Евгений Погребов - Штрафной батальон
Павел не видел, когда за спиной появился расчет сорокапятимиллиметрового орудия. Обернулся, лишь услышав близкий орудийный хлопок. Выкатив пушку на прямую наводку, артиллеристы били по отползавшему бронетранспортеру. Оттуда же, из глубины обороны, к ним на выручку спешила большая группа солдат, скученно, неровно выбежавших из редколесья. Бойцы с разбегу махали в траншею, растекались по окопам.
На Павла и Махтурова сверху свалился рослый сержант с гвардейским знаком на гимнастерке, а за ним еще с десяток бойцов, притащивших с собой станковый пулемет.
— Держись, штрафнички! Сейчас мы им врежем!..
Сержант быстро, сноровисто установил «станкач» в развороченном миной гнезде, ловким движением пальцев перевел на нужную отметку рычажок на прицельной рамке, предварительно сдув с нее пыль, и припал к прорези, надавив на спуск. Выпустив коротенькую прицельную очередь, сержант подправил прицел и ударил по распавшейся и наполовину залегшей фашистской цепи, не скупясь, длинно и раскатисто.
Артиллеристы между тем разбили бронетранспортер, и он, осев набок, занялся огнем. А в далеком тылу у фашистов возникли силуэты двух стремительно приближавшихся «тридцатьчетверок». Их появление определило переломный момент.
Отстреливаясь, немецкие автоматчики стали отходить назад, к овражку. В самый раз было их преследовать. Павел полез наверх, намереваясь скомандовать «Вперед! За мной!», но перед глазами вздыбилась земля. Жарко пахнувшая в лицо волна сбросила его вниз, в висок ударил жесткий мерзлый ком земли, и он, кажется, провалился в короткое беспамятство.
Мина шмякнулась около пулеметного гнезда, вывернув с корнем «станкач» и расшвыряв расчет — ладного сержанта-гвардейца и его напарника, второго номера. Кто-то из них корчился и стонал неподалеку в проходе. Приподнявшись с некоторым усилием, Павел встряхнулся, превозмогая слабость и одновременно удостоверяясь, что не ранен.
Все, кто был в траншее, выскочили из нее и вразброс бежали к овражку, в котором растворялись немецкие солдаты. Хватнув с облегчением побольше воздуха, Павел рванулся следом.
Части штрафников, видимо соседней роты, удалось просочиться к овражку раньше, и фашистам приходилось пробиваться через их заслон. По склонам в кустарниках всюду слышались заполошные крики, мат и рваные автоматные очереди.
Приметив на бегу, как несколько фашистов, выскочив из кустов, проворно шастнули под близкий уже край оврага, Павел взял правее, наперерез. И здесь, у самой кромки, неожиданно наткнулся на своего ротного. Суркевич лежал в неглубокой воронке за ручным пулеметом. Серое, как приклад старого «ДТ», который он сжимал в руках, лицо его еще жило напряжением боя, хотя огня он уже не вел.
Распластываясь рядом, Павел заметил неподалеку бездыханное тело ординарца Черноока. Каким образом они оказались в этом месте, было непонятно. Хотел было спросить, но в это время прямо на них вывернулись из кустов четверо ошалевших от бега немцев. Секундное замешательство, и фашисты, пригибаясь, бросились наутек.
Суркевич, припав к пулемету, запустил вслед длинную очередь. Забился на пламегасителе желтенький язычок вспышки, полетели в сторону золотистые брызги стреляных гильз. Сменив неторопливо диск, ротный снова припал к прицелу. Не поворачивая головы, недовольно процедил сквозь зубы:
— Что надо? Собирай взвод! Курбатов ранен, бери под команду его людей! Назад ни шагу, здесь у нас последний рубеж. Приказ комбата — держаться! Четвертую, кажется, смяли…
* * *Сумятица боя шла на убыль.
Привалившись плечом к прогревшемуся излому траншеи, Павел расслабленно перекуривал, вполуха вслушиваясь в затихающую стрельбу на левом фланге. На отдельных участках пальба там порой усиливалась, взмывала до отчаянной ноты, прорываясь гранатными всплесками и злым перестуком пулеметов, но беспокойства уже не вызывала. Резервные шестая и восьмая роты, поддержанные танками, вышибли фашистов из захваченных у четвертой роты окопов и теперь разделывались с теми, кто, отходя под нажимом, яро сопротивлялся, упорно цепляясь за каждый колок, за каждый взгорок.
А в центре, вернувшись в окопы, штрафники подправляли поврежденные обстрелом блиндажи, подравнивали обрушенные минами и снарядами стенки траншей, раскидывали завалы.
Пользуясь относительным затишьем, подбирали своих раненых и убитых. По распоряжению Павла Баев, Садчиков, Илюшин и Густельский сносили их на плащ-палатке к блиндажу, где находились Вишняков и Пермяков. Раненых перевязывали и заносили внутрь, а убитых — их было пока двое, Яковенко и Ерохин — заворачивали в одеяла и клали в воронку неподалеку.
Сначала со склонов овражка принесли обсыпанного землей, не подававшего признаков жизни Шукшина. Тяжелая контузия и ранение. Сильно истек кровью. Потом Сидорчука, угодившего под автоматную очередь, доставили. Этому повезло исключительно. Четыре пули пробили мякоть бедра, и ни одна кость не задета.
Сидорчук как узнал, что не больше полутора месяцев в госпитале проваляется и с ногой останется, в санроту заторопился. Его в блиндаж, а он ни в какую. Тащите в тыл, кричит, и все тут.
Кликнули Колычева.
— Ты чего дурью маешься? Какая еще тебе, к черту, санрота сейчас привиделась? Потемну раненых приказано эвакуировать. Не знаешь, что ли?
— Отправь, взводный! До ночи тут еще сто раз накрыть может! Не только копыт — башки ни за хрен лишишься! Человек ты или кто? Отправь, говорю! Век помнить буду!
— Как я тебя отправлю? Людей под пули подставлю?
— Скажи Карзубому и Ханыге, они не побоятся! — Ханыга — кличка Василия Николаева.
— Да ты что в самом деле?! — теряя терпение, вскипел Павел. — А в окопах кто останется?! Кто это меня за такие вещи по головке погладит?..
— Плевать мне на твои окопы! Не штрафник я больше, конец судимости! Понял? Давай отправляй, падла, пока добром прошу! Чистый я теперя!..
Такова психология многих штрафников: пока не ранен, жизнью своей мало дорожит. И не только из бравады. Что о ней особо думать — пропащая! Но как только зацепит в бою — все. Штрафник больше не штрафник и жизнь сразу по-другому оценивать начинает. Руками и зубами за нее цепляется. Точно до этого момента она у него отнята была, а теперь ее нежданно-негаданно возвращали.
Последним притащили Салова. По тому, как не донесли до блиндажа и тяжело опустили провисшую до самой земли плащ-палатку на край воронки, в которой лежали убитые, стало ясно: принесли мертвого.
Павел внутренне сжался. Мысленно он приготовился к плохому, иначе цыган давно вернулся бы во взвод, но упрямо отвергал самое худшее. В нем почему-то крепко сидело убеждение, что с Саловым этого произойти не может.
— Ну? — нетерпеливо спросил он, подходя и требуя взглядом ответа у Баева.
— Кажись, отошел, — снимая шапку и ею же отирая устало со лба испарину, понуро отозвался Баев. — Тяжеленный, однако…
Салов был весь изодран в клочья и залит кровью. Сердце под гимнастеркой не прослушивалось.
— Видать, гранатой в него сблизи шарахнули, — сочувственно заметил Баев, — всего осколками посекло…
Павел поднялся с колен, молча скорбно распрямился над неподвижным телом цыгана. Подошли другие, обступили кружком, сдернув ушанки.
— Непростой ты мужик был, Данила Салов, но солдат исправный. Если и сцеплялись мы с тобой когда — что ж, я худого не помню. Вечная тебе память!
Тут шелохнулся Кусков:
— Извини и меня, если зазря наскакивал…
И все остальные выразили молчаливое согласие с его словами, попрощавшись с товарищем. Да поторопились.
Очнулся цыган. Дрогнули спекшиеся губы, пить чуть слышно попросил. Карзубый, опередив всех, с фляжкой к нему метнулся.
— Давай бинты сюда, ребята! Собирай в кучу! — заволновался Кусков.
Пока бинтовали, натревожили раны. Салов вновь в беспамятство впал. Шестнадцать ран на теле насчитал у него Кусков. На вопрос, будет ли жить, с большим сомнением пожал плечами:
— Почем мне знать, что я, доктор?
Салов разговор услышал. Собрав последние силы, упрямо выдохнул:
— Всех переживу! Хоронители!..
— А что? И выживет. Мы бы — нет, а он — выживет! — забегая сбоку поперек пути Кускову и Шведову, сыпал скороговоркой Панькин, когда штрафники по распоряжению Павла расходились по окопам.
Отправив солдат по местам, Павел задержался у блиндажа, поджидая спустившуюся туда с Саловым четверку носильщиков и раздумывая, не послать ли Илюшина за Малининой. Мимолетно скользнув взглядом по сторонам, оторопел, увидев майора Балтуса, энергично шагающего в сопровождении двух автоматчиков вдоль окопов его взвода. Комбат шел, не сгибаясь, в полный рост, придерживая рукой висевший на груди новенький автомат. И что совсем привело Павла в полное замешательство — так это потрепанный вид майора, свидетельствующий, что он недавно вышел из боя.
