Ганс-Ульрих Рудель - Пилот «Штуки»
Для противника пятью сотнями самолетов на земле больше или меньше — не так уж важно, пока остаются в живых экипажи. Было бы гораздо лучше использовать эти истребители, которые так долго накапливались для проведения налетов, над нашим собственным фронтом и очистить там воздушное пространство. Если бы мы могли бы устранить на время кошмар огромного воздушного превосходства союзников, мы могли бы дать нашим товарищам на земле хороший шанс вновь почувствовать ветер в парусах. Любое передвижение войск и припасов за линией фронта могло бы происходить беспрепятственно. Любые вражеские самолеты, которые мы могли бы разрушить, были бы в большинстве случаев подлинной потерей, потому что вместе с самолетами погибли бы и их экипажи.
Все эти мысли приходят мне на ум. Через несколько часов окончательные результаты операции подтверждают мои опасения. Пятьсот вражеских самолетов было уничтожено на земле, не вернулось двести двадцать наших самолетов с их экипажами. Среди погибших — ветераны, командиры соединений, старики, которых и так осталось мало. Все это печалит меня. Сегодня об операции будет доложено рейхсмаршалу и верховному главнокомандующему как о великой победе. Что это — намеренное введение в заблуждение, или раздутые личные амбиции?
Входит адъютант и говорит мне:
— Только что звонил оберст фон Белов. Он хотел бы, чтобы вы зашли на чашку кофе.
— Но не смогу ли я доложить рейхсмаршалу лично?
— Рейхсмаршал еще не прибыл, почему вам пока не посетить фон Белова?
Я какое-то время раздумываю над тем, не нужно ли мне переодеться, но решаю этого не делать, чтобы сохранить мою последнюю рубашку для беседы с рейхсмаршалом.
Сравнительно долгий путь через лес приводит нас в городок, состоявший из бараков и сельских жилых домиков, это штаб-квартира фюрера на Западе. За кофе я рассказываю фон Белову о последних событиях на русском фронте. Через двадцать минут он покидает меня, но тотчас же возвращается и кратко просит меня следовать за ним. Не подозревая ни о чем, я прохожу через несколько комнат, затем он открывает дверь, пропускает меня вперед и я оказываюсь лицом к лицу с фюрером. Все о чем я только могу подумать — так это о том, что я не надел чистую рубашку, больше на ум ничего не приходит. Я узнаю других людей, которые стоят вокруг него: рейхсмаршал, который прямо лучится от удовольствия — что происходит крайне редко, адмирал Дениц, фельдмаршал Кейтель, шеф Генштаба генерал-лейтенант Йодль и ряд других знаменитых военных, включая генералов с восточного фронта. Они все окружили огромных размеров стол с картой, на которой показано положение дел на фронтах. Они смотрят на меня и эти взгляды заставляют меня нервничать. Фюрер заметил мое смущение и обращается ко мне в полной тишине. Он подает мне руку и превозносит мою последнюю операцию. Он говорит, что в качестве признания моей храбрости, он награждает меня высочайшей наградой за храбрость, Золотыми Дубовыми листьями с Мечами и Бриллиантами к Рыцарскому кресту Железного креста и присваивает мне звание оберста.[44] Я слушаю его слова в изумлении, но когда он говорит с ударением: «Довольно полетов. Ваша жизнь должна быть сохранена для блага германской молодежи и вашего опыта», я в мгновение ока настораживаюсь. Это означает, что мне придется оставаться на земле! Прощайте, мои боевые товарищи!
— Мой фюрер, я не могу принять эту награду и повышение в звании, если мне больше не позволят летать с моей частью.
Моя правая рука все еще в его руке, он все еще вглядывается мне в глаза. Левой рукой он передает мне черный, обтянутый вельветовый тканью футляр, в котором находится моя новая награда. Многочисленные лампы в комнате заставляют бриллианты сверкать всеми цветами радуги. Он смотрит на меня с печалью, затем выражение его лица меняется и он говорит: «Хорошо, продолжайте летать», и улыбается.
В этот момент мое сердце охватывает теплая волна радости и я счастлив. Впоследствии фон Белов говорит мне, что и его и генералов чуть было нее хватил удар, когда я ставил свои условия, он уверяет меня, что молния, проскользнувшая по лицу фюрера, не всегда превращается в улыбку. Все меня поздравляют, главнокомандующий Люфтваффе — с особой сердечностью, он сильно щипает мою руку просто от удовольствия. Поздравления адмирала Деница более умеренные, поскольку он добавляет немного раздражительно:
— Я рассматриваю вашу просьбу продолжать полеты, обращенную к фюреру, как не соответствующую долгу солдата. У меня много хороших капитанов подводных лодок, но рано или поздно им всем пришлось подчиниться приказам.
Хорошо, что он не мой главнокомандующий!
Фюрер ведет меня к столу с картами и говорит мне, что на совещании только что обсуждалась ситуация в районе Будапешта, я же только что прибыл оттуда, не правда ли? Он перечисляет доложенные ему причины не вполне удовлетворительного хода операции, которая до сих пор не привела к созданию коридора для связи с осажденным городом. Я делаю умозаключение, что в качестве объяснения назывались погодные, транспортные и другие трудности, но ни разу не упоминались ошибки, свидетелями которых мы были сами, находясь в воздухе: разделение бронетанковых дивизий и выбор неподходящей местности для атаки танков и пехоты. Я докладываю о своем мнении, основанном на долгом опыте войны на восточном фронте и на том факте, что во время этой операции я летал в этом секторе по 8 часов ежедневно, в основном на малой высоте. Все слушают меня в молчании. После короткой паузы фюрер делает замечание, обводя глазами круг своих советников:
— Видите, как меня вводили в заблуждение — и кто знает, как долго?
Он никого персонально не упрекает, хотя и знает подлинные обстоятельства, но очевидно, что он возмущен обманом. Показывая по карте, он высказывает свое желание перегруппировать наши силы для новой попытки снять осаду Будапешта. Он спрашивает меня, где, с моей точки зрения, местность больше всего благоприятствует атаке бронетанковых частей. Я высказываю свое мнение. Позднее эта операция завершается успешно, ударная группа подошла к оборонительным линиям защитников Будапешта и те смогли пробиться из города.
Когда совещание заканчивается, фюрер ведет меня в свой частный кабинет, меблированный с большим вкусом и с утилитарной простотой. Я хотел бы, чтобы мои товарищи могли бы находиться здесь и прожить со мной все эти часы, поскольку я здесь только благодаря их достижениям. Фюрер предлагает мне выпить и мы говорим о многих вещах. Он спрашивает меня о моей жене, сыне, родителях и сестрах. Расспросив самым детальным образом о моих личных делах, он начинает говорить о своих идеях, относящихся к перевооружению. Вполне естественно, он начинает с Люфтваффе, делая основной упор на предполагаемой модернизации самолетов, которые мы используем. Он спрашивает меня, считаю ли я оправданным продолжать полеты на медленных Ю-87 сейчас, когда вражеские истребители летают со скоростью на 400 км в час быстрее? Ссылаясь на некоторые чертежи и расчеты он указывает, что убирающиеся шасси способны увеличить скорость Ю-87 самое большое на 50 км в час, с другой стороны, его характеристики во время пикирования изменятся самым невыгодным образом. Он спрашивает моего мнения по каждому пункту. Он обсуждает мельчайшие детали из области баллистики, физики и химии с легкостью, которая оказывает на меня большое впечатление. Он также говорит мне о своем желании начать эксперименты для проверки возможности установки четырех 30-см пушек в крыльях вместо нынешних двух 37-мм пушек. Он полагает, что аэродинамические качества нашего противотанкового самолета очень сильно улучшатся благодаря этим изменениям, в качестве боеприпасов будут использоваться те же самые снаряды с вольфрамовым сердечником, и в результате эффективность самолетов, оснащенных таким оружием, наверняка возрастет.
Объяснив мне далеко идущие улучшения в других областях, таких как артиллерия, стрелковое оружие и подводные лодки, — и все с тем же самой поразительной осведомленностью, — он рассказывает мне, что он лично написал предварительный текст оснований для моей последней награды.
Мы беседуем примерно полтора часа, когда ординарец доложил, что «фильм готов к показу». Каждый новый еженедельный выпуск новостей незамедлительно показывают фюреру, который дает разрешение на его демонстрацию по всей Германии. Случилось так — мы спустились вниз только на один пролет и уже сидели в зрительном зале, — что картина начиналась со сцены, снятой на летном поле во время стоянки нашего полка в Штульвессенбурге, за которой следовала сцена взлета «Штук» и панорама танков, подбитых мною западнее Будапешта. После показа фильма я покинул Верховного главнокомандующего. Оберст фон Белов передал мне грамоты о награждении Рыцарским крестом Дубовыми листьями, Мечами и Бриллиантами, которые хранились в рейхсканцелярии. Каждая из них весила больше килограмма, особенно последние две, помещенные в массивных золотых рамках, которые, если не считать их сентиментальной ценности, должны были стоить изрядно. Я отправился в штаб-квартиру Геринга. Рейхсмаршал выразил свое удовольствие, которое было тем больше, поскольку недавние события сделали его положение очень трудным. Превосходство врага в воздухе усилило все наши неприятности и препятствовало нашим планам, но как можно было с ним покончить? Он безмерно весел и горд, что в этот момент один из его людей вдохновил фюрера на создание новой германской награды за храбрость. Отведя меня немного в сторону, он говорит мне шаловливо:
