениться. Чего проще — Катя поехала бы работать в другую деревню и там вышла бы замуж за другого. Неужели и с тем, другим, она была бы так же счастлива? И он, Иван, тоже был бы счастлив, женившись на другой? И что это — закономерность или случайность, что они все же встретились с Катей, познакомились, поженились?
— Знаешь, Катя, а мы же могли не встретиться, не познакомиться, не стать мужем и женой.
— Могли, — согласилась сперва Катя. — А может, и не могли, — тут же поправила себя, уточнила: — Может быть, то, что мы вместе, это и есть судьба.
— Я вот думаю над этим, — признался Иван.
— И я не однажды думала.
— И к какому выводу пришла?
Катя ответила не сразу — добрую минуту молчала, смотрела не на Ивана, а куда-то в сторону, на лес, на деревья, мимо которых проезжали. Потом подняла голову, в раздумье проговорила:
— Вывод у меня один, хотя, может, и неправильный. Там, где в семье мир да лад, — люди нашли друг друга, им хорошо. Там же, где нет ни мира, ни ладу, — случайно сошлись. И он страдает, и она, потому что поторопились, случайное приняли за настоящее. Не повезло, можно сказать, людям, не знать им счастья и радости… Ты что, не согласен со мной? — увидав, должно быть, что Иван сжимает губы, как будто хочет возразить, насторожилась Катя.
— Нет, не то чтобы не согласен, а просто странно все это. Совсем чужие люди — и вдруг…
— В природе действительно много загадочного. Вернее, непознанного, потому и загадочного, — вздохнула Катя. — Но в человеческих отношениях… Тут, пожалуй, ничего загадочного нет. Сходятся же люди не на день-два, а на весь век свой. И прежде чем сойтись, долго присматриваются друг к другу, привыкают. И то, бывает, ошибаются.
— А ты считаешь, что мы с тобой, поженившись, не ошиблись?
— Нет, не ошиблись…
И Катя снова придвинулась ближе к Ивану, положила голову ему на плечо.
— А ты… ты разве так не считаешь? — заглянула в глаза.
— Я? Я тоже так считаю… По крайней мере, считал до сегодняшнего дня, — как-то торопливо, поспешно сказал Иван.
— Почему считал? Почему до сегодняшнего? — встревожилась Катя.
Иван не отвечал.
— Почему же? Что ты молчишь?
— Потому что подумалось — хорошо нам так рассуждать: мы-то все время вместе. Как поженились, с тех пор и вместе. Друг без друга и недели не прожили. А вот расстанемся…
— Замолчи! — даже обиделась Катя. — Разве разлука отдалит нас, разве мы перестанем любить? Наоборот, она сделает крепче нашу любовь.
— Возможно, так оно и будет. Вернее, я хотел бы, чтобы было так, а не иначе.
— Именно так и будет! А ты что, себе не веришь?
— Себе-то я верю…
— Во мне сомневаешься?
— И в тебе не сомневаюсь.
— Тогда я тебя не понимаю.
— Поймешь… После, после поймешь.
— ?
— Лучше не говорить, не заглядывать в будущее…
И снова замолчал, задумался. Задумалась о чем-то своем, потаенном, и Катя. Так, в молчании, не говоря друг дружке ни слова, ехали долго. Первой не выдержала Катя.
— Конечно, лучше всего, если б мы не разлучались, если б всю жизнь, весь век были вместе, — произнесла она, как будто обращаясь к самой себе.
— И я так же думаю. Да ничего не поделаешь — придется пожить в разлуке.
Иван обнял жену, крепко прижал к себе, стал губами искать ее губы.
* * *На выезде из леса, когда за нешироким картофельным полем показались в лощине крыши и трубы хат родных Катиных Будиловичей, Иван свернул с дороги, остановился под высоченным старым кленом.
— Ну вот, кажется, приехали, — сказал не то себе, не то жене.
— Так что, дальше ты не поедешь? — встревоженно спросила Катя.
— Нет.
— А может, все же поехали бы? Еще хоть денек, ночку вместе…
— Нет, Катя. Пусть никто в твоей деревне не знает, что я остаюсь здесь, в лесу. Пусть думают, что я на фронте. Где все мужчины. Так и старикам твоим, и тебе будет лучше.
Видно было: мысленно Катя согласна с мужем. В самом деле, так будет лучше. Но душою не соглашалась, не могла согласиться. Не хотелось, ой как не хотелось ей расставаться с Иваном!
— Давай ночи дождемся и поедем. В темноте никто не увидит, — со слабой надеждой предложила она.
— И ночью не все спят. Зачем рисковать? Как говорится, не наелся — не налижешься.
— Оно-то верно. И все же…
Иван соскочил с подводы, подошел к коню. И Катя ни на шаг не отставала — тоже спрыгнула наземь, пошла вместе с Иваном.
— Умаялся за дорогу, — сказал Иван, глядя на впалые бока коня.
— Вот и он отдохнет за ночь, — как за соломинку схватилась Катя. — А станет светать — и поедешь.
— Нет-нет, Катя, не уговаривай. И так нам с тобой еще посчастливилось — столько дней вместе побыли. Другие давно на фронте. И я мог с ними быть, ты же знаешь… А конь? Не нужен он мне пока. Пускай у вас побудет. Отцу скажешь, чтоб присмотрел. Понадобится — приду заберу.
— А ты, ты как же?
— Привыкать буду на своих двоих ходить.
— На коне скорее бы добрался.
— Знаю. А потом что мне с ним делать? Я ведь даже не знаю, где буду ночевать. Возможно, в стогах…
— Почему в стогах? Разве хат мало?
— Хватает хат. Только не в каждой теперь место для таких, как я, будет.
— Говоришь ты что-то…
— Рад бы что-нибудь повеселее сказать, да нечего. Нет его, веселого-то… Хоть и верю, твердо верю — будет! Вот только когда, как скоро — сказать не могу…
Вернулся к подводе, остановился, долго-долго, не отводя глаз, смотрел на детей — они молча сидели на узлах, настороженно поглядывали то на отца, то на мать, ничего толком не понимая, но, вероятно, догадываясь, что в эти минуты происходит нечто очень важное в их такой спокойной, беззаботной до сих пор жизни.
— Ну что ж, будем, пожалуй, прощаться, — сказал Иван и, чувствуя, как набрякли слезами глаза, сжалось, захолонуло сердце, шагнул к старшему…
XIII
Всю ночь не ложился спать Николай Дорошка — ждал Костика. Чего только не передумал, чего не навоображал себе, меряя взад-вперед хату беспокойными шагами.
