Ганс-Ульрих Рудель - Пилот «Штуки»
На следующее утро устанавливается хорошая погода. «Иван» уже на ногах, он совершает налет на наш аэродром. Вновь их бомбежка прискорбно плоха, это просто позор. Их атаки на низкой высоте проходят на высоте более 400 метров, мы не несем практически никакого ущерба. Весь второй день после Рождества мы совершаем боевые вылеты, чтобы помочь наземным силам к северо-востоку, на реке Гран и на всем остальном Будапештском фронте. Наше мирное рождественское настроение развеяно. Нас вновь окружает безжалостная война, тихий радостный мир рождественского вечера канул в чистилище вчерашнего дня.
В воздухе и на земле бушуют яростные битвы. На нашей стороне в бой были введены свежие подкрепления, это мои старые знакомые — друзья по восточному фронту, танкисты, которые, как и мы, играют роль «пожарной команды» верховного командования. Наша общая задача — помочь пробиться тем частям, которые попали в окружение в Будапеште, открыть для них коридор для отхода и соединения с остальными силами. Вместе мы сможем вытащить эти каштаны из огня. Год за годом. День за днем. Я воевал во всех секторах восточного фронта, я полагаю, что приобрел значительные познания в области военной тактики. Опыт учит, что только практика ведет к совершенству, практическое знание — единственный критерий того, что возможно и невозможно, хорошо или плохо. Совершая вылеты каждый день, мы должны знать тщательно каждую канаву, каждую складку земли внизу, потому что мы постоянно летаем на низкой высоте.
На земле царит неразбериха. Некоторые из наших бронетанковых частей разбиты и панцергренадеры брошены в бой как обычные пехотинцы. Танки, которые всегда работали вместе с ними в одной команде, чувствуют себя неуверенно, пехота, назначенная им, не имеет никакого практического опыта совместных боевых действий, и это может закончиться опасными сюрпризами. Я не могу понять, как мог быть отдан такой приказ, более того, трудно себе вообразить худший выбор, чем сектор, выбранный для этого наступления, в котором много болот и прочих препятствий, когда существует так много более благоприятных альтернатив. Пехота, с другой стороны, должна наступать по плоской, открытой местности, которая идеальна для танков, но имеет слишком мало укрытий. Враг полностью использует свои преимущества и вот наша пехота противостоит советским стальным монстрам, оставшись без поддержки танков. Зачем эти напрасные потери? Виновников нужно отдать под суд. Кто отдал эти приказы? Мы сидим все вместе вечером и размышляем об этих вопросах.
* * *
30 декабря получена радиограмма о том, что я должен немедленно прибыть в Берлин и доложить рейхсмаршалу. Я киплю от злости, потому что как мне кажется, мое присутствие незаменимо во время этих трудных операций. Я вылетаю в Берлин в тот же день, следую через Вену и полон решимости вернуться к моим товарищам через два или три дня. Приказ есть приказ. Единственный багаж, который я беру с собой — большой портфель для депеш со сменой белья и туалетными принадлежностями. Ввиду серьезности ситуации я отвергаю возможность задержаться в Берлине надолго.
По пути меня не покидает ощущение, что меня вызывают по какому-то малоприятному поводу. Когда я был ранен последний раз, в ноябре, я получил приказ, запрещающий мне летать, несмотря на который я возобновил полеты, как только вышел из госпиталя. До сегодняшнего дня никто об этом не вспоминал и я постепенно начал истолковывать это молчание как молчаливое согласие, но сейчас, как я предполагаю, этот вопрос встал снова и меня вызывают «на ковер». Я лечу в Берлин с большой неохотой, зная, что я никогда не подчинюсь этому приказу. Я не могу просто весело глазеть по сторонам, советовать или отдавать приказы в то время, когда моя страна находится в опасности, особенно когда мой обширный опыт дает мне преимущество перед теми, кто не получил достаточной подготовки. Успех — плод опыта и соразмерен с ним. Несмотря на то, что я был ранен пять раз, несколько из них — серьезно, мне везло, что я всегда быстро выздоравливал и был способен вновь и вновь пилотировать самолет, день за днем, год за годом, по всему восточному фронту — от Белого моря до Москвы, от Астрахани до Кавказа. Я знаю русский фронт вдоль и поперек. Поэтому я чувствую беспрестанную обязанность продолжать летать и сражаться до тех пор, пока не смолкнут пушки и свобода нашей страны не будет обеспечена. Я смогу это сделать, потому что здоров физически и натренирован занятиями спортом, моя хорошая форма — один из наиболее ценных источников моей силы.
После короткой остановки у друзей в Вене я приземляюсь в Берлине и немедленно докладываю по телефону в Каринхалле. Я бы предпочел ехать туда немедленно, чтобы вылететь обратно не теряя времени. К моему смущению мне приказывают оставаться в Фюрстенхофе и обратиться в Министерство Люфтваффе за пропуском на специальный поезд рейхсмаршала, который отправляется на запад. Моя поездку будет более длинной, чем я ожидал. Кажется, мой вызов не имеет ничего общего с наложением взыскания.
На следующий вечер мы отправляемся на запад со станции Грюневальд. Это означает, что новый год я встречу в этом поезде. Я стремлюсь не вспоминать о моем подразделении, как только я начинаю о них думать, у меня все чернеет перед глазами. Что принесет нам 1945 год?
Мы прибываем в район Франкфурта рано утром 1 января. Я слышу рев самолетов и вглядываюсь в серую предрассветную дымку. Армада истребителей, летящих на низкой высоте, проходит рядом с вагоном. Моя первая мысль: «Американцы!» Миновала вечность с тех пор, как я видел так много наших самолетов в небе одновременно. Но это просто невероятно: на них на всех немецкая свастика и это одни истребители — Ме-109 или ФВ-190. Они направляются на запад. Позднее мне придется узнать об их задании. Вот поезд останавливается, мне кажется, что мы где-то неподалеку от Наухейма-Фридберга. Меня уже ожидает автомобиль и, миновав лес, мы подъезжаем к зданию, которое напоминает древний замок. Здесь меня приветствует адъютант рейхсмаршала. Он говорит мне, что Геринг еще не прибыл и мне придется его подождать. Он не знает, зачем меня вызвали. У меня нет иного выбора как щелкнуть каблуками и оставаться здесь, в западной штаб-квартире Люфтваффе.
Я отправляюсь на двухчасовую прогулку. Какой в этой холмистой и поросшей лесами местности чудесный воздух! Я с удовольствием наполняю им легкие. Зачем меня сюда вызвали? Я должен буду вернуться через три часа, когда ожидается прибытие рейхсмаршала. Я надеюсь, он не заставит меня долго ждать и примет меня. Но когда я возвращаюсь, его еще нет. Кроме меня прибыл генерал, мой старый товарищ еще по тренировочным полетам на «Штуках» в районе Граца. Он рассказывает мне о сегодняшней операции, за планирование и проведение которой он несет основную ответственность. Постоянно поступают доклады о широкомасштабных атаках на аэродромы в Бельгии и Северной Франции.
— Самолеты, которых ты видел этим утром, принимали участие в атаке с малых высот на авиабазы союзников. Мы надеемся, что сможем уничтожить там так много самолетов, что вражеское воздушное превосходство над районом нашей остановленной наступательной операции в Арденнах будет нейтрализовано.
Я говорю генералу, что такая вещь на восточном фронте была бы невозможна, потому что расстояние, которое нужно было пролететь над вражеской территорией, было слишком большим и полет на небольшой высоте означал бы огромные потери от очень сильной противовоздушной обороны. Могло ли быть иначе на западе? Это кажется маловероятным. Если американцам удаются такие атаки над Германией, то это только потому, что наши аэродромы недостаточно защищены по той простой причине, что мы не можем выделить для этих целей достаточно людей и военного снаряжения. Он говорит мне, что сегодня у всех соединений были карты с нанесенными маршрутами подхода к вражеским аэродромам. На востоке мы уже давно не разрабатываем практические действия исходя из теории, а поступаем в точности наоборот. Командир авиационного соединения получает только самое общее задание, а как он будет его выполнять — полностью его дело, потому что он несет за него полную ответственность. Сейчас война в воздухе стала столь многообразной, что никто больше не может полагаться на теории, только командиры обладают необходимым опытом и в критический момент они с большей вероятностью примут правильное решение. Очень хорошо, что на востоке мы поняли это вовремя, в ином случае совершенно ясно, что никто из нас больше не смог бы летать.
Для противника пятью сотнями самолетов на земле больше или меньше — не так уж важно, пока остаются в живых экипажи. Было бы гораздо лучше использовать эти истребители, которые так долго накапливались для проведения налетов, над нашим собственным фронтом и очистить там воздушное пространство. Если бы мы могли бы устранить на время кошмар огромного воздушного превосходства союзников, мы могли бы дать нашим товарищам на земле хороший шанс вновь почувствовать ветер в парусах. Любое передвижение войск и припасов за линией фронта могло бы происходить беспрепятственно. Любые вражеские самолеты, которые мы могли бы разрушить, были бы в большинстве случаев подлинной потерей, потому что вместе с самолетами погибли бы и их экипажи.
