Марсель Байер - Летучие собаки
Обзор книги Марсель Байер - Летучие собаки
Марсель Байер
Летучие собаки
Я слышу сладкие голоса,
дороже которых нет ничего на свете.
Какое сокровище, какое достояние!
Сохрани мне его, Господи!
I
Тишину предрассветных сумерек нарушает голос:
— Первым делом установка указателей. Все за работу вбиваем столбы, земля рыхлая. Поглубже, указатели не должны шататься.
Над стадионом эхом разносятся приказы шарфюрера. По его знаку из толпы выходит группа юношей с нарукавными повязками и берется за работу. Свежестриженные, даже за ушами вон как блестит кожа. Затылки выбриты небрежно. Халтура. Обкорнать бы по всем статьям, тогда другое дело. Плохо нынче обрабатывают щенков.
— Теперь сколотите мостки для инвалидных колясок. Калек подвезут и оставят возле первых рядов. Если дождь зарядит сильнее, чтоб ни один не увяз колесами в грязи.
Остальные, вытянувшись по стойке смирно, слушают приказы — изможденные призраки, в такую промозглую погоду даже не дрожат, внимают каждому слову, ловят каждое движение командира в промокшей коричневой форме:
— Шесть человек к тачкам с мелом. Линии проводить вдоль дорожки. Там будут стоять собаки-поводыри. Расстояние между линиями — шестьдесят сантиметров. Ширина плеч плюс собака. И смотрите, чтоб точно, как в аптеке!
Война. Голос разносится в темноте до самой галерки. Акустика здесь необычная. Только на трибуне оратора требуется установить шесть микрофонов: четыре — для громкоговорителей, обращенных на все стороны света. Еще один — для специальных частот. Во время выступления, чтобы добиться определенных эффектов в голосоведении, этот микрофон нужно будет постоянно регулировать. Шестой подключается к маленькому динамику под трибуной, вот здесь, и служит оратору для контроля громкости и прочего.
Разместив дополнительные микрофоны по кругу радиусом один метр, получим надлежащее качество звучания. Установить их — настоящее искусство. Все надо спрятать в цветочных гирляндах и прикрыть флажками, публика не должна их разглядеть. Даже почетный караул и члены партии за спиной выступающего не должны их видеть. Где же тут, на стадионе, акустические ямы? Как побегут звуковые волны, на какие препятствия налетят не попавшие в цель слова? Вернувшись, они бумерангом неожиданно поразят оратора. Верны ли наши расчеты, никто пока не знает. На схеме лишь приблизительно обозначены некоторые темные ареалы.
Для хорошей акустики особенно важен микрофон, подвешенный наверху к партийной эмблеме: звук, идущий от оратора в небо, не должен затеряться.
Ночь давно кончилась, но на улице по-прежнему темно. С громадной свастики прямо надо мной падают набухшие капли дождя. Одна бьет в лицо. Рассеянный свет.
Внизу идет инструктаж дружинников:
— Доставляем на место инвалидов с ампутированными конечностями. Быстро пересекаем поле. Останавливаемся на разметке. Во время перебежек — предельная собранность. Предупреждаю: никаких столкновений.
Вот уже пускаются рысью первые мальчики из гитлерюгенда. В нависшем над стадионом тумане их почти не разглядеть: бегут, толкая перед собой пустые инвалидные коляски. До обеда нужно несколько раз прогнать парад от начала до конца, чтобы встреча инвалидов мировой войны и непригодных к службе прошла без заминок. Публику во время репетиций заменяют расставленные вдоль сцены стулья. На мокрых деревянных подмостках кого-то уже занесло, парень прямо с коляской падает на ограждения. Тут же крик:
— Чертов идиот! Если после обеда учудишь что-нибудь подобное, пеняй на себя. Одна промашка — и будет объявлено штрафное построение. Теперь еще раз, сначала! Все без исключения. Назад, в катакомбы! Потом на исходные позиции, живо!
Как же шарфюрер издевается над парнями! А эти дети — в такую рань, ведь еще не рассвело, — не смея даже пикнуть, терпят его визгливый голос. Неужто они так покорны и готовы, стиснув зубы, сносить любые оскорбления и этот хулиганский тон лишь потому, что он прочит: движение, в котором они участвуют, сделает из них настоящих мужчин? Неужели и правда верят, что со временем в их молодых глотках будут рождаться такие же интонации?
Взгляд задерживается на перепуганном мальчике, который украдкой потирает замерзшие руки. Поднимаю намокший воротник пальто, он касается горла — холодно, даже мурашки бегут по телу. Пальцы просто ледяные, безнадежно закоченели и не в состоянии держать сигарету. Появляются мужчины с мотками кабеля и начинают прокладывать между расступающимися парнями дорогу к сцене. Но прежде чем здесь, наверху, установят проводку, кто-нибудь должен переговорить с начальником отряда декорирования: из запланированной композиции с дубовыми ветками ничего не выйдет, так как ими решено забросать землю. Кабели тщательно приклеиваются и через дырки в полу трибун проводятся вниз. После выступления оратор пожелает сойти к слушателям, и ничто не должно мешаться у него под ногами.
Уже устанавливают свет. До нас, акустиков, дело дойдет в последнюю очередь. Шарфюрер начинает нервничать — вывести слепых сложнее, чем казалось; гитлерюгендовцам с колясками приходится попотеть:
— Тормоз на себя! Инвалиды-колясочники, на месте стой! Потом собаки со слепыми. Держаться белой разметки. Палки под мышкой. Вот встанут по местам, тогда пусть тычут в землю сколько влезет.
Сюда и впрямь навезли слепых, чтобы провести репетицию. Одни шарахаются от овчарок, другие путаются в поводке, того и гляди кто-нибудь шлепнется в грязь. Молодые псы сбиваются с пути или в растерянности топчутся на месте. Шарфюрер на грани паники — слышно по голосу — нападает на мальчиков:
— Проводите! Проводите! Скорее проводите разметку для собак, жирнее, чертите двойные, тройные линии! Иначе собаки их не увидят.
Один из слепцов замирает перед прожектором и греется в теплых лучах. Его пес-поводырь натянул поводок. Но человек словно врос в землю. В очках из дымчатого стекла отражается яркий свет. И рикошетом бьет мне прямо в глаза.
— Каждая собака знает свое место. Поставили коляски! Так! Теперь кругом марш! Да не сюда, не топчитесь за спинами у слепых. Теперь уходим, пошли назад, сначала — последние ряды. И дальше по порядку.
Слепым ветеранам надлежит приветствовать оратора вольно, псы будут только картину портить. Долой всякий признак немощи, фотографии в прессе должны являть демонстрацию силы и готовности к борьбе. Наконец что-то выстраивается. Вот уже неделю каждый божий день слепых битый час учат приветствовать вождя и народ. Но по-прежнему жуть берет, когда их правые руки взлетают вверх: у одних зависают параллельно земле, другие тычут рукой в небо. А у третьих рука вообще куда-то вбок ушла и торчит перед носом соседа. Голос шарфюрера окреп, команды следуют без передышки:
— Поднять! Опустить! Поднять! Опустить!
Мальчики из гитлерюгенда стоят на коленях и направляют руки слепых, стараясь выстроить единый фронт. Техник докладывает:
— Громкоговорители установлены, кабели подсоединены, можно подключать микрофоны.
Сверху знак: есть напряжение. Кто проверит звук? Только не я, ни за какие коврижки. Но шарфюрер вдруг отменяет пробу звука:
— Теперь построим глухонемых, в самом конце. Не могут приветствовать фюрера ликующими криками — значит, их место сзади.
Растерянные взгляды гитлерюгендовцев. Видно даже, как двое шепчутся. Появляются глухонемые. Или мужчины, чеканным шагом ступившие на беговую дорожку, вполне нормальны? Вдруг офицер ошибся? Может, это почетные гости? Нет, наверное, всё правильно и это делегация непригодных к службе. Какое зрелище в предрассветных сумерках: таинственный язык жестов, причудливая форма, до смешного тщательно накрахмаленная и выглаженная; жемчужины дождя катятся по фракам. Немыслимые наряды, все одно — никому из них не стать солдатом вермахта.
И что теперь, что нам, акустикам, делать с глухонемыми? Вечером они не смогут следить за ходом торжественной речи. Но гигантская озвучивающая установка заставит их тела содрогаться: невозможно воздействовать на слух — не беда, уж мы до них доберемся, до самых внутренностей.
Подрегулируем аппаратуру: пусть высокие частоты ударят по мозгам, низкие — в живот. Туда, в черные глубины подчревной области, должна проникнуть вибрация звуковых волн.
На стадионе появились эсэсовцы, они контролируют ход подготовки. Их черная форма, похоже, наводит на молодежь страх, мальчики переглядываются, но не так, как в ожидании глухонемых. Кожаные сапоги, накидки от дождя и почти неразличимые под козырьками фуражек лица. К счастью, шарфюрер успел построить своих инвалидов. Все на исходных позициях. Тихо позвякивают медали. Начинается репетиция со всей техникой; поднявшись на трибуну, шарфюрер произносит в микрофон несколько слов. Как же он ревет, как остервенело подражает фюреру, перегружая аппаратуру! И в первую очередь собственный голос.
![Елена Арсеньева - Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного]](/uploads/posts/books/17531/17531.jpg)
