Аркадий Бабченко - Война
— Ого! Откуда такой, товарищ капитан? Трофейный?
— В Москве перед отправкой купил.
— И сколько такой стоит?
— Восемьсот.
Артем взял нож, покидал его на ладони, воткнул в банку. Острое лезвие как бумагу вспороло жесть, из рваной раны потек жирный, вкусный даже на вид соус, аппетитно запахло рыбой. Артем поставил банку на землю, достал ложку.
— Давай, навались. Товарищ капитан, может, все–таки с нами?
— Ешьте, — все так же, не оборачиваясь, монотонно ответил Ситников.
Ели не спеша. Война научила их правильно питаться, и они зачерпывали рыбу по чуть–чуть, тщательно пережевывали — если есть долго, можно обмануть голодный желудок, создать иллюзию обилия пищи. Много маленьких кусочков сытнее, чем один большой.
Уговорив банку, облизали ложки, выскребли остатки рыбы сухарями. Голода они не утолили, но пустота в желудке немного уменьшилась.
— Ну, что ж, все хорошее когда–нибудь кончается, — философски заметил Артем, — давай закурим.
Закурить они не успели. В ближайших кустах снарядом лопнула раздавливаемая ногой ветка, ее треск ударил по напряженным ушам, дернул за каждый нерв в теле.
Артем непроизвольно вздрогнул, моментально покрылся потливой жаркой испариной страха: «Чехи»! Спиной, как сидел, он кинулся на землю, схватил автомат и, перекатываясь, сорвал предохранитель. Вентус успел перепрыгнуть через балку, залег рядом с Ситниковым.
Из кустов, цепляясь штанинами за колючки, матерясь и ломая ветки, шумно, как медведь, вывалился Игорь, бормоча что–то про «чертовы чеченские кусты, нерусь колючую.».
Артем выматерился. Поднявшись с земли, начал отряхивать с бушлата грязь и мокрые пожухлые травинки.
Увидев его, Игорь обрадованно раскинул руки:
— Здорово, земеля! А чего здесь связь делает, какими путями? Ты же в штабе должен
быть.
— Да вот, на охоту выехали. Дураков всяких отстреливаем, которые по кустам шляются как попало.
— Это ты на меня, что ли, намекаешь? — Игорь подошел, ткнул его кулаком в плечо. — Ладно, не бузи, дай закурить лучше.
Игорь был один из немногих по–настоящему близких Артему людей в батальоне, земеля. Они познакомились еще в Москве, перед отправкой в Чечню.
Тогда было раннее–раннее невыспавшееся зимнее утро. Под ногами хрустел снег, резкий морозный воздух коробил ноздри, а контраст между яркими фонарными лампами и ночной мглой резал опухшие после вчерашних проводов глаза.
Артем сошел с подножки автобуса, огляделся на незнакомой остановке — где–то здесь должен был быть Царицынский военкомат. На остановке стоял невысокий кривоногий мужик и пытался прикурить, ладонями прикрывая огонек зажигалки. Рыжее скуластое лицо с редкой порослью, раскосые глаза, искрившиеся хитрецой, — все выдавало в нем татарскую кровь.
Артем подошел к мужику, спросил дорогу. Тот усмехнулся: «В Чечню, что ли? Ну, давай знакомиться, земеля, — он протянул руку, — Игорь».
Потом, пока их на «Газели» везли в подмосковную часть, Игорь всю дорогу без умолку тараторил, рассказывая о своей жизни, то и дело доставал из внутреннего кармана куртки фото графию дочери и поочередно показывал ее то Артему, то водителю, то сопровождавшему их офицеру: «Смотри, майор, это моя дочка!» В небольшой сумке, которая была у него с собой, помимо всевозможного солдатского добра оказалось еще и несколько «чекушек», которые Игорь, к всеобщей радости, одну за одной извлекал на свет божий, постоянно приговаривая при этом: «Ну что, пехота, выпьем?»
…Закурив, они расселись на брониках. Артем затянулся, сплюнул, потер замерзший
нос:
— Чечень проклятая. Окоченел, как собака. Подморозило бы, что ли, и то посуше было бы. А у меня под штанами только «белуха»[29] да трусы. Подстежку надевать — сдохнешь, тяжелая, сука, жуть. А штаны не могу никак найти. В ПТВ Вася предлагал, да я стормозил чего–то. Надо было, конечно, сходить.
— Это ты замерз? — Игорь задрал грязную штанину камуфляжа, оголив синюшную, покрытую гусиной кожей ногу. Под штаниной ничего не было. — Четыре часа в луже пролежал, считай, вообще без ничего. Подстежку я еще в Гойтах выкинул. И «белуху» тоже. Там вшей больше, чем ниток, было. — Игорь пощупал материю, поморщился. — А чего эта тряпка — дерьмо собачье, ни тепла не держит, ни воду. Сделали ли бы, что ли, брезентовые «камки»[30], а то ведь так и яйца отморозить можно. Да, товарищ капитан? — обратился он к Ситникову.
— Запросто.
— Жаль, костра не разведешь, просушиться бы. Пожрать есть чего–нибудь?
— Нет. Была банка килек. Сам бы чего съел.
— Вот комбат, сука, засунул нас в эту жопу и забыл, полупидор. Хоть бы жратвы прислал. В полку ужин черт–те когда был, могли бы и подвезти. Когда нас сменят–то, не знаешь?
— Да уже должны были сменить. А так… По–любому до утра оставаться.
Помолчали. Промозглая сырость сковывала движения, шевелиться не хотелось.
— Слыхал, говорят, Ельцин от власти отказался.
— Откуда знаешь?
— Говорят, — Игорь пожал плечами. — На Новый год вроде. По телевизору показывали. Он выступил, сказал, здоровье, мол, больше не позволяет. Конечно, не позволяет, столько пить–то.
— А, брехня. Быть этого не может. Чтобы такая сволочь просто так от трона отказалась? Вор он и убийца. Карьерист, ради власти один раз империю развалил, второй раз войну начал, в промежутке парламент танками давил, и вдруг просто так, ни с того ни с сего на покой. Знаешь, — Артем резко повернулся к Игорю и заговорил, с ненавистью глядя ему в лицо, — никогда не прощу Ельцину первой войны. Ему, гаду, и Паше Грачеву. Мне восемнадцать лет всего было, щенок, а они меня из–под мамкиной юбки — в месиво. Как щепку. И давай топить. Я барахтаюсь, выжить хочу, а они меня пальцем обратно. Мать за два года моей армии из цветущей женщины превратилась в старуху. — Артема передернуло, возбуждение его усиливалось. — Сломали они мне жизнь, понимаешь? Ты еще не знаешь этого, но тебе тоже. Ты уже мертвый, не будет у тебя больше жизни. Кончилась она здесь, на этом болоте. Как я ждал этой войны! С той, первой, я ведь так и не вернулся, пропал без вести в полях под Ачхой — Мартаном. Старый, Антоха, Малыш, Олег — никто из нас не вернулся. Любого контрактника возьми — почти все здесь по второму разу. И не в деньгах дело. Добровольцы. Сейчас мы добровольцы потому, что тогда они загнали нас сюда силком. Не можем мы без человечины больше. Мы психи с тобой, понимаешь? Неизлечимые. Ты теперь тоже. Только тут это незаметно, здесь все такие. А там это сразу видно. Нет, слишком дорогой у нас царь, тысячами жизней за трон свой заплатил, чтобы вот так вот короной направо и налево разбрасываться.
— Ладно, ладно, успокойся, чего ты завелся? Хрен с ним, с царем–то. Я вот что думаю — может, война из–за этого кончится? Как считаешь?
Артем пожал плечами.
— Может, и кончится, черт его знает. Тебе–то что? — Ему вдруг стал неинтересен этот разговор. Возбуждение прошло так же внезапно, как и накатило. — Мы за секунду войны одну копейку получаем. День прожил, восемьсот пятьдесят рублей в карман положил. Так что мне совершенно одинаково, кончится — хорошо, а не кончится — тоже неплохо.
— Это да. Но, понимаешь. Домой охота. Надоело все. Зима эта паскудная. Замерз я. Ни разу, по–моему, еще в тепле не спал. — Игорь сделал мечтательное лицо, возвел глаза к небу, — Да-а. Говорят, в Африке зимы не бывает. Брешут, поди. Я знаешь чего, когда в Москву вернусь, первым делом. Нет, первым делом водки, конечно, выпью, — Игорь усмехнулся, — а вот потом, после чекушечки, налью полную ванну горячей воды и сутки из нее вылезать не буду. Отопление, брат, великая благодать, дарованная нам Господом Богом!
— Ага. Философ, блин.
— А ты?
— И я. Тут не захочешь, а философом станешь.
— Нет, я говорю, чего ты сделаешь, когда домой приедешь?
— А, ты про это. Не знаю. Напьюсь на хрен.
— А потом?
— Опять напьюсь. — Артем посмотрел на него. — Не знаю я, Игорь. Понимаешь, все это так далеко, так нереально. Дом, пиво, женщины, мир. Нереально это. Реальна только война и это поле. Я ж тебе говорю, мне здесь нравится. Мне здесь интересно. Я здесь свободен. У меня нет никаких обязательств, я ни о ком не забочусь и ни за кого не отвечаю — ни за мать, ни за детей, ни за кого. Только за себя. Хочу — умру, хочу — выживу, хочу — вернусь, хочу — пропаду без вести. Как хочу, так и живу. Как хочу, так и умираю. Такой свободы не будет больше никогда в жизни, уж поверь мне, я уже возвращался с войны. Это сейчас домой хочется так, что мочи нет, а там… Там будет только тоска. Мелочные они все там, такие неинтересные. Думают, что живут, а жизни и не знают. Куклы.
Игорь с интересом смотрел на Артема:
— Да. И этот человек называет меня философом. Ты слишком много думаешь о войне, земеля. Бросай это занятие. Дуракам живется много легче. Думать вообще вредно, а здесь особенно. Свихнешься. Хотя ты — уже, это ты верно подметил.
