Леонид Богачук - Крез и Клеопатра
— Как обычно.
БМП развернулась на месте и, качнувшись всем корпусом назад, взяла с места.
— На скорости! Вверх по течению! Пятьсот метров! — сказал прапорщик. — Потом — стоп!
Вода весело журчала. Машина летела, взметывая по сторонам воду. Пятьсот метров… Речушка плавно поворачивала вправо. Комиссаров с креном принял левее, как на трековых гонках, резко тормознул и встал почти поперек реки.
— Корма на берегу, товарищ прапорщик, — доложил Комиссаров. — Зачем ребятам зря ноги мочить?
— Артист!.. Мы сейчас вдоль бережка подтянемся, а ты минут через десять по складочкам-морщиночкам поднимись наверх и так же — по складочкам-морщиночкам выдвигайся к афганскому посту… Помнишь? Там одиночный танк и пулемет в капонирчике… Эту сторону — от реки до дороги — не трогайте. Весь огонь дайте на ту сторону — по склонам гор. Пусть оператор в башне накроет все, что шевелится! Сам только, сынок, встань в складочке-морщиночке! У них, похоже, гранатометчик неплохой… Танка-то не слышно! Оператор пусть в башне орудует, а ты на горочку-макушечку заберись и секи! Ихнего гранатометчика секи! Сожжет же машину, гад! Тихонечко-внимательно лежи! Зазря не стреляй, не обнаруживайся. Ну, давай, Коля!
Нияжмаков рассчитал правильно: если душманы и ждали их, то со стороны дороги, там и прикрытие наверняка оставили… Удар с фланга, да еще в том месте, где их не ждут, может дать желанные двадцать минут… Пока банда сообразит, какими силами им навязывают бой, пока перегруппируется — вот и набегут желанные минуты!
Но одного не мог учесть прапорщик…
Танк душманы действительно сожгли почти сразу — гранатометчик в крестьянской одежде подъехал к посту на ослике один. Он бы все сделал, как планировали его хозяева, забросал бы капонир гранатами, отбежав в сторону, вскинул бы к плечу гранатомет и почти в упор прошил бы борт танка, но один солдат афганского поста, ушедший к реке за водой, заметил людей с оружием, открыл огонь… С поста закричали «крестьянину» на унылом ишаке, чтобы он бежал к дороге или залег. И он побежал, выдирая из-под хвороста, навьюченного на ослика, трубу гранатомета, и достал ее только отбежав метров на двести, когда башня танка уже развернулась и успела два раза выстрелить осколочными по берегу…
У реки в стороне вел огонь солдат, ходивший за водой. Его еще не задело. Он бил скупо и расчетливо, понимая, что шансов у него почти нет, но дрался хладнокровно и отчаянно — менял позиции, переползал, опять бил и снова полз…
В капонире раненный осколками в спину пулеметчик захлебывался собственной кровью, скрежетал зубами от немыслимой боли, которую доставляли ему толчки приклада пулемета, и яростно поливал долину длинными очередями. Душманы залегли.
Когда группа Нияжмакова вышла во фланг, пулеметчик уже затих… Тотчас в капонирчик воровато скользнули два бородача и принялись орудовать ножами, отрубая убитым кисти рук, уши, полосуя их лица, вырезая половые органы. Так было приказано поступать с врагами, чтобы вселить ужас в остальных, продавшихся неверным!
Банда еще лежала, не веря в то, что пост уничтожен. Один из бородачей влез на башню танка и стал кричать, размахивая чем-то окровавленным в левой руке. Он орал нараспев то ли песню, то ли молитву, когда Степанов аккуратно снял его выстрелом в переносицу. Вставшие было бандиты вновь попадали на землю. И шестеро свалились не по своей воле…
Душманы быстро поняли, что их неуклонно, с неумолимостью дорожного катка, отжимают к дороге. А там не видимая им пушка густо накрывала склон, не оставляя никаких надежд на прорыв. Они попробовали оторваться, применив не раз отработанный в учебных лагерях вариант: прикрытие принимает бой, остальные, отходят… Но откуда-то в спину открыл огонь афганский автоматчик, еще раз сменивший позицию, а от реки авторитетно забасил пулемет…
Отчаяние подстегнуло их фантазию. А может быть, они решили, что советские солдаты оголили пост, всеми силами зайдя им во фланг. И банда пошла в прорыв вдоль дороги, маскируясь дымом горевшего топлива из пробитого трубопровода.
Комиссаров быстро понял, что его мужики связаны боем с основной массой бандитов, а человек двадцать идут на него. Они бежали без огня, ничем себя не обнаруживая, стараясь проскочить между дорогой и беэмпешкой, спрятанной в лощине…
Он лежал на горочке-макушке, открытой всем ветрам, и мог бы пропустить их, надеясь, что там, на посту, оставшиеся ребята и трубопроводчики примут гостей, как надо. Его не видели. Он лежал, уютно устроившись между камней, а у правого сапога тихонько фыркал Крез. Он мог пропустить душманов, но ефрейтор даже не подумал об этом. Он только обернулся, с кривой, несколько растерянной улыбкой тихо попросил: «Шел бы ты домой, Крез?» Пес тявкнул. «Понял вас, — прошептал Комиссаров и передернул затвор, хотя уже давно загнал патрон в патронник. — Ну и манеры у вас, сенатор! Зажмите уши!..»
Ефрейтор понимал, что поступает нерасчетливо, но сразу же врезал длинную очередь — ошеломить противника! И тут же вдогон три коротких, чтобы опорожнить магазин и вставить новый — на перебежке. Но, подумав, перебежку делать не стал — откатился в сторону метра на три.
Противник был опытный. Прежнюю позицию Комиссарова плотно обстреляли.
Броском Комиссаров преодолел еще метров пятнадцать и залег. «Дальше нельзя, сенатор, — минное поле». Амур глухо зарычал. Ефрейтор напряженно вглядывался вниз. Сейчас они должны показаться… Сейчас… Краем глаза он уловил совсем рядом легкое движение «Слишком близко! — с сожалением подумал он. — Ни слова, друг мой, ни вздоха. Автомат здесь не помощник. Не успею… Он выстрелит раньше… Штык у меня в сапоге… Крез?.. Молодец! Отвлеки его на секунду!..»
Внезапно оттуда раздался высокий истерический визг. Из-под камня выскочила борзая и бросилась вверх по склону. «Видно, пуля душманская ее задела! Куда, дурища, — успел подумать Комиссаров. — Мины!» Но тут же на макушечке, на его прежней позиции, показался ползущий человек. Сзади за ним — еще один… И вправо от горы на открытое пространство потекли серые тени.
«Все! — подумал ефрейтор. — Ничего уже не успеваю! Только принять бой».
Он бил из автомата, уже понимая, что сменить позицию не сможет, что зажат между теми, кто внизу, и теми, кто влез на горку! Первого на горке он срезал…
Амур знал, что такое минное поле, знал и то, что ступить на него может только сапер. Он рванулся, чтобы отогнать борзую в сторону, и уже почти догнал ее, но какая-то сила подняла его в воздух: «Это тебе, сын, ко дню рождения!» И ему почудилось: он опять, как когда-то очень давно, оказался в теплых ладонях своего хозяина и друга — Володи…
Ефрейтор вырвал из подсумка новый рожок, но тут увидел почти над самой головой афганские вертолеты в коротком пике и острое пламя стартующих ракет из их бортовых кассет. Грохот разрывов слился с легким хлопком позади. Комиссаров его не различил.
Отвалив метров на восемьсот, вертолеты зависли над самой землей — из них горохом посыпался десант. К полю боя бежали афганские солдаты. Серые тени внизу распрямлялись, принимая очертания людей с поднятыми вверх руками.
Комиссаров сидел на камушке и курил, когда различил шаги и услышал голос прапорщика Нияжмакова:
— Живой! Значит, потерь нет!
— Как это нет? — возразил Степанов. — А Крез? Вон он там подорвался! Я в прицел видел! Погнался зачем-то за этой… Эх, Крез!
Комиссарову очень хотелось заплакать, но он почему-то не смог сделать даже этого. Он глухо спросил:
— Забрать его нельзя, конечно?
— Как его заберешь? Мины…
— А эта… Клепа?
— Там сидит… Недалеко от него… Воет. Ты что, не слышишь?
Ефрейтор встал, тщательно растер подошвой ботинка окурок и сказал:
— Надо бы хоть ее забрать. Крез к ней… Слышь, Степаныч, она тебя слушается, позови ее. Крез же хотел, чтобы мы ее… чтобы она с нами…
— Попробую. Иди уж… А ты лучше беэмпешку заведи — вот она и прибежит как миленькая!
Но борзая не ушла с минного поля. Две ночи она выла, а потом замолчала. Солдаты клялись, что разрыва не слышали. И все решили, что Клеопатра подалась в родные места.
