Олег Курылев - Победителей не судят
Комиссар подошел к приговоренным и, не говоря ни слова, внимательно осмотрел каждого. Затем он отвернулся и, отходя в сторону, махнул рукой. Майор Катте велел солдатам построиться, зачитал постановление гауляйтера и затем общий приговор. После этого, сунув папку с бумагами одному из нижних чинов, он подошел к солдату с рукой на перевязи и принялся расстегивать его шинель, а затем и китель, резко дергая за пуговицы, отчего голова солдата с окаменевшим лицом дергалась из стороны в сторону.
Скоро стало понятно, для чего он это делал: майор вытащил из-под рубахи осужденного шнурок с солдатской биркой и, отломив от цинковой пластинки нижнюю половину, запихнул шнурок обратно, аккуратно запахнув расхристанные китель и шинель. Вся эта процедура выглядела настолько отвратно, что переглянулись даже солдаты расстрельного взвода, — у еще живого военнослужащего обламывали посмертный жетон (возможно, из опасения, что в него может попасть пуля или из нежелания нагибаться потом над трупом).
Алекс не замечал всех этих моментов. Он то опускал глаза, то снова вскидывал их на Каспера, то озирался вокруг, словно в поисках какой-то подсказки. Когда солдаты вскинули карабины, он в последний раз посмотрел на своего друга и они встретились взглядами. Ему показалось, что Каспер улыбнулся.
* * *Нелепая гибель Каспера Уолберга произвела на отряд Гловера тягостное впечатление.
Никто, правда, не знал о роли Осмерта в этой истории — Гловер потребовал от Алекса не распространяться на сей счет, поскольку его версия все еще оставалась, пускай и весьма убедительным, но предположением.
Однако никто не верил в то, что Уолберг сознательно припрятал и таскал с собой стомарковую купюру. Не идиот же он, в самом деле. В конце концов есть более укромные места в нательном белье или, на худой конец, в тех же носках, где можно припрятать бумажку. Большинство склонялось к тому, что сами «хорьки» устроили эту провокацию, дабы выслужиться перед начальством. Охрану военнопленных в очередной раз шерстили на предмет сокращения штатов и отправки высвободившихся в менее теплые места.
В тот же вечер Алекс нашел дневник Каспера. Ему припомнилось, как тот временами уединялся и что-то писал, но он полагал, что это письма домой. Дневник представлял собой тоненькую ученическую тетрадь из восемнадцати листов, мелко исписанную остро отточенным карандашом… по-французски!
Алекс тщательно завернул тетрадь в пергаментную бумагу и спрятал.
Прошло несколько дней.
Однажды, это было в субботу вечером, когда Алекс лежал на своем месте на втором ярусе нар, к нему подошел Макс Гловер:
— Зайди ко мне.
Шеллен слез вниз и поплелся в комнату флайт лейтенанта.
— Закрой дверь, — сказал Гловер. — Садись.
Он извлек из внутреннего кармана мятый целлофановый пакет со стопкой каких-то бумажек внутри.
— Это нашли под лежаком Каспера час назад.
Гловер развернул целлофан и положил содержимое на свой столик. Первое, что увидел Алекс, были пять стомарковых купюр с обожженными краями.
— Они? — спросил Гловер.
— Ч-черт… те самые. Где их нашли?
— К доскам под нарами Уолберга была прибита дополнительная поперечина. Приколочена совсем недавно и всего двумя гвоздями, так что проку в ней не было никакого. Когда ее оторвали, там оказался вот этот пакет.
— А кто нашел?
— Мы с Борроузом. Капеллан еще днем заметил, как Гвоздодер несколько раз совался в наш барак. Ему показалось, что он хочет нам что-то подсунуть. Вечером я приехал раньше вас, и Борроуз поделился со мной своими подозрениями. Мы стали все осматривать. Меня что-то надоумило заглянуть под нары Уолберга, и вот…
Кроме денег, на столе лежало три документа. Розовая, согнутая пополам в виде книжки картонка с фотографией; небольшой, заполненный небрежным почерком желтый бланк с печатью и сложенный вчетверо листок побольше. На лицевой стороне розовой книжки Шеллен прочел «Ruckkehrscheine».
— Это удостоверение иностранного рабочего, возвращающегося на родину, — пояснил он. — Бельгиец… точнее фламандец из Лимбурга, крафтфаррер… то есть водитель. В январе у него истек срок контракта с транспортным корпусом Шпеера. — Алекс повертел удостоверение в руках, внимательно разглядывая печать и несколько сиреневых штампиков. — Похоже на настоящее.
Желтый бланк оказался отпускным удостоверением того же Эдгара Юнгклауса, однако в дате отпуска была едва заметна подчистка одной цифры, в результате чего год с 1944 изменился на 1945.
— Скорее всего, это был март прошлого года, — констатировал Алекс. — За это время форму документа могли изменить.
— А это что? — Гловер показал на большой листок, исписанный пронумерованными строчками и также содержавший печать с чьей-то подписью.
— Похоже на какую-то накладную или требование. Здесь речь идет о тормозных шлангах, ниппелях, манжетах, сальниках и прочем в том же духе. Завод номерной…
— Понятно. — Гловер собрал деньги и документы и спрятал их в заднем кармане брюк. — Что думаешь по этому поводу?
Шеллен с минуту молчал.
— Что ж, — заговорил он, как бы рассуждая вслух, — я по-прежнему убежден, что это дело рук Осмерта. Утром пятого числа он ведь оставался в бараке один, соврав, что болен?
Гловер кивнул.
— Вот… а еще до этого, возможно накануне вечером, он договорился с Гвоздодером, что тот устроит шмон, когда вы вернетесь с работы. Он, конечно, рассказал, где и что искать, и заплатил «хорьку» из той же паленой пачки. Но Гвоздодеру — этой уголовной гниде — стало жаль терять пять сотен, и он во время утреннего досмотра еще здесь, на территории лагеря подсунул Касперу одну купюру из своих. Потом он якобы «нашел» ее, Каспера арестовали, и, таким образом, поручение было выполнено. Теперь «хорьку» остается втихаря вытащить деньги из-под нар и заработать, таким образом, к тому, что заплатил Осмерт, еще четыреста марок.
Гловер наклонил голову, осмысливая версию Шеллена:
— Да… похоже на правду. Он действительно во время утреннего досмотра терся возле Уолберга и, кажется, даже попросил его распахнуть куртку.
— Сэр, — оживился Алекс, — у нас есть хорошая возможность подловить этого «хорька», если мы расскажем обо всем его начальству. Мы вернем деньги на прежнее место, а когда он их вытащит, его тут же обыщут. Касперу это, конечно, не поможет, но с него хотя бы будет снято обвинение в мародерстве. Мы сможем затребовать тело и организацию похорон с воинскими почестями.
Макс Гловер смотрел в лицо Шеллена и молчал. Казалось, он что-то прикидывает в уме.
— Послушай-ка, Алекс, а что, если поступить по-другому? Черт с ним, с Гвоздодером. После войны мы, если, конечно, сами уцелеем, достанем и его, и Осмерта. Ты ведь все равно не сегодня завтра уйдешь, а как раз завтра может представиться подходящий случай.
— Вы серьезно? Какой? — Алекс совершенно не ожидал такого поворота.
— А вот послушай, — Гловер понизил голос до полушепота: — С утра двое из нашей охраны поедут на сортировочную станцию. По слухам, туда пришло несколько вагонов с квашеной капустой в бочках. Я переговорил со Шляйгером — он сейчас тут за старшего — и он согласился послать со своими одного нашего, который бы помог немцам и прихватил бы бочонок для нас. Думаю, что про эти вагоны уже многим известно, так что завтра там будет большая сутолока. Ты — парень прыткий, уже не раз выходил за оцепление, а через Дрезден, вопреки всем усилиям американцев, поезда сейчас идут каждые полчаса, причем в обоих направлениях. Если тебе удастся зацепиться за один из них, ты очень быстро окажешься вне зоны досягаемости «хорьков». — Гловер помолчал. — Что скажешь?
— Сэр, вы серьезно? Но отряд останется без капусты.
— Это не твоя забота.
— Но вас накажут. Наци последнее время обозлились.
— И это не твоя забота. Вот, если попадешься, тогда мне будет действительно обидно, а если еще и проболтаешься — нас обоих поставят возле ямы, как Уолберга. В общем, подумай. У тебя есть время до утра.
Надо ли говорить, что Алекс в ту ночь долго не мог уснуть. Если все обстоит так, как рассказал Гловер, то завтра выпадет действительно неплохой шанс. Не стопроцентный, конечно, да и в случае поимки тебя обязательно обыщут, и тогда…
Рано утром Алекс зашел в каморку Гловера и плотно прикрыл дверь. Тот что-то писал на листке почтовой бумаги, вероятно, письмо домой.
— Сэр, если вы не передумали, то я согласен.
— Тогда возьми это, — Гловер протянул свою фляжку, которую всегда носил на поясном ремне. — Бумажки там. Я завернул их в кучу целлофановых пакетиков и залил морковным чаем. Надеюсь, не промокнут. Если все сложится удачно, расколешь флягу — она деревянная. Здесь, — Гловер показал на лежавший на стуле полупустой рюкзак, — сухари, чай, пара банок консервов. Забери. Без вещей человек, если он держит дальний путь, вызывает подозрение.
