Леонид Богачук - Крез и Клеопатра
Амур виновато вздохнул, словно говоря: «Сердцу не прикажешь!»
— А, иди ты! — раздраженно сказал Комиссаров и полез в воду.
И тут Амур не выдержал. Он гавкнул и бросился в речку. Прыгал на ефрейтора, бил по воде мокрым тяжелым хвостом, улыбался изо всех сил. Ефрейтор прикрикнул на него, но уже без злости — это Амур сразу понял! Он выскочил на берег, стал носиться кругами, опять забежал в воду, рыча, набросился на Комиссарова, чуть не свалив его. Тот попытался ухватить Амура за ошейник. Никогда бы ему это не удалось, но Амур поддался! И поднялась такая возня!
Клеопатра привстала, недоуменно глядя на происходящее. Такое буйство собаки и человека напугало ее. Ей казалось, что за подобные вольности этого сумасшедшего пса забьют камнями! И тогда ей тоже достанется. Борзая начала озираться, высматривая местечко, где можно спрятаться и переждать гнев человека. Она привыкла не убегать от побоев — только скулила и ждала, когда господин устанет ее бить, знала — убежать невозможно: кто, когда и где по-доброму отнесется к бродячей собаке? Такую везде ждут побои! Жизнь отучила ее огрызаться. Того, кто посмел угрожать человеку, ждет смерть! В ее голове родилась идея! Она подбежала к самому берегу и яростно, с визгом залаяла на Амура, не входя, впрочем, в воду.
— Гляди-ка, Крез, — сказал ефрейтор. — Бешеная, что ли? Воды боится, на тебя что-то кидается. Не покусала бы… Стой здесь!
Но Амур не понял команды. Он понесся прыжками к берегу, чтобы как-то заставить замолчать странную незнакомку: «Что подумает ефрейтор? И так большого труда стоило его развеселить!»
Захлебываясь от визгливого, истеричного лая, она быстро укусила Амура в плечо. Тот отпрянул.
— Все! — сказал Комиссаров. — Бешеная… Эй, мужики! Кто-нибудь с автоматом подойдите! Крез, ко мне!
Клеопатру спасло то, что, когда на берегу показался повар со снайперской винтовкой, она опять жадно хлебала воду.
— Чего ты орешь? — спросил повар. — Вылезай оттуда! В реке ты мишень! Что заметил? Где? Да вылезай поскорее!
Повар их маленького гарнизона, где никакими штатами повар, собственно говоря, не предусмотрен, был в отделении снайпером. Когда они месяц назад приняли пост и решили, что готовить будут по очереди, снайпер Владимир Степанов подошел к Нияжмакову и сказал, что такую бурду, которую они пробовали сегодня, он есть не может, и попросил разрешения встать к плите. «Тебя через два дня все будут звать поваром, а не снайпером. Вы же, пацаны, так дорожите звучными военными специальностями!» «Здоровье дороже! — мрачно ответил Степанов. — Я в родную станицу вернусь в расцвете лет… И с больным желудком?» «Лишь бы ты, парень, вернулся, — подумал прапорщик. — Только бы вы все, мальчики, вернулись…»
— Собака бешеная, стреляй! Креза не зацепи!
— Обалдел? Она воду пьет! Где ты видел, чтобы бешеная собака воду пила? — Повар присел на корточки. — Иди ко мне! Пусенька! Как тебя? Клеопатрочка!.. Клепа! Клепа-Клепа-Клепа!
И борзая, припав к земле, поползла вверх, добралась таким образом до повара и улеглась, вздохнув и ожидая своей участи.
— Понял? — торжествующе сказал повар. — Вот это воспитание. Понимает, кто человек, а кто умеет только в воде бултыхаться да орать! Правильно, Клепа? Пошли. Поделим порцию твоего хахаля. Я сегодня такие кости сварил!
Обедали собаки вместе. Вначале Клеопатра, пугливо поглядывая на повара, ловила тонкими ноздрями соблазнительный запах, идущий от поставленной на землю миски, потом, сгорбившись, спрятав хвост между задних лап, робко приблизилась, потом жадно набросилась на еду. Амур с любопытством глядел на это пиршество…
Они подружились. Амур не жалел сил и времени, чтобы познакомить ее со всеми солдатами, готов был заступиться, извинялся за нее, когда Клеопатра совершала немыслимые поступки, вроде самовольного выхода за ворота и попытки охотиться на мышей… Амур убегал за ней, с громким лаем толкал ее грудью, сбивал с ног, не обращая внимания на ее укусы, приводил обратно. В гарнизоне никто не искал ее дружбы. Почему? Трудно сказать. Скорее всего, солдаты чувствовали, что перед ними очень изменчивое, капризное существо. И только Степанов упивался ее преданностью.
Неожиданно для всех она очень полюбила ездить на броне. При звуке мотора беэмпешки стремглав бежала к машине, бесновалась перед ее носом до тех пор, пока ее не пускали в отсек. Почему-то она никогда не садилась в правое отделение, и если открывалась только правая дверь, долго и требовательно лаяла, пока ее не пускали на свое место. Там она забиралась к самой стенке, где впервые лежала, когда ее принес ефрейтор Комиссаров, и терпеливо ждала остановки.
А выезжать теперь приходилось часто. Банда, приход которой был отмечен попыткой взорвать линию электропередачи, проявляла активность. Колонны подвергались обстрелу, несколько раз бандиты пробивали трубопровод и поджигали топливо. На аварии солдаты выезжали по тревоге, ввязывались в неясные ночные перестрелки, поддерживая огнем посты афганской армии. Однажды выехали ночью к пожару, чтобы прикрыть трубопроводчиков, занятых ремонтными работами и тушением огня, и наткнулись на пост молодежного отряда защитников революции. Вероятно, их застали врасплох… Никогда Комиссарову и его друзьям за свои девятнадцать лет не приходилось видеть следов такой слепой дикой злобы — тела убитых были обезображены с изобретательностью свихнувшихся горилл!
Крез в ночных рейдах чувствовал себя уверенно. Дело знакомое: привычно пытался уловить запах тола, привычно прятался от свистящих в полете лиловых жуков, привычно делал все, чтобы ни на шаг не отставать от своего нового хозяина. Клеопатра, как ее ни гнали от заведенной беэмпешки, рвалась в отсек, а потом боялась отойти от железной машины, выла и скулила, действуя на нервы солдатам, бестолково бегая по склонам гор то к одному, то к другому, лаяла, требуя чего-то. При первых выстрелах шарахалась, бежала в сторону. Потом она приучилась в перестрелке находить тихое безопасное местечко в мелких расселинах. Обнаружить ее в темноте или вызвать было невозможно — только звук мотора заставлял ее прибежать к беэмпешке и забиться на свое место.
Клепу жалели. Попытки ворваться в беэмпе принимали за преданность, трусость — за проявление смекалки. Пост пока не нес потерь. Креза и Клеопатру стали считать живыми талисманами. Никто не осмелился бы сказать это вслух, но левая дверь в корме беэмпешки теперь не закрывалась, пока туда не входила Клеопатра.
И вот однажды, когда Клеопатра царственно-безразлично глядела на возню ефрейтора и Амура в воде, послышался гулкий звук выстрела танковой пушки… еще один… Потом — хлопок гранатомета… Дробь автоматных очередей. Тревога!
Солдаты действовали сноровисто. Секунд через сорок все, кому положено, сидели в боевой машине остальные заняли места по боевому расписанию. Окопы и самодельные доты, огневые точки и пулеметные ячейки ощетинились стволами.
В долине медленно поднимался черный густой конус дыма. У трубопроводчиков тоже никакой паники: отсечка топлива, оборона занята, машина с запасными трубами уже глухо рокочет мотором, заброшены в кузов огнетушители, надеты каски и бронежилеты…
Прапорщик Нияжмаков бежал из палатки к беэмпе. Он только что оторвался от рации, сообщив о диверсии. Он бежал и думал, что такого задания его группе выполнять еще не приходилось. Банда, которую вчера ночью крупно пощипали в бою афганские части, прорывалась через дорогу и уходила к границе. Нияжмакова просили связать банду боем. Не рисковать особенно, но и не дать уйти далеко. Связать минут на двадцать, поддержав афганские посты, пока вертолеты выбросят десант и перекроют все пути отхода банды… По трем красным ракетам ему разрешалось выводить своих солдат из боя и заняться непосредственным делом: прикрыть трубопроводчиков, которые по тем же ракетам должны будут выехать к месту диверсии для ремонта и восстановления трассы.
Он лишь приблизительно знал численность душманской банды, но по перестрелке понял, что стволов бьет много, да еще гранатомет, которого — он это знал точно — нет на постах афганской армии и милиции.
«Броню придется оставить в предельной дальности гранатомета. На воздух пока надежды нет. Воздух будет занят десантом… Что мы имеем: снайпер, пулемет и пушка беэмпе, которую еще не знаю, как задействовать… Связать боем! Пулемет — мой резерв! Связи с афганским постом нет — танковая рация молчит… Горы… Но место прорыва обозначено перестрелкой. БМП пошлю во втором эшелоне, будет поливать огнем горы. Боезапаса у нас на двадцать минут — можем дать лавину огня и еще на полчаса — „ефрейторский зазор“ — приличного боя хватит».
Он сел на броню, свесив в командирский люк ноги.
— Комиссаров, в речку давай, назад! Пойдем по руслу! Собаки с нами?
— Как обычно.
