Сергей Кольцов - Тихая разведка
Институт, вернее его филиал и лаборатория, находились в одном из областных центров. Вначале все шло нормально. Люди с подобным образованием — Вебер предъявил диплом об окончании физико-математического факультета Свердловского политехнического института — были очень нужны. Кадров не хватало. И уволенный из армии по случаю тяжелого ранения и контузии офицер в звании капитана Павел Матвеевич Хлебников был позарез нужен.
Начальник отдела кадров — седоволосый, с тяжелым взглядом серых, глубоко сидящих глаз, бывший фронтовик — просмотрел документы, изуродованной ладонью правой руки пододвинул их к краю стола:
— Все документы у вас в порядке. Виза руководителя лаборатории имеется. Одна несложная формальность: в первом отделе вам должны оформить допуск по нужному индексу секретности… Сами понимаете… И тогда — милости просим.
Вебер представлял себе функции спецотдела подобного рода учреждений. Догадывался, чем может закончиться проверка его личности. Запрос о достоверности документов может быть осуществлен по двум каналам: Свердловский политехнический институт и воинская часть, где проходил службу подлинный Павел Хлебников — капитан, командир противотанкового дивизиона.
Глубокой осенью сорок третьего после ожесточенных массированных контратак немецких танков на важнейшем участке Южного направления из всего личного состава дивизиона в живых остался только капитан Хлебников. Контуженным попал в плен. После непродолжительного допроса, если можно так назвать его молчание, был расстрелян.
Риск внедрения, конечно, был велик. Но его жизнь всегда, как считал Вебер, текла не по накатанной, прямой дорожке, а состояла сплошь и рядом из опасных приключений и каждый такой эксперимент являлся ставкой на жизнь. В случае же успеха, а ему, как планировалось свыше, необходимо было продержаться около трех месяцев, сулили не только повышение по службе при возвращении в родные пенаты, но и отменные, устойчивые перспективы в дальнейшем.
Вебер решительно переступил порог спецотдела и увидел перед собой сидящего за столом молодого человека в офицерском обмундировании без погон. По всей длине левой щеки его широкоскулого, с полными губами добродушного лица, к самому подбородку стекал узкой, синеватой полоской узорчатый шрам — след от удара ножом или немецким кинжальным штыком. Темные, чуть выпуклые глаза под черной, сплошной линией бровей цепко, через квадратные линзы пенсне рассматривали вошедшего.
— Меня о вашем приходе поставил в известность начальник отдела кадров. Офицер? Видно по вашей выправке. Специальность?
— В дипломе все указано, товарищ…
— Нет! Я не об этом. Военная специальность?
— Артиллерист. Бывший командир дивизиона «пэтэо» — капитан Хлебников.
— Хлебников… капитан Хлебников. Очень знакомая фамилия. Вы не служили в стрелковой дивизии генерала Махова, капитан? Генерал Махов — умница… Человек, в полном, добром смысле слова…
Вебер почувствовал, как у него где-то в глубине живота неприятно заныло. Тревожно екнуло сердце, на миг остановилось и вновь заработало, обретя какой-то учащенный ритм. Ему вдруг захотелось поднять руку и снять тонкие, невидимые нити паутины, щекочущие лицо. Капитан Хлебников был именно из упомянутой дивизии. Это пушки его дивизиона стояли на танкоопасном направлении в полосе обороны стрелкового полка, в том самом сражении при массированном ударе немецкого танкового клина. В этом ожесточенном противоборстве живой человеческой плоти и стали капитан Хлебников не мог знать, что наступил последний бой в его жизни. Напряжением воспитанной в себе воли Вебер внешне оставался спокойным и уже собирался отрицательно ответить на заданный ему вопрос: «Нет! К сожалению… Воевал в составе иной стрелковой дивизии, на Северо-Западном». Существовала ли такая дивизия на Северо-Западном — он понятия не имел. Собирался сказать первое, что пришло в голову. Но тут на столе у начальника спецотдела зазвенел телефон.
Он положил конец словесному истязанию Вебера.
— Хорошо. Сию минуту. Нет. Да. Нужно подумать. Нет. Я иду сейчас же к вам, — отвечал начальник спецотдела невидимому собеседнику. — Правда, у меня посетитель, но, думаю, он подождет меня. Извините, — произнес он, обращаясь к Веберу. — Мое отсутствие будет недолгим. Эдак минут через пяток мы продолжим разговор. Вы курите? Нет? Это прекрасно. А я ведь имел честь служить у генерала Барышева, — он приподнялся со стула, и Вебер невольно отодвинулся в сторону, уступая дорогу. Начальник спецотдела взял в правую руку костыль и, сильно припадая на левую ногу, вышел из-за стола. Пропуская в дверь Вебера, попросил: — Подождите немного в коридоре.
Закрыв дверь на ключ, майор удалился в глубь коридора. И когда шаркающие шаги и стук костыля замерли в тиши кабинетов, Вебер не спеша, словно совершая прогулку, двинулся в обратную сторону, к выходу из здания, придя к печальному для себя выводу, что все надежды на внедрение рушатся и никакая сверхнадежная легенда не спасет его от разоблачения в самом ближайшем будущем.
Всю дорогу до трамвайной остановки размышлял он о превратностях человеческих судеб. И в мыслях его даже мелькнуло что-то вроде уважения и зависти к начальнику спецотдела, бывшему майору Панину, получившему инвалидность на фронте, но оставшемуся кому-то нужным в эти тяжкие для людей военные годы. Его же собственная жизнь зависела от прихотей судьбы. Имелись и иные силы, влекущие его по туманной, неясной орбите, не давая права выбора, заставляя вращаться в экстремальных условиях.
Вебер недолго задерживался в квартире, расположенной почти в самом центре областного города. Через час он уже был в пути, стремясь к новому месту жительства. Ему удалось осесть в небольшом придонском городе. Поселился в одноэтажном деревянном домишке на тихой неприметной улице, обсаженной с двух сторон проезжей части стройными пирамидальными тополями. Хозяйке, словоохотливой, опрятной старушке Ниловне, новый жилец предъявил паспорт и свидетельство об освобождении от воинской обязанности с положенными отметками военно-учетного стола милиции, справку от военного коменданта города, что он, Василий Данилович Григорьев, имеет право на прописку. Внешний облик Василия Даниловича, его самоуверенное поведение сначала не понравились хозяйке. Иногда ей казалось, что смеется он принужденно, жестикулируя сухими, не знавшими тяжелой работы руками. Но постепенно покорили Ниловну бесконечные и, казалось, совершенно искренние рассказы о фронтовых делах, о скором времени, когда Гитлеру и его компании придет конец. Она слушала его, согласно поддакивала, порой пытливо расспрашивала Василия Даниловича о подробностях личной жизни, оставленной на Украине семье, с которой он не может восстановить связь. Под впечатлением рассказов, вздыхала, украдкой вытирая кончиком головного платка слезинки. У нее было на фронте два сына, и от одного из них, Алеши, вот уже два месяца не получала писем. Надев старенькие, перевязанные черной ниткой очки, Ниловна с особым вниманием прочитывала сводки Совинформбюро и не раз высказывала Василию Даниловичу свои предположения о ходе действий на фронте. Словом, в конце концов, уважительный и щедрый к ней жилец стал своим человеком в доме.
Василий Данилович в городе бывал редко, ссылаясь на обострение болезни, якобы полученной им в результате ранения в голову и грудь, подолгу лежал в постели, безучастно и неподвижно смотря в низкий дощатый потолок своей комнатушки.
Изредка проходила проверка документов.
Жилец равнодушно, но всегда почтительно улыбаясь, протягивал нужные бумаги и отступал в глубину комнаты. И, как всегда, оказывалось, документы у Василия Даниловича Григорьева, снятого с воинского учета в связи с тяжелым ранением, были в полном порядке. И невдомек было никому, что жил он, особенно в отсутствие хозяйки, скрытой, активной жизнью. Так шло время. Текла незаметная жизнь Василия Даниловича. Но однажды… Однажды обычный ритм его жизни нарушило появление молодой белокурой женщины, что немало удивило Ниловну. Женщина ласково поклонилась Ниловне и с тревогой в голосе осведомилась о состоянии здоровья ее жильца, объяснив, что в этом городе она проездом и вот не могла удержаться, чтобы не проведать старого товарища ее мужа. Сама она очень спешит, так как надо ехать дальше, а очередной поезд будет только через два часа. Все было так, что Ниловна не могла усомниться в правдивости слов пришедшей и охотно проводила ее в комнату, где проживал Василий Данилович.
В комнате у Григорьева женщина пробыла около часа. Вечером того же дня он вышел из дома, взяв с собой продолговатой формы пакет, предупредив хозяйку, что вскоре вернется. Напрасно, объятая какой-то тревогой, ждала его в этот вечер старушка. Василий Данилович не вернулся ни утром, ни вечером следующего дня, пропал, как в воду канул. И только на третий день, не в силах удержать своего беспокойства, Ниловна обратилась к участковому милиционеру по поводу исчезнувшего без вести своего жильца. Но человека с такой фамилией в списках воинской комендатуры и милиции не оказалось. Так и остался в утешение необычайно удивленной Ниловне небольшой фибровый чемоданчик с парой чистого белья да томик стихов Александра Блока.
