Андрей Орлов - Штрафбат. Приказано уничтожить
Зорин больше не мог это слушать. Шагнул за шторку… и снова чуть не стошнило. Над операционным столом склонились двое в белых халатах и марлевых повязках. Мужчина, лежащий на столе, напоминал египетскую мумию – совершенно белый, иссушенный. О том, что это еще не труп, свидетельствовала гибкая трубка от резиновой маски, сползающая на пол и убегающая к гудящему прибору. Грудная клетка подопытного была вскрыта, кости грудины перепилены. В стеклянных емкостях рядом со столом в желтоватом растворе плавали человеческие органы. Руки изуверов в длинных, до плеч, перчатках были по локоть в крови.
– Позвольте, кто вам разрешил сюда войти? – вскинул голову мужчина. – Выйдите немедленно, вам нельзя здесь находиться!
Руки чесались – треснуть лбами этих нелюдей, а потом отправить к праотцам.
– Снимайте маски, – процедил Зорин.
Мужчина с женщиной переглянулись, внимательно всмотрелись ему в глаза.
– Позвольте, у вас незнакомое лицо, я знаю весь штат, у меня прекрасная память на ли…
– Снимайте маски, – повторил Зорин.
Кажется, они сообразили – немецкий язык у Зорина был далек от совершенства. Стащили марлевые повязки, исподлобья уставились на «посетителя», на мрачных товарищей у него за спиной – помимо формы, в них не было, хоть тресни, ничего немецкого. Хирург, божий одуванчик – давно перешагнул за семьдесят, сморщенный, но глаза были внимательными, а голос – сильным, убедительным и отнюдь не старческим. Его ассистентке было на вид лет пятьдесят. Моложавая, с плоской грудью, суровым лицом. Из-под шапочки выбивались ломкие невьющиеся волосы. Глаза сверлящие и такие догадливые…
– Я доктор Шпигель, – мрачно вымолвил мужчина, – и это моя лаборатория. Немедленно покиньте помещение! Сюда позволено заходить только в стерильной одежде.
– Доктор Шпигель? – усмехнулся Алексей. – Еще один автор выдающихся достижений? А вы, фрау? – Он повернулся к каменеющей женщине. – Подающий надежды научный сотрудник?
– Леха… – прохрипел Вершинин, – кончай этих гадов и мотаем отсюда… Не могу уже… – его голос как-то подозрительно побулькивал. – Узнаю о жизни столько нового, не хочу больше узнавать… Кончай их, Леха.
Его русский был настолько выразителен… Женщина метнулась в сторону. Неизвестно, что там у нее было – оружие или кнопка для вызова охраны, – но она не успела. Гоберник бросился наперерез, повалил на пол, выбил дух точным попаданием в челюсть, бил по лицу остервенело, превращая его в месиво крови и хрящей – плевать, что она женщина, она не женщина, она чудовище… Доктор Шпигель глубоко вздохнул, закрыл глаза… а открыл уже, видимо, на том свете – позаимствованный хирургический скальпель врезался под сонную артерию. Зорин растерянно уставился на несчастного, лежащего на операционном столе. Не жилец. Половина жизненно важных органов этого парня – уже в банках…
На призывный стук отворилось жестяное оконце, образовалась вопрошающая мина.
– Чего еще?
– Доктору Шпигелю требуется свежий материал, – повернувшись вполоборота, чтобы стражник не видел лица, бросил Зорин.
– Опять? – удивился страж. – Вроде забрал одного сегодня.
– Требует еще. Качество первого категорически не устраивает.
– Заявку подписал?
– Да здесь, у меня…
Лязгнул засов, дверь поползла. Сил терпеть уже не было – Алексей поднажал плечом, шагнул – и проникающий под дых удар обеспечил немцу как минимум долгое несварение. Оставив товарищей разбираться, двинулся дальше. Встающий из-за стола обершутце плюхнулся обратно, оторопело посмотрел на вошедших – и тут же рухнул разбитой мордой в стол. В качестве «работы» Вершинина можно было не сомневаться. Зорин запер дверь на засов и закрыл оконце. Ключ от «темницы» висел на гвозде, рядом находился рубильник, которым Зорин не преминул воспользоваться. За решетчатой дверью вспыхнула тусклая лампочка, осветив уходящее вглубь пространство с сырыми бетонными стенами, одноярусные ряды железных кроватей, шевелящиеся тела под тонкими армейскими одеялами… Он испытывал страшную робость и неловкость, ковыряясь в замке. Едва ли эти люди сохранили человеческий облик… чем он может им помочь?
– Леха, ты уверен, что это правильное решение? – повторял за его собственным внутренним голосом Вершинин. – Несподручно как-то, там же растения, как мы нянькаться с ними будем?
Он медленно шел вдоль рядов кроватей. Кто-то спал, кто-то притворялся. На Зорина взирали равнодушные бесцветные глаза живых мертвецов, поблескивали голые черепа, обтянутые синей кожей, торчали заскорузлые костлявые конечности. Эти люди носили лагерную одежду – полосатые робы с нашивкой на левой стороне груди, обозначающей номер отряда и идентификационный номер заключенного. Запашок тут стоял… Горло перехватило мокрым узлом, он долго кашлял.
– Внимание, – хрипло бросил он по-русски, справившись с приступом, – есть тут знающие русский язык?
Застонал какой-то страдалец. Вдруг резко оборвался стон, воцарилась тишина. Даже кровати перестали скрипеть.
– Повторяю, товарищи, – повысил голос Зорин, – есть в этом помещении люди, говорящие по-русски? Если нет, не беда, я понимаю по-немецки. К вам обращается советский солдат Алексей Зорин. Мы с группой товарищей прорвались на этот объект, и, если есть желающие рискнуть жизнью, мы можем попытаться вывести вас отсюда! Вчера советские войска отбили у фашистов концлагерь Грабовиц, и в данный момент успешно теснят противника в горы! Про объект, на котором мы находимся, советское командование не знает, и в этом вся проблема! Нас мало, но мы неплохо вооружены. До выхода дотянут не все – должен сразу предупредить. Если кто-то хочет остаться умирать в нечеловеческих условиях, эту возможность мы ему любезно предоставляем…
Что тут началось! Люди дружно закричали, стали подниматься со своих коек. Зорин напрягся – атака живых мертвецов! К нему тянулись руки, слезящиеся, запавшие в черепа глаза. Подкосились ноги, он невольно отступил, растерялся. За ногу обнял какой-то крошечный карлик, прижался щекой, зарыдал горючими слезами. Подошла худая, как щепка, женщина со свисающими безжизненными прядями, обняла его за плечи. Он отстранил ее от себя, всмотрелся… и не почувствовал отвращения. На него смотрели огромные, вполнеба красивые глаза. В мирной жизни женщина была очень привлекательной, следы этой привлекательности сохранились до сих пор. Запавшие щеки, шейка худая, как у лебедя, чудовищные мешки под глазами, взяться не за что – сплошные кости…
– Ты кто, родная? – прохрипел он.
– Катя Максимовская… – слабым голосом ответила женщина, – из Пушкина под Ленинградом… Нашу семью увезли в Германию еще в октябре сорок первого. Все давно умерли – мама, сестры… Я работала на танковом заводе под Бреслау, потом, как участницу бунта против администрации, перевели в концлагерь. Остальных расстреляли, а меня почему-то нет, не знаю, почему, мне за это было очень стыдно… Господи, родной ты мой, я не верю, это сон… – Она прижалась к нему, задрожала, и Алексей почувствовал, как отнимаются ноги. Он еще раз отстранил ее от себя, внимательно всмотрелся в заплаканные глаза…
– Не смотри, – улыбнулась она сквозь слезы, – мне всего лишь двадцать три, а выгляжу дряхлой старухой… Ну, ничего, Алеша, ты меня отмой, накорми…
– Я Петр Суханов, – шамкало беззубое существо со скрюченными ногами и искривленной грудной клеткой, – боевой летчик. Мой «Лавочкин» был сбит в сорок третьем, когда мы бомбили узловую станцию под Белгородом.
– Сергей Фомин, – бормотал узник с покрытой струпьями головой, – красноармеец… Увлеклись атакой, когда выбивали фрицев из Харькова, нас отрезали, граната рядом взорвалась, очнулся, контуженный, уже в плену.
– Я бывший бургомистр города Шлаков на востоке Польше… – хрипел на ломаном русском другой страдалец, – арестовали, когда пытался вывезти из города группу евреев…
– Я сапожник Бруно Канторович из Минска, – всхлипывал карлик. – Меня не отправили в газовую камеру только за то, что я маленький и идеально подхожу для анатомических исследований…
– Я Герхард Шлессер, антифашист, родом из Потсдама – пригорода Берлина.
– I am pilot Sam Noolie… Please, sir, take us out of here…
Голова шла кругом. Зорин разрывался, он чувствовал, что нельзя здесь долго находиться, ноги надо делать, пока обстановка к тому располагает, но не мог сосредоточиться, его буквально разрывало. Да еще эти глаза Кати Максимовской, проникающие в самую душу, – хотелось в них смотреть и смотреть… И остальные растерялись, как-то сникли, помрачнели.
– Господи, да что тут с вами делали, люди? – вырвалось у Зорина.
Они заговорили все разом. Волосы дыбом! Полное название этого жутковатого подземного городища «Зауцвер номер девять». На данный момент в казарме находилось чуть менее сорока человек, девятерых из них доставили вчера, в том числе Катю, и они еще не познали, что такое лечь на операционный стол во имя великой германской науки. Остальных успели помучить. Еще живые, но уже практически трупы. После «работы» их доставляют в это «общежитие», здесь все свои, можно поговорить, пожаловаться, вспомнить прошлое. Менее счастливые доживают свои дни уровнем выше, в специальных боксах, разделанные на части, подключенные к приборам, напичканные препаратами, облученные лучами. С них снимают показания, за ними следят, кропотливая научная работа протекает круглосуточно. Люди мрут в этих стенах, как мухи, специальные команды только успевают доставлять трупы в местный крематорий, где они и «вылетают в трубу».
