Василий Ильенков - Большая дорога
— Видите ли, я состою на специальном учете… Это зависит не от меня, — забормотал он, опуская глаза.
По улице шли молча. На перекрестке колонна военных грузовиков, шедшая на полном ходу, отделила академика и Дегтярева от Протасова и Наташи, — они остались вдвоем.
— Наталья Викентьевна, вы сейчас действуете под влиянием минуты, но эта минута порыва пройдет, и вы будете горько сожалеть о своем решении, — заговорил Протасов. — Вы обрекаете себя на лишения и ужасы смерти. Подумайте, пока не поздно…
— Я решила твердо и обдуманно, — спокойно сказала Наташа и, раскрыв на ходу сумочку, заглянула в зеркальце. Губы были кричаще яркие для такого сурового дня, и она стерла краску платочком. — Я жила до сих пор очень мелко… себялюбиво, по-мещански. А жизнь есть подвиг! — торжественно произнесла она.
И Протасов с раздражением подумал: «Это его мысли… Владимира».
Только теперь осознал он, что произошло непоправимое, что Наташа готова на все ради Дегтярева.
Здание школы, где шла запись в народное ополчение, было уже полно народу. Очередь добровольцев терялась во дворе. Здесь стояли люди разных возрастов и профессий: человек в мягкой фетровой шляпе и коверкотовом пальто, похожий на актера; худощавый рабочий в замасленном комбинезоне и с мешком; молодой человек в блузе из коричневого вельвета с голубым значком парашютиста; толстяк с багровым лицом, вытиравший потные щеки платком; человек в очках, с портфелем, по виду профессор; седоусый мужчина в полувоенном костюме защитного цвета, с орденом Красного Знамени; девушка с голубыми ясными глазами и с такой взволнованной улыбкой, словно она пришла на свиданье.
Знакомые приветствовали друг друга громкими, возбужденными голосами:
— И вы, Петр Петрович?
— А как же, Дмитрий Матвеевич!
— Годы-то, годы ваши, Афанасий Васильевич!
— Старый конь борозды не испортит, Никифор Савельевич!
К академику подошел, сверкая большой лысиной, кругленький, толстенький человечек в очках.
— Голубчик, Викентий Иванович! Да неужто и вы?
— А чем же я хуже вас, Сергей Петрович? — с шутливой обидой проговорил академик. — Знакомьтесь, товарищи. Это профессор истории Незнамов Сергей Петрович… Моя дочь. Тоже идет на войну…
— «Друзья мои…» — воскликнул Незнамов, растроганно оглядывая стоявших вокруг. — А как это было сказано!
— Говорят, будто не всех будут брать, а только здоровых. Верно или нет? Не слыхали? — спросил седоусый с орденом Красного Знамени.
— А вы что же, боитесь, не возьмут? — спросил толстяк. — У вас что?
— Язва желудка, — тихо сказал седоусый.
— Ну, это ерунда. У меня вон гипертония — и то думаю, проскочу, — улыбаясь, сказал толстяк. — И еще одышка… проклятая.
— Там все пройдет — и язвы и одышки, — убежденно сказал рабочий с мешком. — Воздух свежий… Питание хорошее. Человек все время в ходу, кровь у него не застаивается… Все болезни от застою крови, — говорил он серьезно, поучительным тоном.
— Там-то кровь не застоится, она там льется рекой. — мрачно проговорил Протасов.
И на минуту все умолкли, но девушка с голубыми глазами вдруг рассмеялась, глядя на Протасова.
— Что вы? — спросил он, невольно проводя рукой по лицу.
— Да уж очень вы напуганный какой-то! Крови испугались.
— Нет… Но я просто трезво смотрю на вещи. А для вас война — это увеселительная прогулка? Я помню, что на войне умирают…
— А зачем же вы тогда пришли сюда? — недоуменно спросила девушка. — Провожаете кого-нибудь?
— Я? — Протасов замялся. — Тоже записываться, — вдруг проговорил он, чувствуя, что иначе не может ответить девушке с ясными глазами, потому что рядом стоит Наташа.
На другой день во дворе школы маршировали профессора, учителя, строгальщики, печатники, студенты, писатели, повара, актеры, бухгалтеры, музыканты и парикмахеры.
Командиром роты, в которую попали Дегтярев, академик и Протасов, был назначен некто Комариков — человек лет тридцати пяти, с темными строгими глазами и звонким голосом. Выстроив роту, он прошел вдоль шеренги, вглядываясь каждому в лицо, как бы определяя, на что годен человек. Остановившись против академика, он удивленно посмотрел на длинный охотничий нож, висевший у пояса, потом оглядел всю его плотную крепкую фигуру, от начищенных ботинок до гимнастерки, туго стянутой поясом.
— Фамилия?
— Куличков.
— Профессия?
— Астроном.
— Гм… Должность по службе?
— Действительный член Академии наук.
— Возраст?
— Шестьдесят два.
— В армии служили?
— В первую русско-германскую войну. Имел даже георгиевский крест.
— Та-ак, — с уважением протянул Комариков; этот крест окончательно покорил его. — Будете старшиной роты, товарищ Куличков.
Академик деятельно принялся вводить порядок и дисциплину в роте. Заметив, что на вороте гимнастерки профессора Незнамова нехватает пуговицы, он снял пилотку, в подкладке которой торчала игла с ниткой.
— Пришьете пуговицу, а иглу вернете, — сказал он.
— Спасибо, Викентий Иванович, — с поклоном ответил профессор.
— Теперь для вас я не Викентий Иванович и ни академик, а старшина роты. Прошу этого не забывать и обращаться ко мне согласно уставу, — строго проговорил академик.
Весь день Комариков гонял роту по двору, добиваясь четкости поворотов и перестроения на ходу. В сумерки ополченцы улеглись на соломе, разостланной на полу в классах школы.
— Комариков думает, что мы на фронте будем заниматься шагистикой, — раздраженно сказал Протасов. — По-моему, он недалекий человек… Ему больше подходит фамилия Кошмариков…
— Боец Протасов! — раздался вдруг громкий голос академика.
— Да, я слушаю вас, Викентий Иванович, — вяло проговорил Протасов.
— Встаньте, когда с вами говорит командир! — сказал академик, сердито раздувая ноздри; Протасов медленно поднялся. — Во-первых, я для вас теперь не Викентий Иванович, а старшина роты. Во-вторых, товарищ Комариков является вашим командиром, и вы не имеете права умалять его авторитет в глазах бойцов…
— Но ведь мы же не мальчики какие-нибудь, чтобы нас гонять по двору… — начал было возражать Протасов.
Но в это время раскрылась дверь и на пороге появился генерал Дегтярев.
— Встать! Смирно! — крикнул академик и пошел навстречу генералу; остановившись в трех шагах с вытянутыми по швам руками, он громко отрапортовал:
— Товарищ генерал! Первая рота народного ополчения на отдыхе. Никаких происшествий не случилось.
— Здравствуйте, Викентий Иванович, — сказал генерал, протягивая руку. — Вот где нам довелось встретиться…
— Да. Я тоже не предполагал, Михаил Андреевич, — тихо проговорил академик.
— Лежите, товарищи, отдыхайте, — сказал генерал Дегтярев ополченцам. — Не очень, верно, удобно на соломе? Ничего не поделаешь… Все придется испытать… Все… — Он заметил Владимира, с улыбкой кивнул ему. — Что ж, так и должно быть: Дегтяревы не могут сидеть дома в такой час…
— А что нового на фронте, Михаил Андреевич? — спросил Протасов, которому хотелось, чтобы генерал обратил на него внимание и чтобы все знали, что он знаком с генералом.
— А… и ты здесь? — удивленно проговорил Михаил Андреевич и долго молча разглядывал Протасова, как бы стараясь понять, почему этот человек оказался в числе ополченцев. — А я вот назначен к вам командиром дивизии, — проговорил он, не ответив на вопрос Протасова. — Будем сражаться, товарищи, за нашу советскую землю.
В комнату ввалился Тарас Кузьмич с огромным мешком за плечами, согнувшись под тяжестью его, красный, потный.
— Вот где я, наконец-то, застал вас, Михаил Андреевич, — проговорил он, отдуваясь и снимая с плеча мешок. — Весь день ищу… Я тут на курсах был!.. Все учат и учат, на старости лет… А тут хряп — война! Говорят, поезжайте по домам, а как же я поеду, когда ни билетов, ни поездов пассажирских, все забито войсками!.. Боренька вот в ополчение поступил, а Варенька одна теперь дома…
— Что же я могу для вас сделать, Тарас Кузьмич? — генерал развел руками. — Что это вы так нагрузились?
— Да вот купил кое-что домой, не бросать же, — сказал Тарас Кузьмич, садясь на мешок. — Я уж так решил: берите и меня в ополчение… У вас обоз свой будет, лошаденки, а я за ними присматривать буду, в случае какая ветеринарная помощь потребуется — пожалуйста… Вот я и доеду домой.
— Да ведь неизвестно, куда нас отправят. Может быть, совсем в другую сторону, а не к Смоленску…
— На Смоленск, Михаил Андреевич! Точно знаю, на Смоленск… Все войска туда гонят… Самая-то главная сила немецкая оттуда прет… Минск-то сдали… И Оршу сдали мы… К Смоленску немец подходит…
— Ну, раз вам все известно лучше, чем мне, — с усмешкой сказал генерал, — то уж ничего сказать вам не могу. Но советую все-таки не собирать всякие вздорные слухи, а слушать то, что говорят по радио, — сухо проговорил он и, обращаясь к академику, сказал:
