Кинжал для левой руки - Черкашин Николай Андреевич

— И все-таки я не понимаю, как при таких задатках мальчик превратился в вандала?!

— А вы с ним виделись?

— Еще нет.

— Так вот спросите его об этом сами! — зло отрезал Алексей Сергеевич.

В канун замечательно строенных выходных дней — Седьмого ноября и субботы с воскресеньем — неожиданно позвонила из Ялты Зоя, «знойная звезда советской этнографии».

— Алексей Сергеевич, не собираетесь ли вы в наши края?

— Нет. Но если это нужно…

— Да-да-да! Это нужно видеть своими глазами. Приезжайте обязательно! Только захватите с собой картину. Любую. Важен только размер — метр на шестьдесят пять. Запомнили? Сюжет неважен. Меня вы найдете в пансионате Академии наук, второй корпус, семнадцатая комната… Не удивляйтесь моей просьбе. Потом все поймете.

Чувствовалось, что Зою так и подмывает сказать, что именно нужно видеть своими глазами, что удивит, ошеломит, но она сдержалась, а Алексей Сергеевич выпытывать не стал и в тот же день, укороченный на работе как предпраздничный, отправился рейсовым «Икарусом» в Ялту, которую в общем-то терпеть не мог из-за пошлого курортного ажиотажа, сотрясавшего этот некогда тихий и благодатный городок.

Шулейко взбежал по высокой многомаршевой лестнице, держа под мышкой картину, которую снял у себя в прихожей. То была копия полотна из Русского музея «Татары, выгружающие чай в Нижнем Новгороде», купленная в Ленинграде еще в студенческие годы. Алексей Сергеевич готов был без особого сожаления расстаться с этим полотном, изрядно намозолившим глаза сначала в комнате, потом на кухне и, под конец, в прихожей. Правда, размеры рамы были чуть меньше тех, что называла Зоя, но ничего другого найти он не успел.

Счастливо миновав насупленную вахтершу, проводившую его долгим подозрительным взглядом, Шулейко — с деловым видом: «Картину несу!» — поднялся на второй этаж и постучался в семнадцатую комнату.

— Как вы быстро! — обрадовалась Зоя. — Проходите. Сейчас я вам все расскажу и покажу. — Она подвела гостя к картине, висевшей над диваном, и в предвкушении будущего эффекта спросила: — Что вы на ней видите?

— Волны… — неуверенно отвечал Алексей Сергеевич, старательно вглядываясь и пытаясь догадаться, в чем тут секрет. — Очень похоже на известное полотно Айвазовского «Среди волн».

Огромные пенные валы катили прямо на зрителя, точно он видел их снизу, оказавшись посреди разбушевавшейся стихии.

— У меня вчера разболелось ухо, — рассказывала Зоя, разматывая шнур синей лампы. — Я сидела вот здесь и смотрела телевизор… — Она включила рефлектор и села против горящего экрана. — Теперь погасите верхний свет. Да, вот так я сидела и ненароком посмотрела на эту картину… Смотрите сами, вот отсюда…

Шулейко направил на полотно, тускло отливавшее в бликах телеэкрана, лучи синей лампы и в этом странном смешении света вдруг увидел, как на картине проступили четкие очертания… корпуса подводной лодки. Субмарина как бы кралась под волнами… Это было хорошо придумано!

— Кто же автор? — спросил Алексей Сергеевич, придя в себя от первого удивления.

— Я попыталась это узнать, но на полотне нет никаких пометок. Как она попала сюда? Никто не помнит. Завхоз говорит, что картина осталась вместе с мебелью от прежней организации, владевшей пансионатом. Есть инвентарный номер, но он ничего не объясняет. Вы обратили внимание, как похожа эта лодка на ту, что мы нашли в Луана-дари?

— Похожа, да не очень… У этой рубка попрямее… Но в общем-то они наверняка из одного времени.

— Картина явно записана, — Зоя зажгла люстру, и очертания субмарины исчезли. — Знаете, как иконы записывали?

— Да, конечно. Поверх старого лика писался новый.

— Вот-вот. Надо снять верхний слой и рассмотреть, что здесь было написано сначала.

— Снимать краски — долгая история. Проще сделать рентгеновский снимок.

— Вы сможете?

— Да, вроде бы у меня есть знакомые… — Шулейко подумал об Оксане Петровне.

— Тогда берите ее с собой! — распорядилась Зоя. — Вашу же повесим на место «Волн». Надо только на нее перекрепить инвентарный номер… Все равно она в комнатной описи значится как «картина масляная в раме 100 × 65».

— Но у меня рама чуть меньше.

— Ничего, — успокоила его Зоя. — Здешним ценителям искусства ничего не стоит пометить в акте, что «картина в раме» усохла. Она же ведь масляная, не так ли?

— Так, — улыбнулся Алексей Сергеевич.

Три дня Шулейко с нетерпением ждал данных рентгеноскопического анализа. Наконец Оксана Петровна позвонила:

— Приезжайте. Мне только что принесли рентгенограмму…

Через полчаса Шулейко держал в руках еще влажноватый лист широкой рентгеновской пленки. Среди смутных разводьев и пятен прорисовывался силуэт подводной лодки. Снимок был настолько четкий, что можно было даже разобрать название корабля, выведенное на носовой скуле: «Сирена». Но самое главное — в нижнем углу записанной картины проступали авторские инициалы, сплетенные в затейливый вензель: «Г.П. — 76».

— Кто же этот «глаголь-покой»? — спросил Шулейко, прочитав инициалы на морской манер.

— Кто такой «глаголь-покой», не знаю, — отвечала Оксана Петровна, вытаскивая закладку из корабельного справочника, — а вот судьбу подводной лодки «Сирена» удалось установить довольно точно. В 1920 году врангелевцы увели ее вместе с остатками Черноморского флота в Бизерту. Там она простояла до 1928 года, после чего ее разобрали на металл.

— Почему портрет «Сирены» был написан в 1976 году, а не при жизни субмарины, когда она была в зените славы? — размышлял вслух Шулейко. — Знать тогда о ней могли лишь историки, причем очень узкого профиля — те, кто изучает Первую мировую войну на Черном море…

— К вашим вопросам, — вздохнула Оксана Петровна, — я могу добавить лишь свои. Зачем и кому понадобилось записывать первую картину? Кто ее записал — сам автор, которому картина не понравилась, или другой художник? Если автор, то кто он — знаток морской старины или…

— Или сам моряк, — продолжил мысль Алексей Сергеевич, — член экипажа этой лодки…

Оксана Петровна усмехнулась.

— Я даже подумала: уж не сам ли это Парковский написал?

— А почему бы и нет? Сколько могло ему быть в семьдесят шестом? Лет восемьдесят от силы…

— Инициалы не совпадают. Того звали Юрий Александрович, сколько мне помнится. А на вензеле четко просматривается: «Гэ. Пэ». К сожалению, я не могу принять участие в ваших розысках, хотя, признаюсь честно, вся эта история мне интересна и в человеческом, и в профессиональном плане. Но работы, как, наверное, и у вас, выше головы… Теперь по делу вашего сына. Могу вас немного обрадовать. Вот заключение эксперта по холодному оружию: «Представленный на исследование предмет является ножом индийского кустарного производства и предназначен для разрезания бумаги (листов книг, конвертов и т. п.). Этот нож, хотя и стилизован под индийские национальные образцы холодного оружия, но в действительности холодным оружием не является…»

— То, что нож для разрезания бумаг не является холодным оружием, — усмехнулся Алексей Сергеевич, — это я и без эксперта знаю.

— Ну, не скажите… Среди юристов нет определенного мнения, что считать холодным оружием, а что предметами хозяйственно-бытового или туристско-спортивного назначения. Вы знали, что ваш сын ходит с ножом?

— Да. Но я знаю и то, что Вадим никогда не пустит в ход свой нож первым. У любого мужчины должен быть нож для самообороны, для дороги, да мало ли для какого другого дела. Я сам всегда ношу с собой нож.

— Интересно взглянуть!

— Пожалуйста.

Шулейко достал из портфеля пластиковые ножны и извлек из них нечто вроде финки с рубчатой резиновой рукоятью.

— Ого! — воскликнула Оксана Петровна. — Вот здесь и в самом зеле без экспертизы ясно — самое настоящее боевое оружие.

— Боюсь, что вы ошибаетесь. Это нож для выживания в джунглях. У него полая рукоять — для насадки на палку. Вот тогда эта штука действительно превращается в оружие — в копье. По вашей классификации это скорее туристско-охотничий инвентарь.