Тарас Степанчук - Наташа и Марсель
— Давай рискнем: пан или пропал! Разбегаться по команде комбата!
Выждав удобный момент, мы врассыпную бросились в парк. Конвоиры в тот морозный вечер зазевались и начали стрелять с опозданием, благодаря чему я невредимым пробежал парк и укрылся в развалинах какого-то дома. Переводя дух, увидел рядом комбата.
Мороз крепчал. Над темной стеной деревьев поднималась луна, выстуженная до рыжей бледности. Клонило в сон.
— Идем к окраине, — сказал Борисенко, — иначе замерзнем.
Из Гомеля мы выбрались за полночь, дошли до первой пригородной деревушки, постучались в окно крайней хаты. Молчаливая хозяйка достала из печи чугунок борща, щедро нарезала пахучие ржаные ломти, придвинула кувшин с молоком.
— Ешьте помалу, хлопцы, — предупредил старик — хозяин, — а то наголодались и враз сомлеете.
Остаток ночи мы провели в невеселой беседе с хозяином, день просидели в погребе, а вечером, поклонившись добрым людям, отправились к далекой теперь уже линии фронта.
Переходя речушку, я провалился под лед и спасся только благодаря своему комбату. Но купание не прошло бесследно: я заболел воспалением легких и лихорадкой. Какое-то время — помню слабо — передвигался сам, а до крайней хаты деревни Стригино меня донес на плечах Петр Игнатович.
Кто-то стаскивал с меня шинель, гимнастерку, сапоги. Потом руки Борисенко перенесли меня в постель и, прежде чем провалиться в забытье, до меня донеслись слова:
— Иди до своих, командир. России каждый защитник сегодня дорог.
…Ласковая теплая ладонь погладила мое лицо, и я открыл глаза. Увидел выбеленный до синеватого оттенка потолок, сияющую чистотой горницу и перевел взгляд на незнакомую высокую женщину — большеглазую, с седой прядью волос, которая выбивалась из-за края темного платка.
Женщина улыбнулась:
— С того света возвернулся, Ванюша. Долго жить будешь, сынок, если такую хворь переборол.
Женщина качнула головой:
— Чего ж ты меня, беспамятный, мамой кликал? Я мать своих детей, а тебе — Архиповна. Своя мать у тебя есть?
— Есть.
Матери моей — я узнал об этом значительно позже — не было уже в живых…
Двадцать пятого декабря в хату вошли два немца и полицейский. Архиповна побледнела, но с удивительным самообладанием оглянулась в сторону кровати, на которой я лежал:
— Брат мой… Хворает…
Полицейский отрицательно покачал головой, и один из гитлеровцев отрывисто добавил:
— Ауфштеен, шайзе! Комм!
«Встать, скотина! Пошел!» — понял я.
— Куда ж вы, хворого!.. — вскрикнула Архиповна.
Второй немец повел автомат на нее, детей, и я вскочил с постели.
Архиповна открыла сундук, достала мою выстиранную и отутюженную форму, протянула ее на вытянутых руках и, заплакав в голос, проговорила:
— Одягайся в неволю, Ванюша.
И снова были этапы, езда в неотапливаемых вагонах. После прибытия в Борисов нас, оставшихся в живых, повели через город. На фоне вечереющего неба я увидел на центральной площади черную виселицу: два столба, перекладину, а под ней застывшую человеческую фигуру. Подойдя ближе, узнал в повешенном того самого деда, в зимней шапке и кавалерийских галифе, который беседовал со мной в очереди за кипятком.
Борисовский лагерь военнопленных по своему режиму ничем не отличался от других гитлеровских лагерей.
Мир тесен: здесь я встретил Садофия Арефина и двух охранников — Савелия и Шакала.
Арефину я обязан тем, что выдержал голод и холод, не лишился рассудка и сохранил способность бороться за жизнь.
Однажды вечером перед входом в барак появился Савелий, молча протянул мне буханку хлеба и кусок сала, по-домашнему завернутый в тряпицу.
Я отвернулся. Савелий по-прежнему молча положил еду на ступеньку крыльца. И тут будто из-под земли вырос Шакал, зловеще прищурился:
— Начальничка и в зоне корчишь? Твое время кончилось, теперь мы начальнички. А вы стадо. Все бы вам коллективизации да раскулачивания, теперь коллективно будете здесь от голода подыхать. А твое угощенье, Савелий, которым наш взводный брезгует…
Сало Шакал сунул в карман шинели, буханку поддел носком зеркально начищенного сапога и ловко отшвырнул на освещенную полосу, к лагерной ограде. Усмехнулся:
— Эй, у кого аппетит хороший — бери хлеб. Дарю!
Один из пленных бросился к буханке. С вышки ударил выстрел, и пленный остался лежать на снегу, почти касаясь хлеба вытянутой рукой. Так и лежали они на морозе — хлеб и убитый — несколько суток, пока в одну из ночей буханка исчезла: голод был таким, что переборол у кого-то страх смерти.
* * *По весне сорок второго года меня, Садофия Арефина и еще несколько доходяг перевезли на окраину Борисова, в Ледище, где гитлеровцы оборудовали авторемонтные мастерские. Потребность в рабочей силе вынудила их использовать труд военнопленных и эта же потребность заставила создать нам хотя бы минимальные условия существования.
Шефом нашей команды и нашим мучителем стал нервный, неуравновешенный фельдфебель со странной фамилией Прочи. Меня, Садофия Арефина и Павла Кулакова он определил на зарядку аккумуляторов.
С Кулаковым, коренастым волгарем из Горького, подружились мы не сразу. Первое время, работая рядом, присматривались друг к другу и откровенничать не спешили: обстановка в лагере и постоянная слежка подозрительного Прочи к тому не располагали.
В одну летнюю ночь мне привиделся сон. Будто гоняюсь за рыжим фельдфебелем Прочи, догнал его и бью кулаками по голове, в морду…
За окнами рвануло, послышался звон разбитого стекла. С вышки испуганно завопил часовой:
— Люфт алярм! Люфт алярм! {22}
Наши самолеты бомбили Борисов, и один фугас — есть же справедливость на свете! — угодил в дом, где жили наши охранники. Несколько гитлеровцев были убиты и ранены. Прочи, к сожалению, остался невредим.
Во время бомбежки мы совсем позабыли, что могут попасть и в нас, свято уверенные, что свои бомбы не тронут. Павел Кулаков возбужденно кричал:
— Вот вам, гады, Вольга-Вольга, Сталинград, Каунас, Крим! Бейте их, родимые наши соколы, всех под самый корень изничтожайте!
В ту ночь Кулаков предложил нам бежать из лагеря.
— А куда? — поинтересовался Садофий.
— У меня спрятана карта, — признался Кулаков. — Охранник дал, чтобы снять мерку, вырезать стекло и вставить в дверцу автомашины. Карта немецкая. Борисовского и соседних районов.
— А может, и оружие у тебя имеется? — спросил Садофий.
— Имеется! — подтвердил Кулаков. — В одной из машин, что пригоняли на ремонт, нашел карабин и подсумок с патронами — определил им надежное место…
…Что можно сказать о тех месяцах лагерного существования? На фронте сражались и умирали товарищи — мы бездействовали в неволе. Полынная горечь этого чувства незабываема. Главным стремлением тогда было — бежать на волю и бить ненавистных врагов. Бить днем и ночью, бить везде!
Но куда бежать? Нужна была связь. Посоветовавшись, мы решили присмотреться к женщинам, которые работали в столовой охраны лагеря. Наше внимание привлекла синеглазая красавица Елена Фальковская, будущая жена моего будущего друга Яна. Ухаживания охранников Елена отвергала, а к военнопленным относилась сочувственно, при случае пыталась передать что-либо съестное.
Улучив момент, я шепнул Елене:
— Сил нет больше терпеть, а податься некуда, где партизаны, не знаю.
Девушка промолчала, но при повторной встрече рассказала о себе: закончила перед войной десятилетку, живет неподалеку у своего дяди. И человек он, дядя, хороший, хотел бы со мной поговорить, да как нам встретиться?..
Я стал проявлять старательность в работе, и это сразу заметил фельдфебель Прочи. Он доверил мне ремонт лагерной электропроводки и разрешил выходить с часовым за ограду для поисков и ликвидации повреждений в сети.
В один из таких выходов я увидел знакомый номер дома и убедил часового, что мне надо зайти в этот дом за инструментом. Так я познакомился с дядей Елены, подпольщиком Дмитрием Фомичом Ковалевым. Выслушав мою просьбу — помочь связаться с партизанами, он спросил:
— Чем воевать собираешься? Оружие есть?
— Одна винтовка. И карта. Остальное достанем.
— Как достанете, Лену предупреди. Да будь осторожен. Иди.
В середине сентября фельдфебель Прочи поручил нам отремонтировать видавший виды автомобиль ЗИС-5. Ремонтом занимались четверо: Арефин, Кулаков, я и мордвин Михаил Ломакин. Держался он особняком, на слово, улыбку был скуп, и мы ему не доверяли.
Исключая Ломакина, трудились от души. Перебрали мотор, проверили его на разных режимах, покрасили доходягу ЗИС-5, и он сразу помолодел. Но не заканчивали подгонку тормозов, поджидая своего часа.
Еще раньше мы напросились у Прочи за тарелку супа мыть полы в общежитии охраны и топить там печи. Заметили при этом, что охранники в своем жилье беспечны и оставляют оружие без присмотра.
