Артем Драбкин - Я дрался на танке. Продолжение бестселлера «Я дрался на Т-34»
— Какова была иерархия в экипаже?
— У меня в экипаже командиром орудия был ленинградец, я его тогда считал дедом, ему было, наверное, лет 40, а мне-то было 20. К старшим у нас было уважительное отношение. Мы вообще дорожили такими добрыми отношениями, ведь в войну друг от друга зависит очень многое. Когда 30 апреля меня вытаскивали из подбитого танка, то тянули все свои, те, которые остались живы. По земле меня таскали, на большом ковре, не пойму до сих пор, где они его отыскали. И волокли меня километра 1,5–2, не меньше. Представляете, собой рисковали, но все сделали, чтобы вынести командира из зоны боя.
— Какое место в танке вы занимали?
— На марше я находился в командирской башенке, на отдыхе же мы, как только танк вставал, копали под его днищем что-то вроде большого блиндажа и находились там, прямо под танком, это было и безопасно, и все вместе находились.
— Ваше отношение к своей машине?
— Отличное, я ее вспоминаю и люблю до сих пор. Машина с номером 305 и сейчас мне мерещится. Чудесная машина. Мы тогда ходили по шоссе до 50 км/час, сейчас не все современные танки на такое способны.
— Как вы оцениваете подготовку танкистов?
— Очень хорошая, конечно, сначала было много трудностей, но я их не застал, я ведь попал в танковые войска, когда они были полностью сформированы, и их личный состав был подготовлен как положено.
— Бывали ли случаи перевозки танков тягачами?
— Конечно, вышедшие из строя танки вывозили тягачами, но надо отметить, что их быстро восстанавливали, очень быстро. У нас были организованы летучие восстановительные бригады, приданные каждому корпусу. Не успеет танк остановиться, только подаешь сигнал, и такая бригада тут же подъезжает к тебе, особенно в 1944–1945 гг. эти подразделения действовали эффективно. Кстати, тягачи у нас были наши, отечественные, хотя, насколько я знаю, в корпусе были тягачи марки «Шевроле», а также танки «Черчилль», мы его называли «Крокодил», потому что он был очень высокий. Название вошло в историю. Кстати, экипажи свои «Крокодилы» любили. И неплохо оценивали их.
— Какие наиболее уязвимые для артогня противника места у танков, кроме бортов?
— Скаты. Но борта опаснее с этой точки зрения, тут самое главное, чтобы не выбило задние ведущие катки, ведь бывало, что из средних катков двух не было с каждой стороны, но это абсолютно не влияло на скорость и ход танка.
— Какие недостатки у Т-34 вы могли бы выделить?
— Не могу, честно. Мне кажется, что это совершенная машина. Во-первых, это была очень маневренная машина, этот танк весил 34 тонны с полной заправкой, но бегал, как легковая автомашина, ни с какими иностранными танками его не сравнить, наша родная тридцатьчетверка была непревзойденная, ее водитель крутил как хотел. Немцы пошли по другому пути — увеличивали броню танка. Вот «Королевский тигр» казался им непробиваемым, но бороться с ним оказалось очень просто — первое время мы стреляли в лоб, его, естественно, не пробить было, тогда мы насобачились обходить его и бить в борта, наш снаряд оба его борта навылет пробивал. Так что были очень неповоротливые машины эти «Тигры», в итоге немцы от них сами отказались. Вот «Пантера» в бою была опаснее «Тигра», она ведь чуть ли не копия Т-34. Вообще, немцы очень многое у нас позаимствовали в танковом деле.
— Какие характеристики танка вам кажутся наиболее важными для сражений в период ВОВ?
— Важны и броня, и пушка, но надежность танка — вот что самое главное.
— Кто был вашим наиболее частым противником в прорыве?
— Авиация. Когда мы уже вошли в тыл, мощно наступаем, то немцы не принимали бой и убегали от нас. Единственное, нам очень много бед приносили их штурмовики. Мы сразу при налете останавливали машину и пытались найти ей прикрытие, спрятаться как-то. Немецкая авиация работала хорошо, для танка она была наиболее опасна. Но мы чувствовали себя в определенной степени в безопасности именно в танке, потому что угрожало ему только прямое попадание, а если снаряд взорвется рядом, то что ему будет?! Только прямое попадание было опасно. В 1945 г. мы даже не обращали внимания на потери от авиации, когда я шел со своей ротой до Берлина, из 10 танков у меня подбили 6. Два сгорели сразу в прорыве, а 4 были подбиты и оставлены нами в тылу — то катки, то гусеницы, то борта, у одного даже башню подбили. Но быть подбитым тоже опасно, мы остерегались таких попаданий, ведь у нас внизу лежало 6 снарядных кассет, в случае удачного для врага выстрела они наверняка сдетонируют. Кстати, я только в 4 кассетах держал снаряды, а в двух — харчи, а снаряды укладывали и в башню, они даже валялись под ногами.
— Стреляли ли вы с ходу?
— Да. Обычно мы стреляли так, когда шли в атаку, а вот при прорыве рубежей эффективней была стрельба с остановок. Там нужна прицельная стрельба. Остановился, выбрал цель, поразил ее и дальше идешь. Мы стреляли по бронеединицам и пушкам, на пехоту не останавливались, она и сама разбегалась.
— Подбитый танк обязательно надо поджечь или достаточно, что он не стреляет?
— Нет, конечно, зачем на него снаряды тратить, если он подбит и не стреляет, то все, мы другие цели ищем.
— Насколько были эффективны танковые пулеметы?
— Пулемет, который был впереди у радиста, мы вообще убрали, он очень неэффективен был. На его месте выл небольшой глазок, танкист ничего не видит, куда он бьет и в кого стреляет. Это был пятый член экипажа. Поэтому его тоже убрали, осталось нас четверо, все занимали свои места, экипаж работал четко, как хорошо отлаженный механизм. А курсовой, естественно, эффективен был. Радиофикация у нас уже была, сначала было очень трудно, танки, как правило, между собой связи не имели, рации были очень слабенькие, только к 1944–1945 гг. стало получше, мы связывались между собой по радио, достаточно было команду отправить и выключить рацию. Так что без радиста мы не страдали.
— Как отдавались команды механику-водителю?
— Ногами, естественно, налево надо повернуть — по левому плечу бил легонько, а если остановиться надо, то я ему за шиворот стукну, и он сразу все делает.
— Кто был обязан следить за боекомплектом танка? Существовали ли какие-то нормы расхода боекомплекта?
— Нет, ничего такого не было. А следили мы все, у нас были специальные подносчики, которые занимались подвозом боеприпасов. Наше дело было в одном — мы говорили командиру, что боеприпасов нет и нужно подвезти, т. е. заявку делали. И сразу нам привозили снаряды, организация была хорошая. Я, к примеру, не помню, чтобы когда-либо мой танк страдал без боеприпасов. Выдавали боекомплект на батальон или на роту минимум, но четко подвозили снаряды прямо к танкам.
— Стреляли ли вы с закрытых позиций?
— Нет, но у нас в бригаде был сформирован отдельный дивизион, он умел стрелять, причем очень толково. Они танкисты, и вдруг стреляют с закрытых позиций, артиллерия понятно, это их хлеб, но чтобы танкисты стреляли, это было ново. Кстати, получалось у них хорошо, потом нам их все время в пример приводили.
— Что выделали, если во время боя перебивало гусеницу?
— Надо попытаться ее отремонтировать, пусть прямо во время боя. Танк ведь остановился, остальные-то идут вперед. Ты уже оказался в тылу, надо ремонтировать срочно и присоединяться к своим.
— Возможно ли было применять в наших танках немецкий бензин?
— Нет, бензин не применяли, а дизтопливо — конечно, использовали. Оно было, в принципе, одинаковым, но все-таки немецкое как искусственное, немного теряло в мощности. Хотя все равно мотор работал.
— Как бы вы оценили наши легкие танки Т-60 и Т-70?
— Это легкие танки, маленькие такие машинки, мы их называли танкетки. Они в боях, наверное, участвовали, но со мной они не были в прорыве. Что от них получишь, у них пушка-то была всего 45-мм, по-моему.
— С KB вы сталкивались?
— Да, это хорошая машина, но очень тяжелая, поэтому она в итоге не пошла в массовое производство.
— У кого была лучше оптика, у нас или у немцев?
— У немцев, мы управлялись со своей оптикой, но когда мы разбирали немецкие танки, то я видел, что их оптика превосходит нашу. Вот в боях в сумерках и ночью приходилось трудновато, но, к счастью, вскоре у нас. Также появились приборы ночного видения, это нам помогало с немцами бороться на равных.
