Марсель Байер - Летучие собаки
— Некоторое время вы поживете у одного знакомого ваших родителей, он уже ждет внизу. Мама еще очень слаба, и у нее пока хватает забот с Хайде. А у отца нет времени, чтобы следить за всеми, вас же пятеро, а он допоздна работает, иногда даже ночует у себя в кабинете или в Ланке, и, кроме того, он постоянно в разъездах. Пожалуйста, не копайтесь так долго.
Сестры и брат совсем не слышат няню, никак не проснутся. Хельмут ждет, когда его умоют, Хедда роется в белье, а Хильде на горшке вот-вот заснет. Все молчат. Хольде чешет ногу, у нее гусиная кожа. Няня заплетает ей косички.
В детской холодно. У нас с Хильдой новые куклы, папа привез их из Парижа. У него для нас и правда мало времени, на прошлой неделе был в Париже, оттуда сразу поехал в Вену и вернулся только позавчера. Выгребаю из ящика Хельмутовых солдатиков вперемешку с домашними животными Хольде. Хедда все равно играет только со своей куклой; та еще лежит в кроватке, под теплым одеялом. В чемоданах нет места, но если придется где-то ночевать, то нам и мягкие игрушки нужны. Кто этот папин и мамин знакомый? Мы его уже видели? Никакого желания куда-то ехать так рано, в темноте. Мне холодно, нужно одеваться, но я еще немножко хочу побыть в теплой пижаме и не хочу натягивать холодное белье.
А где, вообще, папа, он с нами не попрощается? Еще спит или у мамы в больнице? Может, он вчера, после своего дня рождения, поехал в Ланке и ночует там. Няня кричит в темный коридор: «Хельга, ты готова? Тогда причешись хорошенько и спускайся в гостиную, там вас уже ждут. Поздоровайся с господином и скажи, остальные сейчас придут».
Папа наверняка внизу, хочет проводить нас, а пока разговаривает со своим знакомым. Останавливаюсь на лестнице и прислушиваюсь: но в гостиной не слышно голосов, а на кухне только тарелки звенят. Наверное, говорят очень тихо.
В большой комнате почти темно, горит только маленькая лампа на журнальном столике. Вижу в тени над спинкой кресла чей-то затылок, но это не папин — у папы узкая голова и жилистая шея, это, наверно, знакомый. Останавливаюсь в дверях: знакомый не шевелится, наверно, не слышал, как я кралась по лестнице. Собираюсь повернуться и тихонечко проскользнуть на кухню, но он вдруг встает и поворачивается ко мне — значит, все-таки слышал. Говорит «доброе утро» и представляется, его зовут господин Карнау. Я думала, папин знакомый старше, а он совсем молодой. Разве ему управиться с нами пятерыми? Вдобавок у него очень уставший вид, по крайней мере сейчас, в этих сумерках, когда он улыбается и спрашивает: «Ты — Хельга, старшая?»
Я только киваю и протягиваю руку. Потом бегу на кухню. Никогда не видела этого человека, и родители про такого молодого знакомого никогда не рассказывали. Все по очереди появляются на кухне, последними — няня и чисто умытая Хедда. Подают какао и хлеб с вареньем, но в такую рань никто не может есть: чашки почти полные, на столе надкусанный хлеб. Няня приводит из гостиной знакомого, он говорит всем «доброе утро». Но малыши только молча глядят на него исподлобья.
Потом топчемся в прихожей, все уже в пальто и с завязанными шарфами. Няня объясняет господину Карнау, на что ему следует обратить внимание: мы не должны играть на полу, надо беречь нас от сквозняков, потому что мы очень легко простужаемся, а стоит одному заболеть, сразу заразятся все остальные. Господин Карнау по очереди оглядывает нас, берет Хедду на руки и первым выходит на улицу. Папин шофер уже погрузил весь багаж. Совсем не так холодно, как думала няня, моросит дождь, больше похожий на туман, блестит при слабом свете заклеенных фар. Папа так и не пришел с нами попрощаться. Вот бы его спросить, кто такой этот господин Карнау. По Герман-Геринг-штрасе едут первые автомобили. Воздух пахнет как-то странно — гнилыми осенними листьями, или как противная овсянка, или как будто молоко убежало.
Папин шофер открывает дверь, и мы впятером забираемся в машину. Хедда и Хольде устраиваются на среднем сиденье, лежат себе и спят под большим шерстяным одеялом. Хольде прислонилась к холодному стеклу, и, когда машина едет по плохой дороге, ее голова трясется. Господин Карнау, он рядом с водителем, обернувшись, тихо разговаривает со мной и с Хильде. Мы сзади, между нами Хельмут, положил голову мне на колени и дремлет с открытыми глазами. По крыше барабанит дождь, стеклоочистители скрипят. Шофер молча всматривается в дорогу, уличные фонари по-прежнему выключены, а стекло то и дело запотевает. У господина Карнау дома есть собака, которая уже нас ждет, всех пятерых. Откуда ему известно, что Хильде больше всего на свете любит животных? Расспрашивал маму с папой? Тихо, чтобы не разбудить младших, господин Карнау говорит:
— Коко черного цвета, он любит, когда его гладят, особенно шею, там шерсть мягкая-премягкая.
Хильде сразу очнулась и смеется:
— Коко? Разве бывают такие клички? Хельга, ты когда-нибудь слышала, чтобы собаку звали Коко? Летом мы завели сеттера, не в городе, а в Шваненвердере, его зовут Трефф, вот настоящая кличка.
Но, несмотря на странное имя, Хильде уже полюбила Коко. Машина останавливается, шофер дважды сигналит. Ждем, когда из дома, где живет господин Карнау, покажется женщина. Она на ходу накидывает плащ, потом раскрывает зонт. Господин Карнау говорит, что это горничная и, пока мы здесь, она будет о нас заботиться. Жены у него нет. Папин шофер заходит с нами в квартиру, но совсем ненадолго, только поставить чемоданы в коридоре, — ему еще нужно вернуть машину домой. Теперь мы совсем одни с чужим человеком.
Шерсть у собаки и вправду черная; Коко вертится вокруг нас и виляет хвостом, ему хочется всё обнюхать: наши ботинки, пальто, мои руки — даже щекотно. Господин Карнау показывает нам комнату, и мы опять ложимся, досыпать.
Я и Хедда ютимся на раскладном диване, о детской кроватке для Хедды господин Карнау даже не подумал. Все уже спят? Постельное белье пахнет совсем не так, как дома, сплющиваю подушку — хрустит, а одеяло, которое приходится делить, слишком маленькое. Хедда кряхтит и тянет его конец к себе под мышку. Свет выключают. Кто это был? Господин Карнау? Шепчется с горничной, дверь только притворили, из коридора на нашу кровать падает полоска света.
Очень осторожно открывается входная дверь, на лестнице раздаются гулкие шаги, кто-то тихо говорит «доброй ночи», голос господина Карнау. Он запирает дверь на ключ и проходит к себе в комнату. Полоска света исчезает, и становится совсем темно.
Ровное, почти неслышное дыхание в темноте: там, в другой комнате, спят дети, пятеро; у каждого свой ритм. Пять ритмических рисунков дыхания. По дороге сюда толком не проснулись, после ночного переезда их дыхание не сбилось, и все пятеро сразу задремали снова. Теперь квартиру наполняют слабые ночные шумы, которые не стихнут до утра, до тех пор пока не проснутся дети. Никогда не слышал, как дышат во сне маленькие, знаю только, как сам дышу, засыпая. Вот по деревянному полу топают лапы — Коко не может уснуть: сгорая от любопытства, осторожно толкает мордой приоткрытую дверь в соседнюю комнату и обходит наших гостей — нужно тщательно принюхаться к чужому запаху.
Как они смотрели на меня — во все глаза. Как аккуратно были причесаны девочки, проборы на головах ровные-ровные, а по бокам косички. Кто заплетет их растрепанные волосы, когда они поднимутся завтра утром и запросятся домой?
Коко возвращается, останавливается у изголовья кровати и кладет передние лапы мне на грудь, обнюхивает одеяло, словно теперь, когда в доме посторонние, хозяин тоже показался ему чужим. Моего носа касается теплое, влажное дыхание. Наконец пес запрыгивает на кровать, с большой осторожностью перебирается через меня и устраивается в ногах, свернувшись клубком. Разок тяжело вздыхает. Довольно долго слышен только яркий квинтет из другой комнаты, и вдруг — сильный кашель, похоже, это Хельмут. Глубокий сон нарушен, и дети один за другим переворачиваются; слышу шорохи, шелест белья, стоны. И снова — тишина, слышно только дыхание Коко.
Просыпаюсь первым. В квартире никакого движения. Каждое утро на секунду воцаряется эта совершенно необыкновенная тишина, и лишь затем поднимается будничный шум. Заглядываю в гостиную. Дети еще далеко, в мире сновидений. Сухой, спертый воздух. В сумерках вижу, как разворочены постели: одеяло с дивана сползло на пол, один его кончик крепко держит в руке Хельга, рядом с ней маленькая Хедда в сбившейся ночнушке, а с раскладушки возле окна свешивается голая нога Хельмута. Тихонько прикрываю дверь. Отдергиваю на кухне занавески: фонари не горят, в городе светомаскировка.
Война идет уже год. Сегодня среда, 30 октября. Половина восьмого, еще не рассвело. Голуби на другой стороне улицы начинают просыпаться, вынув голову из-под крыла, быстро чистятся. Но потом, нахохлившись, снова запускают клюв в оперение. Карниз, где они спят, между ателье на первом этаже и окнами второго, побелел от голубиного помета. Ставлю чайник для первой чашки кофе. А дети тоже любят ячменный?
![Елена Арсеньева - Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного]](/uploads/posts/books/17531/17531.jpg)
