Виктор Муратов - Перевал
— Что вы, господин Дерибас! — отмахнулся врач. — Нужна операция, а у меня, кроме йода и бинтов, ничего нет.
Феодосий Николаевич сделал перевязку, сложил свой нехитрый инструмент в саквояж и, уходя, сказал:
— Попробую уговорить лагерное начальство, но не обещаю. — И повторил: — Скрывать не хочу — дело дрянь.
Дерибас задержался возле Бориса. Он подсел к нему на нары и, оглянувшись по сторонам, зашептал:
— Ты не бойся, Борис. Я что-нибудь придумаю. На-ка вот. — Дерибас достал из кармана завернутый в немецкую газету кусок сала. — Ешь.
— Уйди, — простонал Борис — Я подачки от немецких холуев не принимаю.
— Ладно, ладно словами бросаться. Подыхать прикажешь? Надо и здесь выжить. Вон их, братков наших, каждый день десятками зарывают…
— Уйди прочь.
— Я уйду, только скажу тебе: разве ж немца одолеешь глупым упрямством? Фриц хочь и силен и хитер, а и его обхитрить можно, если мозгой шурупить. — Дерибас сунул под солому сало и неслышно удалился.
Надежда Бориса Севидова скрыть свое имя не оправдалась. Уже на следующий день его перевели в соседний барак и поместили в отдельной комнате. Комнатка была небольшая, но чистая и светлая. Солдатская кровать застелена серым одеялом. Стол, стулья, даже занавески на окнах.
Несколько дней Бориса не беспокоили. Аккуратно, три раза в день, ему приносили горячую пищу. Его навещал врач Феодосий Николаевич Ташлык.
Борис понимал, что такое обращение с его персоной не случайно. Очевидно, немцы узнали о его родстве с генералом Севидовым. И помог им в этом не кто иной, как Дерибас. Ясно, что немцы не упустят возможность извлечь из этого родства какую-то выгоду.
Однажды вечером к нему в комнату вошел толстый, розовощекий немецкий офицер в форме майора, за ним — высокий рябой мужчина в костюме спортивного покроя.
Офицер несколько мгновений всматривался в бледное лицо Севидова, потом, слегка кивнув, представился:
— Майор Ланге. Начальник лазарета. — Майор, прицокивая языком, оглядел комнату. — Что ж, думается, вы недурно устроились, — проговорил он. — Мы, немцы, понимаем толк в людях и умеем с ними соответственно обращаться.
«Да уж, — подумал с горькой иронией Борис. — Видать, дорого вы спросите за такое обращение».
— Признаться, я удивлен всем… этим, — развел Борис руками. — Сотни других военнопленных…
— Сотни других военнопленных, — перебил его майор Ланге, — порой не стоят одного.
— Не понимаю, какую исключительность вы находите во мне. Я обыкновенный младший командир Красной Армии, к тому же невысокого чина. Сержант.
— Нехорошо начинать нашу беседу с обмана. Нам известна ваша фамилия. Вы — Севидов, — снисходительно проговорил Ланге и многозначительно добавил: — Доподлинно известно и то, что связано с вашей фамилией…
— Это провокация, — сдерживая волнение, ответил Борис.
— Вы умеете разыгрывать комедию. Как это говорят русские, давай-давай.
— Господин Севидов, — наконец подал голос рябой, — оставьте ваши сказки для детей. У нас к вам есть серьезное предложение. — Рябой, чуть важничая, взглянул на майора Ланге и официально, с торжественной ноткой произнес: — Согласно указаниям немецкого командования при группе армий «А» создаются специальные подразделения из числа патриотов. Мне поручено сформировать строевой отдел штаба национальных легионов.
— Вам? — усмехнулся Севидов.
— Господин Кутипов, — только теперь представил рябого майор Ланге, — начальник строевого отдела штаба национальных формирований при группе армий «А».
— Борис Михайлович, — дружелюбно добавил Кутипов. — В части особого назначения «Бергманн» вы можете занять хороший пост. Вам могут предложить командовать легионом. Это побольше полка. Согласитесь, что в Красной Армии даже ваш родной брат генерал Севидов не сумел бы вам устроить такую карьеру.
От этого предложения Борис содрогнулся. Он и раньше кое-что слышал о национальных легионах. Правда, видеть их на передовой пока не приходилось. И вот теперь перед ним стоит живой представитель этих легионов. Борис впервые в жизни видел перед собой предателя. Гитлеровец с майорскими погонами — это враг, это понятно, но этот упитанный верзила с русским лицом, говорящий на родном русском языке с южным донским выговором, — это трижды, четырежды враг!
— Германское командование высоко ценит нашу работу, — продолжал набивать себе цену Кутипов.
— У вас будет все, что имеет германский офицер, — подхватил Ланге.
— Выходит, немцы уже своими силами не обходятся?.. Им нужны завербованные подонки, которые способны стрелять в своих соотечественников? — глядя в упор на Кутипова, спросил Борис.
Кутипов выдержал недвусмысленный взгляд Севидова и усмехнулся.
— Я вас немного понимаю. Мы можем и не посылать вас на передовую. Не захотите быть командиром легиона, будете работать у меня. В штабе тоже нужны кадровые командиры.
— Я не кадровый командир.
В комнате некоторое время стояла тишина. Майор Ланге вопросительно поглядывал на Кутипова, потом обратился к Севидову. Теперь в его голосе звучала открытая угроза.
— Так или иначе вами займется гестапо. А уж там господа умеют обращаться с такими, как вы. Кстати… — Он подошел вплотную к Борису и, понизив голос, добавил: — Уже немало здравомыслящих офицеров вашей армии активно сотрудничают с нами. В национальных формированиях много бывших советских людей. Каждый разумный человек должен учитывать перспективу.
— Чушь! — рассмеялся Борис. — С вами сотрудничают подонки, место которых на виселице.
— Вы не правы и сами в этом сможете убедиться, когда дадите согласие работать с господином Кутиповым…
— Я не смогу быть полезным господину Кутипову.
— Мы вас не торопим, — проговорил Кутипов. — Командир части особого назначения «Бергманн» капитан Оберлендер прибудет из Берлина дней через десять. Я думаю, за это время мы с вами найдем общий язык.
— А пока будем лечить вашу руку, — уже от дверей сказал майор Ланге. — Я распоряжусь.
Феодосий Николаевич Ташлык приходил теперь к Севидову ежедневно. Все дни Борис присматривался к хирургу Феодосий Николаевич почти не разговаривал. Молча сделав свое дело, он укладывал в саквояж инструмент и, не глядя на Бориса, уходил.
Из скупых его слов Борис узнал лишь, что Ташлык, молдаванин по национальности, до сорокового года имел в Кишиневе частную клинику. С приходом в Бессарабию Красной Армии и вплоть до начала войны продолжал заведовать бывшей своей клиникой. В сорок первом отступал вместе с советскими войсками. Руководил хирургическим отделением в одном из армейских госпиталей. В мае сорок второго года под Харьковом попал в плен, — после авианалета не мог бросить раненых.
Борис искал любой повод, чтобы вызвать Ташлыка на откровенность. Но Феодосий Николаевич всякий раз прикидывался непонимающим и старался говорить лишь о том, что касалось здоровья Бориса. И все же Севидов однажды задал хирургу, как говорится, вопрос в лоб:
— Скажите, Феодосий Николаевич, почему вам немцы разрешают медицинскую практику? Ведь вы — военнопленный. А я слышал, что гитлеровцы, если среди военнопленных попадаются врачи, под страхом расстрела запрещают им оказывать помощь товарищам.
Ташлык, склонившись над своим саквояжем, долго не поднимал головы, потом глянул из-под лохматых бровей на Бориса как-то цепко и далеко не дружелюбно и хмуро ответил:
— Лагерное начальство приказывает мне лечить только тех, кто не безнадежен… не безнадежен для немцев. Таких не только разрешают лечить, но даже приказывают. — И, помолчав, добавил: — Вот как вас.
Борис, горько усмехнувшись, спросил:
— А без приказа вы не стали бы меня лечить?
— Не знаю, — пожал плечами Ташлык. — Я врач, а в лазарете очень мало врачей. Почти нет медикаментов. Больные и раненые гибнут ежедневно десятками. И какие люди!..
— А тут приходится возиться с моей персоной, — в тон ему проговорил Севидов.
— Если хотите… да.
— Но вы меня мало знаете.
— Да, мало, — согласился Ташлык. — Но я вижу, немцы делают на вас ставку. Я, правда, не знаю причины такой опеки, но то, что немцы хотят от вас чего-то гораздо большего, чем от других военнопленных, это и козе ясно. Возможно, надеются использовать ваше родство с генералом Севидовым.
— Эх, Феодосий Николаевич, Феодосий Николаевич, — грустно улыбнулся Борис, — все это действительно, как вы говорите, и козе ясно. Но я никакой не Севидов. Я — Семен Ручьев. Это так, и я буду на том стоять даже под угрозой виселицы.
— Умереть никогда не поздно… В любом положении надо искать возможность для борьбы, господин Ручьев, а не для смерти.
— Искать, — усмехнулся Борис — Вы сами видите, что я огражден от мира не только колючей проволокой, но и этими четырьмя стенами.
