Сергей Михеенков - Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман»
Гаев… Вот, пожалуй, только Гаев здесь такой же… обманутый судьбой. Во что он верит? Если спросить буквально, он, конечно же, поймет, о чем я. Но вряд ли ответит искренне. Как, впрочем, и я. Если спросит он. А он никогда не спросит. Потому что я могу ответить то, о чем давно хочу сказать самому себе. И что тогда услышит поручик Гаев? Он услышит свой собственный голос и те слова, которые давно таит от самого себя. Потому что после них лучшее средство – пуля в висок.
– Мы возвращаемся, господин поручик, – сказал Радовский взводному.
Ах, каким бы удивительным смыслом могли наполниться его слова, эта простая фраза, только что им произнесенная! Понимает ли это поручик? А вдруг понимает? Почему он отвернулся и не смотрит ему в глаза? Понимает. Все он понимает. Это мы с Зиминым не понимали, когда бежали к Новороссийску, чтобы попасть на последний теплоход. А эти… Эти понимают все. Как он похож на нас, подумал Радовский, глядя на своего взводного. Ему и лет-то, должно быть, ровно столько, сколько нам было тогда. И он, пожалуй, такой же избранник свободы… И тоже где-нибудь оставил своего верного коня и сломанный клинок. Подумав об этом, Радовский невольно оглянулся на березняк, который они в тот момент проходили. Что-то вдруг он напомнил ему. В следующее мгновение он вспомнил, что. Нет, никого там не было.
– Мы возвращаемся, – повторил он. Но теперь эта фраза прозвучала уже иначе. Все исчезло. Осталось только ощущение, что он прожил две жизни и вступил в третью. Первая была в далекой юности. Там были родители, дом в липах и дубах, которые сажал дед. Война. Но только ее начало. Потому что под Новороссийском… Нет, уже после Новороссийска началась другая, вторая жизнь. И она тоже была прекрасной. Потому что подарила ему Анну и Алешу. Жену и сына. А теперь он начал третью. И точно знал, что она – последняя. Каждая новая жизнь оказывалась значительно короче предыдущей. Третья будет самой короткой. Вот что волновало больше всего прочего. Вот что придавало азарта. Вот что лишало страха. Отрицание будущего. Полная свобода от тяжких забот о нем. Должно быть, древние воины чувствовали то же, думал Радовский. Они были свободны от страха именно потому, что твердо верили, что, умерев в бою, они тут же окажутся в цветущих садах по ту сторону всех земных страданий.
Радовский оглянулся на свой взвод. Некоторые из курсантов, поймав его взгляд, отвернулись, будто прочитав его мысли, другие смотрели вопросительно. А он думал о них, пытаясь понять душу каждого из них. Но ничего у него не вышло. И он прикончил свои неурочные думы последним протяжным глотком. Что им кони Апокалипсиса? Им бы поскорее вернуться в казарму и оказаться перед миской горячих щей с мясом. А вечером – в самоволку. В деревню, к местным бабам, жарким и безумным, как все бабы… И это, как оказывается, тоже – жизнь! Зачем их втянули в эту жуткую войну, где все должны воевать со всеми?! Разве им она нужна? Нужна тебе война, Серенко? А тебе, Струк? Да и тебе, поручик Гаев, она не нужна. А мне? Мне, майору вермахта Георгию Алексеевичу Радовскому, она нужна? Она нужна поручику Радовскому. Вот кому она все еще нужна. Но поручика Радовского давно уже нет! Он заблудился в бездне времен…
– Что это, господин майор? – услышал он удивленный голос поручика Гаева. – Стихи?
– Какие стихи?
– Вы только что произнесли…
– Нет, поручик. Какие, к чертям собачьим, стихи? Это – бред. Непроизвольные выбросы смертельно уставшего организма… – И Радовский снова подумал, что надо не забыть пометить на карте, где именно Гаев набрел на эту сторожку. А коня у него, конечно же, не было. Ни коня, ни сабли.
Глава тридцатая
Они бежали вдоль протоки, иногда, уже не в силах отвернуть правее или левее, забегали в воду, потом снова выскакивали на заросший печеночницей луг и чавкали сапогами дальше. Наконец Численко подал команду – привал. Повалились на землю, будто провалившись в зеленое облако кустарника. Густой подлесок мгновенно сомкнулся над ними, маскируя их присутствие. Хрипло дыша, сплевывали тягучую горькую слюну. Части миномета, тяжелую плиту, двуногу и трубу, бросили на землю и теперь старались на них не смотреть. Зачем они продолжали тащить эти, теперь уже ненужные железяки, никто из них ответить не мог. Тащили по инерции, все еще не веря, что Колобаев погиб. Именно Колобаев нес железные коробки с минами.
Первым отдышался старший сержант Численко. Он поднял голову и спросил:
– Кто видел, как он упал?
Никто ничего не ответил.
– Лучников, почему ты молчишь? Ты же бежал рядом.
– Я думал, что кто-нибудь видел больше меня.
– И что ты видел?
– Пуля попала ему в голову. Наповал. Он даже не шевелился.
– А говоришь, что плохо все видел. В голову, говоришь? Значит, ты уверен, что Колобаев мертв?
– Абсолютно уверен.
– А ты, Сороковетов? Что видел ты?
– Да ничего я не видел, – испуганно встрепенулся минометчик. – Потому как находился на другом краю рва. Я ж даже выходил по другой стежке. И помочь Колобаеву не имел возможности.
– Вот именно. Помочь! – Голос Численко стал твердым, как минометная плита, на которую он снова положил потную голову. – А ты, Лучников, даже не попытался помочь своему товарищу.
– Да я ж говорю, наповал его, товарищ старший сержант.
– Ты не уверен. А про пулю в голову и вовсе сочинил. И я теперь не уверен, что Колобаева мы не бросили раненого. Знаешь, что они сделают с ним, когда возьмут его со снайперской винтовкой? Знаешь, гад. И все-таки бросил.
Впереди, за ольхами, обступавшими обрывистый берег, виднелась протока. За нею, метрах в ста, противоположный берег. Тот берег был уже нашим. Все это знали. В крайнем случае протоку можно переплыть. Лишь бы на берегу не оказалось немецкого поста. Но, по их данным, пулеметная точка у немцев была правее, напротив хутора. Так что, считай, вышли. Только вот Колобаев…
– Возвращаемся, – устало прохрипел старший сержант Численко.
Смысл того, что он только что произнес, показался всем настолько невероятным, что и Лучникову, и Сороковетову показалось, что это всего лишь слуховые галлюцинации. Всему причиной усталость.
– Повторяю: всем проверить оружие, через минуту выдвигаемся в сторону хутора с целью розыска брошенного нами нашего товарища. Задача ясна?
Сороковетов оглянулся на разбросанные части миномета, на протоку за ольхами и обреченно махнул рукой, выражая свое согласие и на то, что только что приказал старший сержант, и на все, что за этим последует.
Лучников стоял бледный. Он хорошо понимал, что Численко от своих слов не отступит.
– Хочешь всю группу там оставить? – наконец сказал он, с ненавистью глядя в холодные глаза старшего сержанта.
– А это как сложится.
Лучников бросился на старшего сержанта, сбил его с ног. Несколько минут они, рыча, катались по земле. Тщедушный Сороковетов бегал вокруг них и время от времени выкрикивал какую-нибудь фразу.
– Ребята! – кричал он. – Мы не на своем берегу! Прекратите! Это я во всем виноват! Я пойду за Колобаевым!
Когда минометчик произнес фамилию Колобаева, Численко, уже добравшийся до горла Лучникова, разжал свои пальцы, оттолкнул своего ненавистника и сел, чтобы отдышаться.
– Моя вина, ребята. Мне и расхлебывать. Позарился на миномет, будь он проклят. Будь я маршалом… – И Сороковетов махнул рукой. – Только диск у меня неполный. У кого есть снаряженный диск? Давайте меняться, и я пошел.
– Подожди. Пошел он… Надо все обдумать. – И Численко встал, подхватил за ремень валявшийся в траве автомат и закинул его за спину.
Уже вечерело, когда они вернулись к противотанковому рву. До рва оставалось каких-нибудь сто метров, и в это время навстречу им вышла женщина. Она вела за веревку пегую корову и разговаривала с ней. Шла она не по дороге, а по тропе, которая выбегала из сосняка и вела на северо-запад, должно быть, на соседний хутор. Увидев их, женщина остановилась и перехватила корову за рог.
– Немцы на хуторе есть? – спросил Численко, пристально всматриваясь в лицо женщины, будто пытаясь понять, кто она, жена или дочь местного старосты, или партизанская вдова.
– А вы ж кто? – испуганно спросила женщина, в первое мгновение, видать, принявшая их за немцев.
– Мы с той стороны болот. – И Численко многозначительно качнул стволом автомата в сторону сосняка.
Женщина внимательно осмотрела их, беспокойно оглянулась на тропу, ведущую к хутору, и невпопад сказала:
– Да я тут, недалеко, в Закуты ходила. Телка вот загуляла. К быку водила.
Бойцы переглянулись и засмеялись. И теперь, после ее признания, смотрели на молодку уже другими глазами.
– Днем тут бой был. Вон там, в рову, немцев побили. Мне сперва не разрешали уйти. А потом ничего, обошлось. Телка блажить уже стала. Ей что, она войны не понимает.
– А наших среди убитых не было?
– Нет, никого больше, кроме ихних семерых, не было. Нас гоняли туда. Вытаскивать. А что? Потеряли кого?
