Карел Птачник - Год рождения 1921
2
В субботу капитан Кизер вызвал к себе Олина. Капитан был в хорошем настроении и угостил его толстой сигарой.
— Ну, что у вас новенького? — осведомился он. — Забыли уже об убитом? Как его звали?
— Алоис Коутник, — ответил Олин. — Нет, не забыли. Моя комната устроила сбор, собрали две тысячи марок. Вторая рота тоже внесла свое. И третья. Деньги мы послали матери покойного.
Капитан нахмурился.
— А почему вы мне не доложили об этом? — упрекнул он Олина. — Не упомянули ни словом. Я должен знать обо всем, что происходит в роте.
Олин смущенно оправдывался: он, мол, не предполагал, что это может интересовать господина капитана.
Нахмурившийся Кизер с минуту задумчиво курил.
— А теперь перейдем к делу, ради которого я вызвал вас, — сказал он после паузы. — Я собираюсь издать приказ о том, что по воскресеньям рота обязана выходить с песнями в город, на прогулку. Горожане совсем иначе будут относиться к вам, когда увидят, как вы идете в строю и поете чешские песни. Не правда ли? Как вы думаете? — Он пристально взглянул на Олина.
— Вполне с вами согласен, — отозвался тот.
Капитан просиял.
— Вот только приветствовать начальство вы не умеете, — строго продолжал он. — Понимаете, правильно приветствовать. Когда я появляюсь перед ротой и здороваюсь с ней, рота должна приветствовать меня громко, дружно, дисциплинированно. Если приедет господин полковник, он тоже поздоровается с ротой, и рота должна ему ответить. А чехи не умеют. Поупражняйтесь-ка с ними.
В воскресенье утром рота выстроилась на дворе, под каштанами, и Олин объяснил, в чем дело.
— Итак, внимание! — кричал он. — Я обер-лейтенант! Хайль, камарады!
— Хайль, герр обер-лейтенант! — гаркнула рота.
— Я — майор! — просиял Олин. — Хайль, камарады!
— Хайль, герр майор! — заорала рота.
— Я — генерал! — объявил Олин. — Хайль, камарады!
— Хайль, герр генерал.
К Олину подошел переводчик.
— Слушайте, фербиндунгсман, — вкрадчиво предложил он, — крикните «хайль Гитлер!»
Недолго думая Олин заорал:
— Хайль Гитлер!
Ухмыляясь до ушей и подталкивая друг друга, ребята ответствовали: «Хайль герр Гитлер!»
Куммер в испуге схватился за голову и убежал со двора.
— То-то! — хихикнул Кованда. — Нас не собьешь с толку. Уж мы-то знаем, что такое вежливость и как положено приветствовать нашего главного начальника и боженьку.
Вскоре на дворе появился капитан, сияя приветливой улыбкой. Он был в полном параде, на боку у него болтался кортик. Рота дружно ответила на его приветствие, а потом промаршировала по городу и пела так зычно, что с поврежденных крыш сыпалась черепица.
Репертуар выбирал Мирек, шагавший в первом ряду, а ему подсказывал Кованда. Пели «Шестого июля», «Время мчится, время мчится», «Чешскую музыку», «Колин, Колин», «Идут соколы в строю», а чаще всего «Не мелем, не мелем, мы на вас на…» Эта песенка больше всего нравилась Гилю. Когда ему казалось, что рота слишком долго идет без песни, он поворачивался и приказывал:
— Еще раз «мемеле, мемеле»! — И был страшно горд, что усвоил чешские слова.
В первое воскресенье рота маршировала охотно и пела лихо. Прохожие останавливались и с удивлением глядели на шеренги четко шагающих парней.
Однако, когда прогулки вошли в систему, рота начала роптать. Первым, как обычно, взбунтовался Кованда и заставил Олина отвести его к капитану.
— Скажи этому горбачу, — сказал Кованда, — что я натер себе пятки и не пойду маршировать. По воскресеньям я должен лечить ноги, и баста. Пусть гуляет один или со своей супругой. А я не собираюсь строить из себя шута горохового ради его славы. Пусть не дурит мне голову.
Капитан милостиво разрешил Кованде остаться, но когда в следующее воскресенье обнаружилось двадцать пар «натертых пяток», маршировать пришлось и Кованде. Он пришел на плац в домашних туфлях, больших, поношенных шлепанцах с помпонами, и, прихрамывая, ковылял за ротой, словно подагрик.
Капитан сопел от злости, но не мог отменить своего приказа.
Олин страшно рассердился на Кованду за эту выходку.
— Позоришь всю роту! — возмущался он. — Как после этого немцы посмотрят на нас? Мы — для них посмешище. Вся рота в полной форме, а сзади — калека в шлепанцах. Подстрекаешь ребят, а они, дураки, берут с тебя пример. В последний раз десять шутов пришло в шлепанцах.
— Уж если на то пошло, нас было четырнадцать, — хладнокровно возразил Кованда. — И никакие мы не шуты, прошу не оскорблять. Санитар полечил нас по приказу самого капитана — смазал нам пятки йодом. Не можем мы идти полным ходом. И вообще мы не щеголи какие-нибудь и не затем приехали в Германию, чтоб форсить. Наше дело честно работать и помогать незадачливым немцам. А что о нас подумают в городе, на это нам чихать. Ты наряжайся, как тебе вздумается: хоть красный лампас нашей себе на парадные штаны и бубенцы на шапку. Еще увидим, кто из нас угадал, откуда ветер дует.
Тщеславие капитана было глубоко уязвлено, и через несколько воскресений он отменил прогулки, потому что на последнюю чуть не полроты чехов пришло в шлепанцах. Но капитан не сдался: вместо маршировок начались еженедельные проверки снаряжения. С раннего утра роту выстраивали на дворе, каждый должен был держать в руках всю свою казенную одежду; солдаты обходили строй и проверяли по списку — соответствуют ли размеры курток и брюк, не порвана ли, чиста ли одежда. Иной раз проверялось наличие выданных обеденных приборов, номер обуви и противогазов. Проверка обычно продолжалась целое утро.
На одной из таких проверок ребята потребовали выдачи табака. Стоя с одеждой в руках, они сердито твердили, что им нечего курить. Мол, выдачу сигарет задержали на неделю; от чехов требуют порядка, а немцы творят безобразия. Ребята глядели волками, и когда солдаты побежали в контору за капитаном, вся рота принялась вслух ругать порядки и свистеть в пальцы. Красный от ярости Нитрибит приказал роте стать «смирно», потом скомандовал направо и погнал роту по улице. В наказание. С одеждой в охапке, с обувью, брюками и куртками, шапками, противогазами и касками в руках.
— Песню, — приказал Гиль. — «Мемеле, мемеле», — кричал он и бегал около марширующей роты, как овчарка вокруг стада. «Мемеле, мемеле!» Но рота пропустила его слова мимо ушей и шла молча. Только Олин затянул было песню, но Мирек сердито дал ему пинка.
— Заткнись! — прошипел он. — А то подавишься!
Впервые за время существования роты чехи отважились на явное неповиновение. Гиль даже испугался и не повторял приказания, чтобы не осрамиться еще раз.
Ребят заставили маршировать вокруг школы. Но то, что видели люди из соседних окон, скорее было похоже на колонну военнопленных. Парни шли нестройно, во всю ширину дороги, засунув руки в карманы распахнутых шинелей. Рабочие брюки они повесили на шею, каски кое-как нахлобучили поверх пилоток, связанные шнурками ботинки перебросили через плечо, мешки с противогазами прицепили к поясу.
Фельдфебель Рорбах прохаживался около школы, злобно сплевывал и нервно поглаживал пистолет.
— Сегодня мы тебя уморим! — на ходу кричали ему ребята, веселые, словно их не наказывали, а развлекали.
Когда рота обошла школу, разбомбленную женскую клинику и целый квартал развалин, Кованда вышел из этого смехотворного строя и обратился к Олину:
— Доложи-ка Гилю, что я опять натер пятку. Пойду надену шлепанцы, вот что.
Рота остановилась, хотя команды «стой» не было, и с веселым любопытством ждала, что последует дальше. Разъяренный Гиль подбежал к Кованде и толкнул его обратно в строй.
— Слушай-ка, Олин, — сказал тот. — Скажи ему, чтоб не толкался. У него лапы грязные, а я интеллигентный человек. Скажи ему насчет шлепанцев, а я пошел. Чтобы не пришлось стукнуть его по шее.
Гиль и слышать не хотел о шлепанцах, но Кованда упорствовал. Из окна школы выглянул Кизер и спросил, почему рота остановилась. Гиль вытянулся во фрунт и крикнул, что Кованда опять симулирует. Из дома напротив вышел пожилой немец, еще двое немцев остановились на тротуаре и поздоровались с Кизером: «Хайль Гитлер!» «Зачем тут ходят эти люди? — спросили они, кивая на роту. — И почему в таком смешном виде?»
Кованда тем временем невозмутимо шагал к воротам и, обернувшись, крикнул Олину:
— Эй, спроси-ка Гиля, не найдется ли у него для меня сигареты. Я сегодня не курил, а покурить хочется до смерти.
Капитан силился понять, о чем его спрашивает немец на тротуаре. А Гиль все орал ему в окно, что Кованда симулирует. Капитан наконец разобрал вопрос пожилого немца и раздраженно захлопнул окно. Гилю показалось, что Кизер рассердился на него, и он снова заорал на роту, приказывая идти вперед.
Рота опять принялась маршировать, но так и не запела.
